В. Маяковский в воспоминаниях современников - Коллектив авторов - Страница 20

Таганский подкоп не удался, не могли довести до конца. Охранка, благодаря провокации, узнала, что готовится массовый побег из Таганской тюрьмы, и хотя не узнала, каким путем, но вся тюрьма и прилегающие улицы были взяты под наблюдение, и немыслимо было дальше продолжать подкоп, не будучи замеченным.

В 1909 году я взялся организовать другой массовый побег политических каторжан из Новинской женской каторжной тюрьмы, у Новинского бульвара. Здесь положение было более серьезное и сложное. Разгул реакции был настолько громадный, что все это отражалось первым долгом на тюрьмах, на политических узниках. Дело дошло до того, что каторжанки женской Новинской каторжной тюрьмы решили в знак протеста против издевательств над ними применить массовое самоубийство, и, получив такое письмо от них, мы все, их друзья на воле, заволновались, конечно, и, чтобы не случилось этого, решили ободрить их всех обещанием побега, не имея для этого ничего на руках. Но к чести сказать про каторжанок и про нас, с воли, началась головокружительная работа и искание путей к побегу. Один вариант менялся за другим, но наконец был найден путь, более верный и надежный, на котором все мы сошлись.

Мне многие и сейчас задают вопрос: кто была инициативная группа побега? На все это я хочу ответить словами одной бежавшей каторжанки Е. Никитиной из ее книги воспоминаний об этом замечательном побеге: "Второй необычайной удачей для предприятия нужно считать состав его штаба: Наташа Климова, обладавшая способностью всецело и безоглядно отдаваться какому-нибудь образу своей фантазии, заражала всех уверенностью в удаче: в ней было обаяние, присущее очень красивым и талантливым людям, и перед надзирательницами, знавшими об ее громком деле и смертном приговоре, она являлась в сияющем ореоле героини и мученицы. Приятельница ее, Шура Карташева, жизнерадостное и положительное существо – обрабатывала, уточняла, вводила в систему все наши блуждания в мире счастливых возможностей, – это был образцовый секретарь, трезвый ум и мужественное сердце. Вильгельмина, или Гельма, Гельс, одна, может быть, среди нас всех еще не тронула запасов великолепного здоровья и огромной жизненной силы. Про нее все знали без слов – Гельма будет в самом опасном месте, Гельма сделает все, что нужно. Нина Морозова – великий конспиратор и стратег, а также Лилия Матье – вели сношения с волей, к ним ходили, под видом братьев, таинственные незнакомцы, известные нам под кличками "Взрослый мальчик" (И. И. Морчадзе) и "Чертик" (Василий Калашников)"4. В то время я не жил у Маяковских из конспиративных соображений, но все они, Маяковские, были посвящены в мои планы, вся семья Маяковских, включая и Володю, помогала мне. Володя рвался мне на помощь, умоляя использовать его для этого дела. Я, конечно, использовал его и давал ему разные поручения, которые он добросовестно исполнял, но в ночь побега я его не мог использовать в качестве проводника бежавших каторжанок, ибо его слишком большой рост мог привлечь внимание и было рискованно и неконспиративно. Но и без этого вся семья Маяковских оказала мне незаменимую помощь 5. Они днем и ночью шили платья беглянкам, форменное гимназическое. Кроме семьи Маяковских, в побеге принимала участие и помогала другая революционная семья Надежды Дмитриевны Тихомировой. Сама Надежда Дмитриевна шила тоже платья беглянкам, а дочь ее Наталья Алексеевна Поплавская, служившая в то время в ст. Екатерининской больнице, ныне больница Бабухина, снабдила меня паспортами для беглянок. Через нее я доставал и раньше паспорта умерших в больнице лиц. К ней направлялась вся шифрованная переписка из тюрьмы, и она вместе с моей женой до поздней ночи помогала расшифровывать их.

