На горах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович - Страница 11

— Ну вот этого я уж и не знаю, как сделать… И придумать не могу, кого отпустить с ней. Черных работниц хоть две, хоть три предоставлю, а чтоб в горницах при Дунюшке жить — нет у меня таковой на примете.

— Работниц нам не надо, Марко Данилыч, в обители своих трудниц довольно. Дунюшке все они сготовят: и помыть, и пошить, и поштопать, и новое платьице могут сшить, даже башмачки, пожалуй, справят, — сказала Макрина.

— Ну это ладно, хорошо, — молвил Марко Данилыч. — А где ж такую взять, чтоб завсегда при ней была, безотлучно смотрела бы за ней?

— А я-то на что? — вступилась Дарья Сергевна, вскинув глазами на Смолокурова. — Я с Дуняшей поеду.

— Как? — удивился и с досадой промолвил Марко Данилыч. — А дом-от как же?.. Хозяйство-то?.. Дом-от тогда на кого я покину?

— Марко Данилыч, — пристально глядя на него, сказала Дарья Сергевна.Разве вам не известно, что живу я у вас не ради хозяйства, а для Дунюшки?.. Клятву дала я Оленушке Петровне, на смертном одре ее, обещалась ей заместо матери Дунюшке быть — и то обещанье, перед творцом создателем данное, сколько господь мочи дает, исполняю… А насчет вашего хозяйства покойница мне ничего не говорила, и я слова ей в том не давала… При Дунюшке до ее возраста останусь, где б она ни жила, — конечно, ежели это вашей родительской воле будет угодно, — а отвезете ее, в дому у вас я на один день не останусь.

Повисла слеза на реснице у Марка Данилыча, когда вспомнилась ему женина кончина. Грустно покачал он головою и с легким укором промолвил:

— А не просила разве она вас, умираючи, чтоб и меня не оставили вы своим советом да заботами?.. Попомните-ка?.. Не говорила разве того вам покойница?

— Говорила, — потупляя глаза и слегка вспыхнув, ответила Дарья Сергевна. — Но ведь вы и того, думаю я, не забыли, после каких уговоров, после какого от меня отказа про то она говорила?

Смолк Марко Данилыч, нахмурил брови и почесал в затылке.

— Все-таки, однако ж…— начал было он, но не знал, что дальше сказать. Подумав недолгое время, он молвил:

— Вы у меня в дому все едино, что братня жена, невестка то есть. Так и смотрю я на вас, Дарья Сергевна… Вы со мной да с Дуней — одна семья.

— А люди как на это посмотрят, Марко Данилыч? — строго взглянув на него, взволнованным голосом тихо возразила Дарья Сергевна. — Ежели я, отпустивши в чужие люди Дунюшку, в вашем доме хозяйкой останусь, на что это будет похоже?.. Что скажут?.. Подумайте-ка об этом…

— Чего сказать? Никто ничего не посмеет сказать, — Резко и мрачно ответил Марко Данилыч.

— Не говорите…— с горячностью сказала Дарья Сергевна. — Может, и теперь уж не знай чего на меня ни плетут!.. А тогда что будет? Пожалейте хоть маленько и меня, Марко Данилыч.

— Кто смеет сказать про вас что-нибудь нехорошее?.. — вскликнул Марко Данилыч и, быстро вскочив с дивана, зашагал по горнице крупными шагами.Головы на плечах не унесет, кто посмеет сказать нехорошее слово!..

— Перестанем говорить о том, — спокойно промолвила Дарья Сергевна. — От басен да от сплетен никому не уйти, заказу на них положить невозможно. Последнее мое вам слово: будет Дунюшка жить в обители, и я с ней буду, исполню завет Оленушки, не захотите, чтоб я была при ней, дня в дому у вас не останусь… Христовым именем стану кормиться, а не останусь… А если примет меня матушка Манефа, к ней в обитель уйду, иночество надену, ангельский образ приму и тем буду утешаться, что хоть издали иной раз погляжу на мою голубоньку, на сокровище мое бесценное.

И, закрыв руками лицо, зарыдала. Марко Данилыч продолжал, насупясь и молча, ходить по горнице.

— Эх, Дарья Сергевна, Дарья Сергевна! — горько он вымолвил. — Бог с вами!.. Не того я ждал, не то думал… Ну да уж если так — ваша воля… Дуню в таком разе уж вы не оставьте.

— Мое дело сторона, — вмешалась при этом Макрина. — А по моему рассуждению, было бы очень хорошо, если б и при Дунюшке в обители Дарья Сергевна жила. Расскажу вам, что у нас в Комарове однажды случилось, не у нас в обители, — у нас на этот счет оборони господи, — а в соседней в одной.

