В. Маяковский в воспоминаниях современников - Коллектив авторов - Страница 74

Каким улюлюканьем и издевательствами были встречены уверенные, гордые и немного грустные слова из стихотворения "Юбилейное":

После смерти

нам

стоять почти что рядом;

вы на Пе,

а я

на эМ.

В одном из сатирических журналов появилась карикатура с ядовитой подписью, которую враги и недоброжелатели Маяковского назойливо повторяли и смаковали по любому поводу:

Пушкин (обращаясь к Маяковскому): Я действительно на П, а вы на М, но между нами еще есть Н и О, то есть маленькое "НО"... 4

Тогда это многим показалось очень остроумным. Но что получилось на самом деле. Прошло не так уж много времени, а на полках библиотек, в бронзе памятников на центральных площадях советской столицы и, главное, в сознании и сердцах советского народа – Маяковский действительно встал рядом с Пушкиным! А имена людей, которые придумали и повторяли ехидную остроту, канули в Лету или же спаслись от полного забвения только тем, что попали в подстрочные примечания, напечатанные мелким шрифтом в книгах о Владимире Маяковском...

Проходят в памяти отдельные "кадры" о Маяковском. Вот переполненный до отказа Колонный зал Дома союзов. Сегодня вечер поэтов для молодежи. Однако начало почему-то бесконечно задерживается. Я захожу в круглое фойе за трибуной, где царит явно напряженная атмосфера.

– В чем дело, Саша, – спрашиваю я Жарова.

Он раздраженно пожимает плечами, косясь в сторону Маяковского, сердито расхаживающего большими шагами взад и вперед.

Оказывается, группа молодых поэтов заявила, что "принципиально" не станет выступать рядом с поэтом–лефовцем Кирсановым, на сторону которого решительно стал Маяковский. Попытки примирить "противные стороны" ни к чему не приводили...

Наконец Кирсанов все же вышел на огромную эстраду, на которой совершенно потерялась его маленькая фигурка с взъерошенным петушиным хохолком. Однако попытки начать чтение стихов пресекались настойчивым свистом из зала. Так прошла минута, две, четыре... Поэт угрюмо стоял на трибуне, свист не прекращался.

И вдруг все стихло: из–за кулис показалась огромная фигура Маяковского. Он нес в руках стул. Медленно и деловито шагая, Маяковский подошел к Кирсанову, поставил возле него стул и, бережно положив руки на плечи маленького поэта, усадил его. После этого, так же неторопливо и спокойно, удалился за кулисы.

Секундная пауза... И – взрыв аплодисментов. Красноречивый жест Маяковского, как по волшебству, переломил настроение аудитории. Кирсанов поднимается со стула и начинает читать стихи. Два–три неуверенных свистка покрываются дружным ревом всего зала: "Не мешайте! Безобразие! Удалить хулиганов!" Маленького "лефовца" слушают доброжелательно и охотно, он с подъемом читает еще и еще...5

Последний раз, и это никогда не забудется, я слышал Маяковского на открытии "Клуба мастеров искусств" в Старопименовском переулке. На этот вечер собралась, как говорится, "вся Москва", театральная и литературная. Было шумно, весело, непринужденно. Во время общего ужина происходили забавные "капустнические" выступления. Один за другим из–за столиков поднимались на маленькую эстраду популярные артисты, пели, играли, декламировали, произносили шуточные экспромты.

И вдруг раздались голоса:

– Маяковский! Просим выступить Маяковского! Все взоры устремились на поэта, сидевшего за одним из столиков с М. Яншиным и В. В. Полонской.

Крики усилились, многие начали стоя аплодировать. Маяковский сумрачно улыбнулся, тяжело поднялся и, как бы нехотя, медленно стал пробираться через переполненный зал, пожимая по пути руки знакомым и друзьям.

Выйдя на маленькую эстраду, большой, почти упираясь головой в низкий потолок, он на минуту задумался, провел рукой по темной волне густых красивых волос и произнес:

– Я прочту – впервые – вступление к моей новой поэме. Вступление называется "Во весь голос" 6.

