Бессмертный - Мендес Катулл - Страница 1

Катулл Мендес

Бессмертный

ПРЕДИСЛОВИЕ

Ты имеешь право спросить нас, читатель: в самом ли деле это подлинные записки Калиостро? Да, подлинные.

По крайней мере, нет причины им не доверять, поскольку описываемые в них обстоятельства вполне соответствуют истинному характеру знаменитого графа. Так давай примем их за настоящее произведение великого мага. А на вопросы о происхождении записок мы рассказали бы тебе эту историю.

В 1849 году – в эпоху занятия французами Рима, в этом городе на одной из маленьких улиц, соседствующих с Сент-Бартоломеем, жила старуха по имени Лоренца. Каждый солнечный день (а такие нередки в вечном городе) выходила она из дома с маленьким стулом, усаживалась на берегу Тибра и слушала болтовню соседних прачек. Их смех развлекал ее, согревал сердце, а солнце пригревало спину.

Мы также любили прачек, и они всегда отвечали на наши поклоны, что давало повод смело вмешиваться в их разговоры. К тому же римлянки любят комплименты в лицо. Старуха забавлялась нашей болтовней, иногда поддерживая ее остроумными шутками, как особа, видевшая свет. Рассказывали, что она была женой знаменитого мага, сама занималась предсказаниями и жила колдовством. Наверное, в молодости она была довольно хороша, о чем свидетельствовали не только манеры знатной дамы, но и привлекательное лицо с остатками былой красоты.

Старуха охотно занимала у нас понемногу денег на покупку нюхательного табаку. Это обстоятельство и стало причиной нашей дружбы.

Однажды вечером, когда она сильно жаловалась на свою ногу, мы предложили проводить её до дома, вызвав этим насмешки прачек, поздравивших нас с победой. Но их шуточки никого не смутили.

Лоренца была тронута. Она назвала свое имя, поведала много интересного, потом показала хранившиеся у нее письма и бумаги. Они оказались на редкость любопытными. Старуха же не умела читать и отдала их нам.

Вот они.

КНИГА ПЕРВАЯ

ПОСТИЖЕНИЕ ЧУДА

Глава I,

в которой изложены причины, заставившие меня написать мемуары

Я сейчас узнал от моего друга и тюремщика отца Панкрацио, что французская революция все усиливается и что Людовику XVI отрубили голову при помощи машины, называемой гильотиной, которую будто бы выдумал один французский доктор, хотя она давно уже применялась, в частности в Риме.

Как много событий произошло в несколько дней. И тогда, когда изменяется лицо Европы, мне приходится сидеть в четырех стенах, а ведь я предсказал эту революцию своими пророчествами. Не я ли предвидел за три года вперед разрушение Бастилии? Да, Франция все-таки лучше Италии.

Каким я был глупцом – знаменитый, божественный Калиостро, явившись, как дурак, в Рим и попавшись в руки инквизиции! Как мучили и терзали меня эти монахи! До какой подлости и трусости доводили их допросы!

Но что же делать?

Ждать и ждать! Чувствую себя сильнее, чем когда-либо. Мне едва только пятьдесят лет, но стоит ли об этом думать, когда я бессмертен?

Чтоб суметь сосредоточиться, надо отрешиться от гнева и увлечений. Когда человек не может забыть, надо вспоминать – это помогает коротать время.

Что если рассказать Панкрацио мою странную и удивительную историю, одновременно и темную, и блестящую? Да, напишу и прочту, это позабавит нас обоих.

Панкрацио, этот шпион, приставленный, чтобы продать меня, сделался другом. Он принадлежит мне душой и телом, так как я обратил его в розенкрейцера. И если со мной что-нибудь случится, ведь никогда нельзя быть уверенным в себе, имея дело с римской церковью, то эти бумаги станут прощальным приветом моей бедной жене, несчастной Лоренце, которая должна невыносимо скучать в монастыре Святого Антония. Что может она там делать – она, которая за все время жизни со мной ни разу не прочитала «Ave»?

Хорошо знаю, что она болтает со своим духовником и по утрам издали видит священника, служащего обедню. Это все-таки что-нибудь. Монастырь лучше тюрьмы, в этом могу вам поручиться.