И пошла рассказывать ни так, ни сяк не подходящее к делу. Ей только надо было отвести в стороны мысли Смолокурова; только для того и речь повела… И отвела… мастерица была на такие отвороты.

Дён пять прошло после тех разговоров. Про отправленье Дунюшки на выучку и помина нет. Мать Макрина каждый раз заминает разговор о том, если зачнет его Марко Данилыч, то же делала и Дарья Сергевна. Иначе нельзя было укрепить его в намеренье, а то, пожалуй, как раз найдет на него какое-нибудь подозренье. Тогда уж ничем не возьмешь.

Раз при Макрине и при Дарье Сергевне посадил Марко Данилыч Дуню к себе на колени и, лаская ее, молвил:

— Хочешь, Дунюшка, учиться уму-разуму?

— Хочу, тятя, — весело улыбаясь синенькими глазками, отвечала девочка.

— Отдам я тебя матушке Макрине, увезет она тебя к себе домой и там всему хорошему тебя научит, — сказал Марко Данилыч. — Поедешь с матушкой Макриной?

На минутку Дуня задумалась. И, быстро вскинув головкой, блеснула на отца взорами и спросила:

— А тетя Даша поедет?

— Нет, не поедет, — молвил Смолокуров.

— Так и я не поеду, — ответила девочка.

— И учиться не станешь?

— И учиться без тети не стану, — решительней прежнего молвила Дуня.

— А если мать Макрина без тети тебя увезет?

— Убегу.

— А поймают?

— Тогда умру. Как мама померла, так и я помру, — сказала Дунюшка — и так спокойно, так уверенно, как будто говорила, что вот посидит, посидит с отцом, да и побежит глядеть, как в огороде работницы гряды копают.

Заискрились взоры у Марка Данилыча, и молча вышел он из горницы. Торопливо надев картуз, пошел на городской бульвар, вытянутый вдоль кручи, поднимавшейся над Окою. Медленным шагом, понурив голову, долго ходил между тощих, нераспустившихся липок.

Река была в полном разливе, верст на семь затопило луга, полои (Низменное место, затопляемое весною.) и кустарники левого берега. Попутным ветром вниз по реке бежал моршанский хлебный караван; стройно неслись гусянки и барки, широко раскинув полотняные белые паруса и топсели, слышались с судов громкие песни бурлаков, не те, что поются надорванными их голосами про дубину, когда рабочий люд, напирая изо всей мочи грудью на лямки, тяжело ступает густо облепленными глиной ногами по скользкому бечевнику и едва-едва тянет подачу. Шамра (Рябь на воде во время ровного, не очень сильного ветра.) бежит в одну сторону с судами, «святой воздух» (Так бурлаки зовут попутный ветер.) дополна выдувает «апостольскую скатерть» (Так бурлаки зовут надутый ветром парус.), и довольные попутным ветром бурлаки, разметавшись по палубе на солнышке, весело распевают про старые казацкие времена, про поволжскую вольную вольницу. Громко разносится в свежем воздухе удалая песня:

Разыгралася, разгулялася Сура-река -

Она устьицем пала в Волгу-матушку,

На том устьице на Сурском, част ракитов куст,

А у кустика ракитова бел-горюч камень лежит.

Кругом камешка того добрые молодцы сидят,

А сидят они, думу думают на дуване,

Кому-то из молодцев что достанется на долю…

На другой гусянке раздался дружный, громкий хохот — какой-то бурлак, взяв за обору истоптанный лапоть и размахивая им, представляет попа с кадилом, шуткой отпевая мертвецки пьяного товарища, ровно покойника, а бурлаки заливаются веселым смехом… А на третьей гусянке неистовый вопль слышится: «Батюшки, буду глядеть!.. отцы родные, буду доваривать! батюшки бурлаченьки, помилуйте!.. родимые, помилуйте!» То бурлацкая артель самосудом расправляется с излюбленным кашеваром за то, что подал на ужин не проваренную как следует пшенную кашу…

По лону реки мелькают лодочки рыбных ловцов, вдали из-за колена реки выбегает черными клубами дымящийся пароход, а клонящееся к закату солонце горит о высоком небосклоне, осыпая золотыми искрами речную шамру; ширятся в воздухе и сверкают под лучами небесного светила белоснежные паруса и топсели, вдали по красноватым отвесным горам правого берега выделяются обнаженные, ровно серебряные, слои алебастра, синеют на венце гор дубовые рощи, зеленеет орешник, густо поросший по отлогим откосам. Ничего не видит, ничего не слышит Марко Данилыч, ходит взад и вперед по бульвару, одно на мыслях: «Приходится с Дуней расстаться!»