Зеркала прошедшего времени - Меренберг Марта - Страница 1

Марта Меренберг

Зеркала прошедшего времени

Глава 1

Не умирай…

– И! Карету вашу починят, я уже распорядился. Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство… У нас тут есть свои мастера. Вот Гюнтер, тот вообще на все руки мастер, ваше сиятельство, господин барон… Не изволите еще бургундского? У меня в подвале изумительный выбор вина, да-с, десятилетней выдержки…

Хозяин «Старого замка» суетился вовсю. Поздний гость оказался персоной влиятельной и вряд ли почтил бы его своим посещением, если бы не сломанная дорожная берлина. В длинной черной бекеше, отороченной мехом, и в элегантном котелке, с тяжелой, украшенной золотым наконечником тростью, барон Геккерн казался мрачным и утомленным длинной дорогой из Парижа. Он следовал в Санкт-Петербург с предписанием занять пост голландского посланника в России. Его небольшие, умные и проницательные темно-серые глаза в упор разглядывали хозяина гостиницы, в которой пришлось остановиться на ночлег. Лысоватый толстый немец разливался соловьем, изо всех сил желая угодить высокому гостю. Ему были отведены лучшие покои в доме, и хозяйка распорядилась растопить в комнате камин, потому что холодный октябрьский туман, скрывший в вечерних сумерках склоны Альп, расплывался холодными серыми клочьями даже в уютной, и теплой гостиной.

Принесли свечи и вина; Геккерн, однако, не спешил поддерживать праздную и льстивую болтовню Фрица Херманна, успевшую изрядно ему наскучить, и неспешно и молчаливо потягивал из тонкого бокала красное вино, разглядывая фамильные портреты на стенах. Лица предков Херманна, впрочем, не отличались утонченностью или изысканностью – все они были краснорожие, с толстыми, мясистыми носами, маленькими заплывшими глазками и бычьими шеями. Художник даже не потрудился сколь-нибудь польстить своим моделям, и реалистичность изображения была достойна сравнения разве что с полотнами Рубенса. Женские портреты были настолько же близки к оригиналу, и барон, нервно передернув плечами, внезапно уставился на портрет неизвестного юноши, висевший в самом дальнем углу.

– Это тоже ваш родственник?

Фриц, заметив искру интереса, вспыхнувшую в глазах барона, немедленно подлил ему вина и, слегка растягивая слова, промямлил:

– Это… ммм… первенец наш, Ганс… Он, видите ли… утонул, купаясь в озере… Течением его отнесло прямо на острые камни, и никто не знает, что случилось… Говорят, ударила его проплывавшая мимо лодка, но разве теперь поймешь… Тому уж двенадцать лет, как нет его…

Фриц вытер белоснежным кружевным платком краешек глаза и прочувствованно высморкался. Барон тем временем продолжал с интересом разглядывать портрет юноши, тонкие черты которого так разительно контрастировали с жирной красной физиономией отца. Его прямые светлые волосы несколькими непослушными прядями падали на широкий и чистый лоб, темно-серые глаза оттенка грозовых альпийских туч нежно и несколько отстраненно смотрели на зрителя, а по-юношески яркие губы, казалось, вот-вот расплывутся в насмешливой улыбке. Даже веснушки на его чуть тронутых загаром щеках и нежной открытой шее были старательно и любовно выписаны неизвестным живописцем, и это явное усердие, усиленное несомненным талантом, задело Геккерна за живое.

– Сколько же было лет вашему Гансу, когда это случилось?

– Шестнадцать… Сейчас бы уже, глядишь, и внуки были… Да, красивый был мальчик, ласковый и послушный, во всем помогать старался… Мать вот не выдержала, с тех пор все хворает и хворает…

Геккерн пересел в тяжелое низкое кресло, поближе к камину, и некоторое время продолжал внимательно, с полуулыбкой разглядывать портрет несчастного Ганса Херманна.

