На горах. Книга Вторая - Мельников-Печерский Павел Иванович - Страница 110

— Угощай девиц, Василий Борисыч, ежели на то есть у тебя желание… Можно и пивца достать, пожалуй даже и ренского, а тебе, ежель в охоту, достану и водочки. Да вот что еще хочу сказать тебе, — прибавила она шепотом на ухо Василью Борисычу, — ты к Лизке-то скорохватовской не больно примазывайся. Придет Илюшка пустобояровский да увидит твои шуры-муры с ней, как раз бока тебе намнет — ни на что не поглядит. У него с Лизкой-то еще до Покрова лады зачались; перед масленой, надо быть, поп венцом их окрутит. А Илюшка — косая сажень, сила страшеннейшая, кулачище — хоть надолбы вколачивай. Так ты поопасся бы, Василий Борисыч. До греха недолго. Парень же он такой задорный, что беда… Да и к другим-то девушкам не больно приставай, ведь каждая, почитай, из них чья-нибудь зазноба. А вот как нагрянут парни на посиделки, угости ты их всех как можно лучше, тогда и возись себе с любой из девушек. Тогда супротивничать тебе уж не станут.

Покоробило немного Василья Борисыча, но ни слова он Акулине не вымолвил. Подойдя к девушкам и по-прежнему садясь возле Лизаветы, сказал:

— Угощайтесь, красны девицы, берите, что ни ставлено на столе Мироновны… А наперед песенку бы надобно спеть, да, глядите ж у меня, развеселую, не тоскливую.

Улыбаясь, девушки стали словами перекидываться, о чем-то шепотком посоветовались и, наконец, запели:

Ах, зачем меня мать пригожу родила,

Больно счастливу, талантливую,

Говорливую, забавливую.

Что нельзя мне и к обедням ходить,

Мне нельзя богу молитися,

Добрым людям поклонитися?

С стороны-то люди галются*,

А попы служить мешаются,

Пономарь звонить сбивается,

Дьячок читать забывается -

Поглядев на меня, дьячок мимо пошел

Да нарочно мне на ножку наступил,

Больно на больно ее мне отдавил,

Посулил он мне просфирок решето,

Из сетечка** семечка,

Крупы черепиночку***,-

Мне всего того и хочется,

Да гулять с дьячком не хочется.

Увидал меня молоденький попок,

Посулил мне в полтора рубля платок,

Мне платочка-то и хочется,

Да гулять с попом не хочется.

Увидал меня молоденький купец,

Посулил он мне китаечки конец,-

Мне китаечки-то хочется,

Да гулять с купцом но хочется.

Увидал меня душа дворянин,

Посулил он мне мякинушки овин,-

Мне мякины-то не хочется,

С дворянином гулять хочется. * Галиться — глаза пялить, глазеть, дивоваться на что-нибудь, любоваться, засматриваться. ** Сетево, сетечко — лукошко с зерновым хлебом, которое севец носит через плечо. *** Уменьшительное от черепня — глиняная посудина, в которой запаривают толченое конопляное семя для битья масла.

Показалось ли Василью Борисычу, что лучше всех спела песню Лизавета Трофимовна, нарочно ль он это сказал, но, по обычаю посиделок, поцеловал бойкую певунью.

— А вы бы нас петь поучили, Василий Борисыч, как летошний год обучали в Комарове девиц, — немножко погодя сказала ему Лизавета Трофимовна.

— А как тебе известно, что я обучал их? — спросил он.

— Сами о ту пору мы в Комарове проживали, — ответила отецкая дочь. — У Глафириных гостила. Хоша с Манефиными наши не видаются, а все-таки издалечка не один раз видала я вас.

— Как же я-то не видал такой красоточки? — с улыбочкой, еще ближе подвигаясь к Лизавете, сказал Василий Борисыч.

— Не до меня вам было тогда, — ответила Лизавета. — И какая ж я красотка?.. Смеетесь только надо мной! Устинья Московка не в пример меня краше, опять же Домнушку улангерскую взять али Грушеньку, что в Оленеве у матушки Маргариты в келарне живет.

— И тех знаешь? — сказал Василий Борисыч.

— Хоша не больно знакомита, а много известна про них, — отвечала отецкая дочь.

— Ишь ты какая! всех знает! — обнимая стан Лизаветы, промолвил Василий Борисыч.

— Не к лицу вам к девицам-то приставать.

— Это почему? — спросил Василий Борисыч.