… Давно прошло то время, когда я давал «поцелуй мира» множеству очаровательных «посвященных».

Но прочь, прелестные химеры! Пора начинать описание приключений графа Калиостро.

Глава II

Почему мой дядя Томазо поместил меня в монастырь, где я должен стать монахом, и каким образом я там сделался алхимиком

«Я провел первые годы моего детства в Медине, в Аравии, воспитанный под именем Ашарата, – имя, которое сохранял до моего путешествия в Африку и Азию. Вместе с учителем Альтотасом я жил во дворце муфтия Салахаима…»

Что это такое?.. Увы! Так начиналась биография, выпущенная мною в свет во Франции после заключения в Бастилию. Там никто в ней не сомневался, но Панкрацио никогда не поверил бы ни одному моему слову, точно так же, как и Лоренца, как и я сам…

Крайне трудно говорить настоящую правду. Это почти невозможно. Тем лучше. Недаром же я за всю свою жизнь сделал столько чудес.

Итак, вот она, правда.

Я родился в Палермо 6 июня 1743 года от хорошенькой брюнетки Фелиции Браконьери и торговца бакалейными товарами Пьера Бальзамо. У моей матери были большие кроткие глаза, и она знала множество прелестных песен, но я не сохранил ни малейшего воспоминания об отце. Зато отлично помню моего дядю Томазо, который раздавал гораздо больше пощечин, чем благословений, и моего дядю Калиостро, бывшего моим крестным отцом, чье имя я сохранил.

Кроме этого, почти ничего не знаю о первых годах моей жизни. Я считался красивым ребенком и так как был ленив, грязен, лакомка и даже иногда воровал, то дядя Томазо прочил меня в монахи. Меня поместили в монастырь Сен-Pox в Палермо, откуда я бежал, перелезши через стену. Но был пойман и заперт в монастырь Сен-Фрателли в Кастельжироне. Оттуда не бежал, несмотря на то, что мне этого очень хотелось; но стена была слишком высока, а двери крепко заперты. Сам же я еще не обладал в то время даром делать чудеса.

В Кастельжироне правила были очень строгие: надо было стать ученым и вести себя, как святой. Последнее условие крайне печалило меня. Предоставленный заботам монастырского аптекаря, старого монаха-лекаря, заставлявшего делать лекарства и микстуры, я проводил целые дни в его лаборатории, где мне нравилось гораздо больше, чем в церкви или в исповедальне. К тому же мы выходили из монастыря, чтобы ухаживать за больными, что прерывало заключение и развлекало меня.

Больные лихорадкой нравились мне, умирающие сильно интересовали. Я с удовольствием глядел в глаза смерти и ничего не боялся. Почтенный отец, не стесняясь, демонстрировал сильную и слабую стороны искусства, и скоро стало ясно, что его добрые советы играли в излечении гораздо большую роль, чем лекарства.

Да, я тогда уже понял могущество человеческих слов!

Кроме того, иногда приходилось помогать людям умирать, и это сделало меня отчасти философом.

Монах – мой сторож – был не только лекарем, но и алхимиком. Он проводил вечера, а иногда и ночи, перелистывая громадные старые книги, в которые не запрещал заглядывать и мне. Сначала я ровно ничего не понимал, но, тем не менее, со странным усердием помогал в работе старому монаху – моему Альтотасу.

Так как Альтотас много занимался опытами и мало говорил, то я не знал, что, собственно, он искал. Но это не помешало мне позднее перед всем светом присвоить его открытия, и люди поверили мне. А поскольку всякое чистосердечное убеждение есть нечто действительное, то я, без сомнения, в самом деле, нашел нечто. Что – мне и самому бы хотелось узнать.

Между тем время шло, я становился юношей и начинал сам замечать это.

ГЛАВА III

Новый способ толковать священные книги

В нескольких шагах от монастыря жила хорошенькая девушка по имени Розора. Мне казалось, что это имя должно было значить в одно и то же время «Роза» и «Аврора». Наша милая соседка была понемногу и тем и другим. Обычно она сидела у окна, и, выходя из монастыря с Альтотасом, я постоянно видел ее и благодарил Бога, который внушил ей такую любовь к чистому воздуху.