Завидная биография - Некрасов Андрей Сергеевич - Страница 6

Иван Николаевич погладил бритую голову, еще раз поглядел на карту и, решительно обмакнув перо, составил радиограмму. В тот же день в десятках наушников по всему рыбному Каспию комариками запели точки и тире, а из-под карандашей радистов дружно побежали одни и те же слова:

К вечеру пришли ответы. Тринадцать ребят отправлено по домам. О четырнадцати точно известно, где они промышляют. За ними уже послали. О девятнадцати нет пока никаких сведений…

В людном Каспийском море трудно, конечно, пропасть человеку. Но затеряться можно, да так, что другой раз не скоро его и найдешь, человека-то. Может, ходит по самому бойкому месту, может, мимо пройдет, да не откликнется. Вот и ищи…

А еще хуже, если в черни забрался рыбак. В чернях тоже море кругом. Посмотришь — простор необъятный, а хуже дремучего леса. Туда ни на сейнере, ни на катере не проберешься — всюду мель да трава. А на реюшке итти — дойти-то дойдешь, да только когда дойдешь? — вот вопрос. Ветер тоже не свой брат: потянет-потянет, да и пристанет. Задует-задует, да и повернет…

Подводя эти невеселые итоги, Иван Николаевич глянул в окно на Волгу.

Снизу, с моря, весело шлепая плицами, с длинным возом груженых барж за кормой шел «Ломоносов» — самый мелкодонный из всех пароходов Каспия.

— Так, — сказал Аристархов. — Добро!..

А час спустя он уже сидел в пароходстве и спорил с начальником. Тот сначала и слушать не хотел:

— Такой пароход в черни гнать в эту пору? У меня и так хватает нарядов, рыба в море лежит, еле справляемся, а тут — эко дело, ребятишек катать.

Но Иван Николаевич не сдался. Спорить он умел крепко, если было о чем спорить.

— Ладно, бери пароход, — согласился, наконец, начальник. — Только с капитаном, чур, сам говори. Приказ я дам, только он старик тоже упрямый: не захочет и не пойдет. Силком посылать по мелям лазить — это и я не могу. А вы с ним друзья, уговоришь — твое счастье… Бери пароход.

— Пиши, — сказал Аристархов, — ты пиши, а я пойду уговаривать, у меня должность такая.

Капитан парохода «Ломоносов» Дмитрий Трофимович Дорофеев родом был из Архангельска, и хотя по Каспийскому морю плавал не первый десяток лет, попрежнему считал себя северянином и при случае любил напоминать об этом.

Смолоду в здешних местах слыл он первым красавцем и силачом. Но с годами располнел, чуть сгорбился, словно устал носить широкие плечи, и от былой красы, как он сам говорил, у него «остались одни усы, да и те сивые».

В то утро, подставив непокрытую голову палящему астраханскому солнцу, в белом кителе нараспашку, в новых калошах на босу ногу сидел он в плетеном кресле на палубе своего парохода и лакомился сухими косточками от урюка. Достав косточку из ведерка, Дмитрий Трофимович клал ее на край железного люка и, придержав двумя пальцами, легонько стукал десятикилограммовой гирей, стоявшей тут же на палубе.

За этим занятием и застал капитана Дорофеева Иван Николаевич Аристархов.

В любую погоду Аристархов носил тяжелые рыбацкие сапоги, но поступь у него была легкая и бесшумная. И откуда он подошел, капитан Дорофеев не заметил, услышал только, как заскрипел трап. И хотя с первого взгляда Дмитрий Трофимович понял, что гость пожаловал неспроста, он виду не подал и, поднявшись навстречу, широкой улыбкой встретил старого друга.

— Первому каспийскому рыбаку почет! — бодрым баском сказал Дмитрий Трофимович. — Пришел, значит, проведать старика. Ну, садись, садись, милости прошу, угощайся. Может, чайку сварганить, а то, может, закусишь с дорожки. А?

— Здоро?во, Трофимыч, не трудись, — ответил гость, вытирая голову большим клетчатым платком. — Какая там закуска в этакую жару. И чаю не хочу… А этим делом, — он выразительно посмотрел на груду косточек, — не балуюсь, зубы не те, спасибо… Я с докукой, Трофимыч, поговорить нужно. Может, в тенек куда зайдем, печет больно…

— Славно печет, — согласился капитан. — Можно, однако, и в тенек. Пойдем в салон, у меня там прохладно, — и он направился к рубке, на ходу соображая про себя, что раз уж Аристархов так прямо, без подходов, заговорил о деле, значит, что-то крепко его допекло.