Маяковский вынул из кармана небольшую записную книжку, раскрыл ее, заложил пальцем и, не заглядывая в нее, сказал:

– Уважаемые товарищи потомки!

Вначале показалось, что читается что-то смешное, сатирическое. На многих лицах появились улыбки. Но скоро все почувствовали, что в легкую, беззаботную атмосферу вечера вошло что-то значительное, вдохновенное, огромное... Стихи, словно отлитые из металла, ширились, росли, заполняли зал, окатывали, как мощный прибой, проникали в душу. Впервые коснулись нашего слуха железные строки, знакомые теперь, каждому грамотному человеку:

Мой стих тр–рудом

громаду лет пр–рорвет

и явится

весомо,

грубо,

зримо,

как в наши дни

вошел водопровод,

сработанный

еще р–рабами Р–рима...

Все мы слушали, буквально затаив дыхание, с каким-то стесненным сердцем, целиком во власти этой неукротимой поэтической силы.

И как крылатое предвидение, как возвышенный реквием, как могучий симфонический финал прозвучала последняя часть вступления и заключительное:

Я подыму,

как большевистский партбилет,

все сто томов

моих

партийных книжек.

Все стоя рукоплескали. Ни на кого не глядя, с особенно сурово обозначившейся вертикальной морщиной между бровей, Маяковский возвращался на свое место. После него никто больше не стал выступать.

Это было 25 февраля 1930 года, за пятьдесят дней до смерти поэта.

И вот – последняя встреча...

Владимир Владимирович лежит в своем тесном кабинете на узенькой кушетке, лицом к стене. Бледный, недвижимый.

В квартире на Гендриковом переулке, где теперь музей Маяковского, толпятся близкие, друзья, знакомые. Разговаривают шепотом, и эту гнетущую полутишину время от времени резким, ударяющим по нервам звоном разрывает висящий у двери настенный телефон. Тот, что стоит поближе к аппарату, берет трубку и вполголоса отвечает:

– Да... Правда...

– Да... Не слух...

А затем – четырёхдневное волнующее течение людского потока через зал Союза писателей, где Маяковский лежит, твердо упираясь в стенку гроба стальными подковками каблуков. Небывалые, эпические похороны поэта... Их много раз описывали, и мне хочется здесь сказать только об одной детали, которая, вероятно, мало кому известна: когда гроб поставили на затянутый крепом грузовик, который должен был доставить Маяковского в крематорий, то за руль траурной автомашины сел один из друзей поэта – Михаил Кольцов.

...Я аккуратно явился вечером в "Ротонду", но Маяковский был чем-то занят, и совместная прогулка по Парижу не состоялась. Как я жалею об этом!

1960

Л. Ю. Брик . Чужие стихи

Глава из "Воспоминаний"

1

Маяковский все переживал с гиперболической силой – любовь, ревность, дружбу. Он не любил разговаривать. Он всегда, ни на час не прекращая, сочинял стихи. Вероятно, поэтому так нерастраченно вошли в них его переживания.

Если бы он много и прочувственно рассказывал девушкам, гуляя с ними по берегу моря: вот как я увидел входящий в гавань пароход "Теодор Нетте"; вот как я пережил это видение; вот что я при этом чувствовал и какая это прекрасная тема, – то знакомые, вероятно, говорили бы, что Маяковский увлекательнейший собеседник, но он растратил бы свое чувство на переливание из пустого в порожнее, и стихотворение, может быть, не было бы написано. Маяковский был остроумен и блестящ, как никто, но никогда не был он "собеседником". На улице или на природе, идя рядом с вами, он молчал иногда часами.

Темой его стихов почти всегда были собственные переживания. Это относится и к "Нигде кроме как в Моссельпроме". Он не только других агитировал, он и сам не хотел покупать у частников. Поэтому многие его стихи "на случай" и сейчас живы и читаются нами с грустью или радостью, в зависимости от этого "случая".