Веранда - Мелвилл Герман - Страница 2

Но, как бы то ни было, та точка, о которой пойдет речь, располагалась так, что становилась видимой, да и то смутно, лишь изредка — при подлинно колдовской игре света и тени.

Больше года я даже не подозревал о существовании таинственной точки в горах — и, возможно, так бы и остался в неведении, если бы не тот исполненный магии день поздней осени, способный повергнуть поэта в восторженное безумие; день, когда потемневшие кленовые леса, уже утратившие свой прежний багрянец, слабо курились, будто развалины сожженного города. Поговаривали, что дымка, застилавшая всю округу, вовсе не признак бабьего лета, которое обычно не бывает столь болезненно угрюмым, но что ветер наносит этот дым издалека — от лесных пожаров в Вермонте, где леса уже не первую неделю охвачены пламенем; неудивительно, что мглистое небо выглядело зловеще, как котел Гекаты, а два охотника, пересекавшие на закате красноватое жнивье гречишного поля, были словно преступный Макбет и охваченный дурными предчувствиями Банко; и вот тогда, в один из таких вечеров, солнце, которое спускалось в горы, как отшельник в пещеру Одоллама, чуть ли не на самом юге, где по сезону ему и полагалось скрываться, вдруг пробившись узким лучом сквозь просвет меж туч — Симплонский перевал в поднебесье, нарисовало на поблекшей щеке северо-западного холма алеющую земляничной ягодой родинку. Условный сигнал, подобный зажженной свече, ослепительная искорка посреди сгущающихся теней.

Там феи, подумал я, там, на волшебной лужайке, водят хоровод феи…

Шло время, и вот как-то с приближением лета, после короткого ливня в горах, напоминавшего крохотный островок, затерянный в туманном океане солнечного сияния, после одного из тех дождиков вдали — подчас в разных концах гор два или три идут одновременно (а я так люблю наблюдать их с веранды в мае, когда прекращаются грозы, которые зимой то и дело окутывают древний Грейлок, словно Синай, и тогда чудится, будто смуглый Моисей взбирается наверх по опаленному болиголову); именно после такого короткого ливня я увидел радугу, которая упиралась своим дальним концом как раз в то место, где осенью я приметил яркую родинку. Конечно, там феи, подумал я, вспоминая, что от радуги распускаются цветы и что тот, кто сумеет добраться до конца радуги, непременно найдет на том месте клад — полный мешок золота. Да-да, у конца этой самой радуги — как бы хорошо было очутиться там! И мне еще сильнее захотелось туда отправиться, ибо только сейчас я заметил в склоне горы нечто похожее на пролом или грот; однако, зажженное радугой, это таинственное нечто переливалось и сверкало, как рудники на Потоси. Правда, мой прозаически настроенный сосед заявил, что это всего-навсего старый пустой сарай с проломленной наружной стенкой, который стоит на пологом скате холма. Но, подумал я, пускай сам я никогда там не бывал, мне лучше знать.

Спустя несколько дней веселый рассвет воспламенил золотую блестку — точно там, где и прежде. Блестка эта слепила глаза: похоже было, что солнце бьет прямо в стекло. Стало быть, постройка, если только она существует, уж во всяком случае не сарай, тем более заброшенный, где годами плесневеет залежалое сено. Нет! Коли это нечто возведено руками смертных, то, скорее всего, там домик в горах: возможно, долгое время он пустовал и разрушался, а нынешней весной его чудесным образом подновили и застеклили оконные рамы.

И вот однажды снова, но уже в полдень, в той же самой стороне, над затуманенными верхушками растущего на террасах леса, появилось обширное светящееся пятно, как если бы солнце отразилось в воздетом над головою серебряном круглом щите: подобный отблеск, как подсказывал опыт, могла отбрасывать только крыша, недавно крытая гонтом. Тут уж я окончательно уверился в том, что далекая хижина в волшебной стране с недавних пор сделалась обитаема.

Отныне изо дня в день, захваченный своим открытием, всякую минуту, свободную от чтения «Сна в летнюю ночь» и всего того, что я мог найти о Титании, я устремлял тоскующий взор к холмам, но тщетно. То целое войско теней, сопровождаемое королевской стражей, размеренно-важной поступью шествовало по склонам; то, обращенное в бегство разгорающейся зарей, оно бросалось врассыпную от востока на запад, словно повторялись давние битвы Люцифера с архангелом Михаилом; в другое же время горы, не потревоженные отсветами этих призрачных сражений на небесах, окутывала дымка, не благоприятствующая волшебным зрелищам. Огорчение мое росло — и еще более оттого, что вскоре я был вынужден проводить время взаперти у себя в комнате, а ее окна выходили на другую сторону.

Но вот одним сентябрьским утром, когда, почувствовав себя лучше, я сидел на веранде, предаваясь размышлениям, а мимо дома как раз проходили гурьбой, точь-в-точь стадо овечек, сбившихся вместе, фермерские ребятишки с корзинками для орехов, и я услышал, как они говорили: «Славный денек сегодня!» (на самом же деле день был из числа тех, которые, как ведомо их отцам, предвещают ненастье), — да, именно тогда, когда я, сделавшись болезненно чувствительным после перенесенного недомогания, не мог смотреть без отвращения на высаженный моими же руками китайский плющ, который, взобравшись, к моему удовольствию, по угловому столбу веранды, усеялся поначалу белоснежными звездочками, а теперь, стоило лишь слегка отодвинуть листья, видно было, как во всех распустившихся бутонах кишат мелкие прожорливые черви, неотличимые по цвету от лепестков, что словно бы обрекало непорочную белизну на вечное проклятие, причем личинки их таились, вне сомнения, в тех самых луковичках, что я высаживал весной, полный надежд; в таком-то вот состоянии беспричинного раздражения, свойственного выздоравливающим, сидел я на веранде — и, случайно подняв глаза, увидел вдруг на горе огненно-золотое окно, сверкавшее, будто резвящийся над водой дельфин. Там феи, снова мелькнуло у меня в голове: королева фей растворяет волшебное окно, а может быть, там беззаботная девушка, она живет в горах; взглянуть на нее — и я исцелюсь, и я избавлюсь от своего уныния. Довольно, челн пустился вдаль — эгей, душа, возвеселись! Отчаливаем в царство фей — пусть радуга укажет путь, скорей, скорее в царство фей!

Как попасть в царство фей, что за дорога туда ведет, я не знал — и спросить было не у кого: даже некий Эдмунд Спенсер, который побывал там, как он сам писал мне об этом, мог сказать только, что тому, кто захотел очутиться в стране фей, достаточно туда отправиться — и отправиться с верой. Я определил, в каком направлении следует двигаться к горе, где обитают феи, и в первое же ясное утро, едва позволили силы, вскочил в свой челн — кожаный, с высокой лукой — отдал швартовы и отплыл вдаль — путешественник, вольный, будто осенний лист. Занималась заря, и, устремившись на запад, я разбрасывал семена утра перед собой.

Через несколько миль я оказался вблизи холмов, но перестал их видеть. Заблудиться я никак не мог: цветы золотарника у обочины служили путеводными знаками, указывающими, я был уверен, дорогу к золотому окну. Следуя им, я попал в пустынную местность, источавшую ленивую безмятежность, где по заросшим тропам блуждали стада, так и не очнувшись от дремоты с наступлением дня: коровы и овцы едва шевелились, словно во сне. Травы они не щипали: зачарованные не нуждаются в пище. Так, по крайней мере, утверждает Дон-Кихот

— мудрейший из мудрецов, когда-либо живших на свете.

Я продолжал свой путь — и добрался наконец до подножия сказочной горы, но лужайки фей все еще не было видно. Передо мной простиралось отлогое пастбище. Перескочив через замшелую загородку из пяти перекладин, покрытую такой влажной зеленью, что она представлялась выловленным обломком затонувшего судна, ко мне приблизился, принюхиваясь, узкомордый старый Овен, в курчавом парике и с обломанным рогом, затем церемонно развернулся и повел за собой по Млечному Пути из цветов кашки, мимо смутно голубеющих созвездий незабудок — Плеяд и Гиад, и продолжал бы уводить меня по своей небесной тропе все дальше и дальше, если бы не мелькавшие впереди золотисто-желтые щеглы — несомненно, лоцманы, что сопровождают странника на пути к золотому окну; они то и дело перепархивали с куста на куст по направлению к густому лесу, который сам по себе казался мне притягательным, как и старая изгородь у темной лесной дороги, уходящей меж зарослей наверх. Я перебрался через нее