Побег прошел блестяще, и на другой день после побега, прочтя в газетах о совершившемся побеге и о том, что полиция объявила пять тысяч рублей награды за поимку каждой беглянки или указание квартиры с беглянкой, Володя, поняв серьезность положения, бросился ко мне на помощь, ибо он, как все Маяковские, сразу понял, откуда это все исходит. Он из предосторожности и конспирации бросился на квартиру моей жены узнать от нее, как в дальнейшем обстоит дело. Володя великолепно знал, что я на квартире жены не живу и не прописан, но через нее он хотел узнать, не нужна ли помощь. Но он все–таки принял на всякий случай меры предосторожности и явился туда со всеми художественными принадлежностями. Звонок. Входит Володя, сразу поняв, что попал в засаду полиции. Ведет себя вызывающе, издевательски, зло смеется и подтрунивает над полицией. Сам московский полицеймейстер Золотарев руководит засадой полиции. Попавшие в засаду сидят за столом, в числе их сижу и я. Полиция приглашает Володю к столу. Начинается его допрос. Вдруг он быстро встает, вытягивается во весь рост и издевательски шутливым тоном говорит приставу, который пишет протокол дознания: "Пишите, пишите, пожалуйста: я – Владимир Владимирович Маяковский, пришел сюда по рисовальной части (при этом он кладет на стол все рисовальные принадлежности, как-то: краски, кисти, и т. д.), а я, пристав Мещанской части, решил, что виноват Маяковский отчасти, а потому надо разорвать его на части". Этот каламбур, сказанный экспромтом Маяковским, вызывает у всех присутствующих взрыв хохота 6.

Владимира Владимировича Маяковского, которого я так хорошо знал, любил и уважал, как чистого, искреннего и стойкого революционера, но ни я, никто другой не замечал за ним никакого поэтического таланта. Поддерживая с ним самые тесные и дружеские отношения вплоть до его смерти, я всегда ему напоминал и подчеркивал, что свою поэтическую карьеру он начал именно этим каламбуром, сказанным экспромтом. Поэт вполне со мной соглашался. И об этом мы вспоминали много, много раз.

Володя в то время был учеником Строгановского художественного училища и очень много рисовал. Особенно любил он рисовать портреты. Я, живя с ним в одной комнате, был "козлом отпущения". Он часами рисовал меня в разных позах, и если бы сейчас была бы возможность восстановить все эти портреты, которые с меня рисовал Володя, они не уместились бы в большом зале музея. К сожалению, из всех портретов, рисованных Володей с меня, сохранился один только мой портрет, нарисованный им в 1908 году7. Портрет изумительно хорошо воспроизводит тогдашнего нелегального революционера Сергея Семеновича Коридзе, организатора побега тринадцати политкаторжанок, в котором вся семья Маяковских, вместе с Володей, принимала такое живое и неоценимое участье <...>

Москва, 30 августа 1949 года

П. И. Келин . Маяковский в моей студии

Хорошо помню, как в 1910–1911 годах Маяковский учился у меня в студии. Большинство учащихся были москвичи, но были и из провинции. Я подготавливал их в Школу живописи, ваяния и зодчества и в Академию художеств.

Работали утром с девяти до двенадцати часов и вечером с пяти до семи. Часть учеников рисовала с гипсов и с натурщика – по пояс. Более подготовленные рисовали обнаженную фигуру. Раз в неделю я им читал перспективу.

Постановка учебы в студии была очень серьезная, отношение к учащимся строгое. Если я замечал, что кто-нибудь не работает, а занимается флиртом, я вызывал к себе в кабинет и говорил:

– Это вы кончите, или кто-нибудь из вас должен будет уйти.

И если флирт не прекращался, я действительно удалял менее талантливого.

Учащиеся принимались в студию по способностям. Просмотрев работы новичка, я обычно говорил:

– Поработайте недели две, а тогда посмотрю – оставлю вас или нет.

И вот пришел юноша. Высокого роста, басистый. Я пошутил даже:

– Вам бы Шаляпиным быть!

– Нет, меня тянет больше к живописи. Вот принес вам рисунки, посмотрите – как. Я уже занимался в студии Жуковского, да не нравится мне там. Там все больше дамочки занимаются. Вот мне и посоветовали пойти к вам.

Он мне очень понравился. Я даже не предложил ему две недели заниматься "на пробу". Подготовлен он был слабо, но очень понравился мне своим свободным, открытым лицом, скромностью, застенчивостью. А самое главное – сразу было видно, что он не кулачок, рассчитывающий на искусстве нажить деньгу. Он даже не спросил: а выйдет из меня что-нибудь или не выйдет?