Он молча открыл дверь, пропустил вперед гостя и следом за ним вошел в прохладную полутьму салона.

Тут, в салоне, все блестело лаком, начищенной медью и широкими зеркалами. Дмитрий Трофимович усадил гостя в кресло, привинченное к палубе, а сам уселся по другую сторону стола, у передней стены, где в богатой раме висел портрет Ломоносова. Потом не спеша набил трубку, пыхнул раза два густым душистым дымом и, откинувшись на спинку дивана, сказал:

— Ну, давай, рыбак, говори свое дело…

Тут Иван Николаевич по порядку, не торопясь, выложил свое дело, вытер голову и, откинувшись на спинку кресла, закончил так:

— Вот, Трофимыч, какой получается переплет…

— Да, — сказал капитан, — действительно «переплет». И чем помочь тебе, просто не вижу. В море, куда бы ни шло, поискал бы, собрал бы твоих ребят. А в чернях, где же там, милый человек, по мелям лазать. Нет, браток, ты уж лучше уволь меня от такого рейса…

— Да ведь, кроме тебя, кого же, Трофимыч, пошлешь? Ты один тот угол и знаешь, — вкрадчиво перебил Аристархов.

— Я-то много чего знаю, — возразил капитан, — я вот знаю, что итти мне туда никак невозможно. Того и гляди, задует с востока, сгонит воду, а тогда и сиди там, жди погоды….

— Да ведь задует, нет ли, это еще вопрос. А задует, так уж это стихия, тут с тебя никто не спросит…

— Спросить-то не спросят, — проворчал капитан, — а слава по морю пойдет: нахвалился Дорофеев: «Выручу!», а сам сидит, как рак на мели, да плицами шлепает… Мне-то, положим, все равно, я здесь человек временный: нынче тут, а завтра сниму шапочку, поклонюсь на четыре стороны да и махну домой, на Белое море… Ну, да ведь мы, архангелогородские, народ упрямый. У нас так: если взялся, тогда уж всё…

— Вот ты и возьмись, Трофимыч.

— Не возьмусь, не проси, — отрубил капитан так решительно, что Аристархов подумал: «Не сладить мне, видно, со стариком».

Глаза его потускнели, но вдруг остановились на портрете Ломоносова и снова вспыхнули веселым огоньком.

— А земляк-то твой, Михайло Васильевич, тоже, пишут, упрямый был человек, а он, по-моему, не так бы рассудил.

— Земляк, земляк, — проворчал Дорофеев, погладив усы. — То земляк, а то я… У меня команда двенадцать человек да машина двести сил… у меня план, браток… Дорогонько выходит катанье-то.

— А ты не рядись, Трофимыч, все равно просчитаешься. Может, там девятнадцать Ломоносовых в школу торопятся, а ты им поперек дороги становишься.

— Это как же так я становлюсь? — рассердился старик. — Это ты встал, во-время не подумал. А я что? Я на службе. Скажет начальство: иди! — дам гудок и пойду…

— И пойдешь?

— И пойду! Что ж такое? Будто мы не хаживали…

— За начальством дело не станет.

— Ну и ступай к начальству. Ты уговаривать мастер, — уговоришь, твое счастье — неси приказ…

— На, — сказал Аристархов и, порывшись в сумке, вынул четвертушку бумаги со штампом и печатью.

— Ишь ты, и тут поспел, — улыбнулся капитан, прочитав бумажку. — А что же ты прямо-то не сказал?

— А то я тебя не знаю. Так бы ты и послушал!

«Ломоносов» стоял под парами, каждую минуту готовый отдать концы. Ждали Аристархова. Он обещал подъехать, попрощаться и дать последние указания.

Дмитрий Трофимович шагал по мостику, теребя усы, нетерпеливо поглядывал то на берег, то на солнце и что-то сердито бурчал себе под нос, должно быть, сам себя поругивал за то, что ввязался в это беспокойное дело. И когда к трапу подошла Зоя в лыжном костюме, с чемоданчиком в руке, капитан сердито окликнул ее:

— Эй, барышня, вам кого?

— Капитана Дорофеева, — ответила Зоя, глянув снизу на сердитого старика.