— Жена есть у вас, супруга, — ответила Лизавета. — Теперь не прежняя пора — на чужих не след вам и заглядываться! Это для вас грешно.

— Две шубы — тепло, две хозяйки — добро, — прижимаясь к Лизавете, молвил Василий Борисыч.

— Хозяйкой отчего не быть, а в подхозяйки никому неохотно идти,сказала Лизавета, быстро взглянувши в глаза послу архиерейскому.

— Все едино — хозяйка ли, подхозяйка ли, любиться бы только,промолвил Василий Борисыч.

— Хорошо вам так говорить, а девушкам и слушать такие речи зазорно. И поминать про эти дела хорошей девице не годится, не то чтобы самой говорить, — сказала отецкая дочь.

— Экая ты сердитая! — вскликнул Василий Борисыч. — Перестань же серчать.

В то время не один по одному, как водится, а гурьбой ввалило в избу с дюжину молодых парней. Маленько запоздали они — были на гулянке. В пустобояровском кабаке маленько загуляли, а угощал Илюшка, угождавший Лизавете так, что никто другой и подходить к ней не смел.

Когда распахнулись двери настежь, первым из парней влетел в избу Илюшка. Взглянул он на свою облюбованную, видит возле нее какого-то чужого, но одетого чистенько и по всему похожего больше на купца, чем на простого мужика. Злобой вспыхнуло лицо Илюшки, и кулаки у него сами сжались, когда увидал он, что Лизавета к самым плечам подпустила Василья Борисыча. Грозно сделал Илюшка два-три шага вперед, но Акулина успела ему шепнуть, что с зазнобой его сидит не кто другой, а зять Патапа Максимыча, человека сильного и властного по всей стороне. И злобы у Ильи как не бывало, подошел он к парочке и шутливо молвил Василью Борисычу:

— И вы в нашу беседу к Мироновне. Милости просим, напередки будьте знакомы.

И сел по другую сторону возлюбленной. Начали песни петь. Звонко пели девки, громко подпевали парни. Пели сначала песни семейные, потом веселые, дело дошло до плясовых. На славу, ровно на показ, ловчей и бойчей всех других отплясывал Илья пустобояровский, всех величавей, павой выступала, всех красивей плечами подергивала, задорней и страстней поводила глазами и платочком помахивала отецкая дочь Лизавета Трофимовна. Другие, что ступы, толкутся себе на месте, пол под ними трещит, чуть не ломится, а она легко и тихо порхает, ровно метель-порхунок (Мотылек, ночная бабочка.). Хоть и выросла Лизавета в благочестивых скитах, хоть и обучалась у матери Глафиры божественному, а только что вышла из обители, скорехонько обыкла и к мирским песням и к той пляске, что в скитах зовется бесовскою.

Каждый пляшет, каждая голосит развеселую. Пошла изба по горнице, сени по полатям — настоящий Содом. Один Василий Борисыч не пляшет, один он не поет. Молча сидит он, облокотясь на подоконник, либо расплачивается с Мироновной за все, что пьют и едят парни и девки. Раза три дочиста они разбирали все, что ни ставила на стол досужая хозяйка. Вдобавок к съестному и к лакомствам вынесла она из подполья четвертную бутыль водки да дюжины три пива.

Для того за всех платил Василий Борисыч, что боялся, не осерчали бы парни с девками, не рассказали бы в Осиповке, что были и пили вместе с ним у Мироновны.

Веселая гульба чуть не до света шла. Не раз порывался домой Василий Борисыч, но парни его не пускали, обещаясь проводить до дому и дорогой беречь от волков, а при этом просили поставить на стол кубышечку бальзамчику (Хлебное вино, перегнанное на душистых, смолистых травах.). И бальзамчика Мироновна откуда-то вынесла. Опростали парни кубышку, еще попросили, но У Мироновны бальзама больше не было.

Грустно возвращался домой Василий Борисыч, провожаемый хмельными парнями. И дорогой ни на минуту не сходили у него с ума докучные мысли: как-то он попадет в дом и где-то проведет остаток ночи. К жене идти и думать нельзя, подняться в верхние горницы — разбудишь кого-нибудь. И решился он ночевать в подклете у старика Пантелея. И вовсе почти не спал — то вспоминались ему злобные, язвительные тестевы насмешки и острые женины ногти, то раздавался в ушах звонкий, переливчатый голос отецкой дочери Лизаветы Трофимовны:

Лен, лен, лен не делен,