– А что, господин Херманн, есть ли у вас сейчас постояльцы? – спросил он, решив, очевидно, утешить вконец расстроившегося старика. Фриц, польщенный вниманием «их сиятельства», снова принялся оживленно болтать:

– А как же, конечно, конечно… Тут давеча одна знатная дама заезжала, графиня, француженка. На одну ночь всего лишь и задержались. Всю ночь читали что-то, свечи жгли в спальне, я видел… А еще у меня, изволите видеть, один французик живет – уже поди дней десять, если не боле, как приехал тогда – в самый ливень… Такой ветер был сильный в ту ночь, слава Богу, деревья не поломало, на дом не упали… Только крышу пришлось потом в беседке чинить – сорвало от ветра… А юноша этот тяжело захворал тогда… Я гляжу – на нем лица нет, бледный, горячий как огонь, дрожит весь, глаза закрываются, еле мог идти… Жена дала ему горячего вина, послали за доктором, тот говорит – воспаление легких, дай-то Бог, чтобы выжил…

– А сейчас он как? – спросил Геккерн. «Жаль мальчишку, – подумал он, – надо бы посмотреть, в каком он состоянии… Может, помощь нужна…»

– …и лежит, и все спит или стонет в бреду, – тем временем продолжал Фриц, – и денег у него мало совсем, на лекарства уже не хватает… Того и гляди помрет французик, а жалко… Чем-то он даже на моего Ганса похож…

Барон отчего-то вздрогнул, быстро поднеся руку к губам, и опустил глаза. Фриц перекрестился, глянув на висевшее над старинным зеркалом распятие, и умолк. Геккерн быстро поднялся и резко, тоном, не допускающим возражения, сказал:

– Я хочу сей же час посмотреть на него. Идемте!

По витой старинной лестнице поднялись наверх и, пройдя мимо красиво убранных спален, подошли к маленькой, жарко натопленной комнате в правом крыле дома. Тяжелая резная дверь неожиданно легко открылась, и барон увидел молодого человека, лежащего на широкой кровати под тяжелым пуховым одеялом. В комнате было душно, пахло лекарствами, но белье было свежим и белоснежным, и белокурая голова с разметавшимися прядями влажных волос почти сливалась с голубоватой белизной подушки. В неверном свете свечи лежащий на кровати юноша, почти мальчик, напоминал утомленного долгим полетом ангела, случайно залетевшего на огонек, как бабочка на пламя. Мертвенно-бледное, осунувшееся, изможденное лицо, обметанные синевой закрытые глаза с длинными, как светлое кружево, ресницами, тонкая рука с нервными пальцами, лежащая поверх одеяла, казалось, принадлежат призраку, прозрачной тени, а не живому человеку.

Геккерн подошел ближе, попутно пресекая попытки словоохотливого Фрица вновь пуститься в пространные объяснения.

– Тсс! Тише! Не видите – он же спит! – прошипел он, не дав испуганному немцу раскрыть рта. – Идемте!

И он почти выволок из комнаты изумленного старика, который все повторял: «Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство» да «обойдется, даст Бог, обойдется…»

– Вот что, дорогой мой, я вам скажу, – начал Геккерн, когда они вышли в широкий, освещенный пролет лестницы. – Немедленно зовите врача, и я сам с ним поговорю. Мне необходимо знать, как и чем он его лечит. Сколько денег вы ему дали, Фриц? На низком бугристом лбу старика выступила испарина, и он, тяжело дыша, стал вытирать ее своим кружевным платком.

– Ваше сиятельство… да что вы… да я никогда… да вы напрасно, ваше сиятельство, беспокоиться изволите, уж я…

Геккерн молча смотрел на Фрица в упор потемневшими от ярости глазами. Барон был чуть выше среднего роста, а теперь, нависнув над плотным низеньким стариком, казался еще выше и значительнее, и нескрываемое презрение ясно читалось на его обычно невозмутимом лице. Скривив губы и брезгливо поморщившись, он тихо, но очень внятно сказал: