Сибирская амазонка - Мельникова Ирина Александровна - Страница 86

Ночь прошла на удивление быстро, хотя Алексей почти не спал. Рана в боку саднила и мешала принять более удобное положение. К тому же Иван громко храпел, а близнецы лягались во сне, как молодые жеребята. Соболь лежал в ногах, но от него невыносимо несло псиной. Поэтому Алексей с большим облегчением воспринял наступление рассвета. Было прохладно. Траву затянуло росой, и пока он спустился от блиндажа к скиту, основательно промочил ноги. Соболь бежал за ним следом и то и дело принимался отряхиваться, отчего во все стороны летели ледяные брызги.

Но обитатели разрушенной крепости ратников, кажется, в эту ночь не ложились совсем. Маленький караван из десятка лошадей, завьюченный точно такими же тюками, как и тот, который Константин вытащил из воды, готовился выйти в путь. Их осталось совсем немного в живых – защитников древних святынь. Кроме старца, Евпраксии и Константина да двух мальчиков, лошадей удерживали в поводу три мрачных бородатых верзилы в бахотне. Все они были ранены: один хромал, у другого висела на перевязи рука, у третьего белела на голове повязка. Старец уже сидел в седле, хотя был чрезвычайно бледен, и Евпраксия, стоя рядом с ним, поддерживала его за здоровую руку.

Алексей подошел к ним.

На него смотрели молча, даже Константин, который уже ничем, казалось, не отличался от своих новых товарищей.

– Уходите? – спросил Алексей.

– Уходим, – ответил старец и перекрестился. – Путеводная звезда покажет нам путь за перевалы, где не достать нас супостату.

– Но вы же не сможете уходить бесконечно, когда-нибудь вас все равно настигнут.

– Что ж, на то воля божья, – вздохнул старец. – У Анчихриста силы немереные. А у нас против его козней и оружия лишь слово божье да наши святыни. Но потому мы не погибли и святыни уберегли, что бог нас не оставил. – Он взмахнул рукой, приказывая каравану трогаться с места.

И тогда Алексей взмолился:

– Иннокентий Владимирович, старец Василий! «Одигитрия»... Позволь хотя бы краем глаза...

Старец внимательно посмотрел на него, а потом молча кивнул Евпраксии. Та выступила вперед, затем распахнула балахон, под которым оказались короткие доспехи, и сняла с груди что-то плоское, аккуратно завернутое в парусину.

На первый взгляд это была простая доска, изрядно причем закопченная, но когда Алексей взглянул на нее, то его сердце на миг остановилось, а потом забилось сильно-сильно, где-то в самом горле. Неописуемой красоты глаза смотрели и словно вынимали из него душу. Тонкий лик, скорбное лицо и умные глаза младенца, который уже знает свою судьбу... Распни его, распни!..

Алексей судорожно вздохнул и невольно отшатнулся. Из краешка глаза Богородицы скатилась вдруг одна прозрачная капелька, за ней – другая!

– Господи! – прошептал он и поднял потрясенный взгляд на Евпраксию. – Что это?

– Плачет Богородица, скорбит по всем невинно убиенным. – Ратница обмакнула палец с кольцом в дрожащую капельку и прикоснулась ко лбу Алексея. – Жить тебе долго, никонианин, бо не продал ты душу диаволу...

Евпраксия быстро поклонилась ему в пояс и, столь же быстро завернув «Одигитрию» в полотно, снова спрятала ее на груди.

– Прощай, – Константин кивнул ему. – Вспоминай меня иногда. И ее тоже. – Он посмотрел на Евпраксию. – Надеюсь заслужить ее прощение. – Он склонился к Алексею, потрепал Соболька за лохматый загривок и усмехнулся: – Иначе, как тогда пополнять ряды ратников?

Алексей стоял и смотрел, как исчезает маленький караван в тайге. Огромный красный диск солнца поднимался над горами. Начинался новый день...

Глава последняя, самая короткая

Прошло три дня. В доме атамана только что закончился прощальный пир. Гости разошлись, а сам Никита Матвеевич стоял на крыльце и в который раз за этот день хлопал полтавского старосту по плечу и добродушно вещал:

– Ну что, Микола, бугор этот треклятый теперя за вами. Чему бывать, того не миновать. Не мытьем, так катаньем взяли меня. Но что поделать, если б не твои хохлы, не сносить бы мне головушки, не видать бы мне дорогих гостей живыми...

Алексей посмотрел на Ивана. Вавилов сидел за столом в опустевшей горнице и катал пальцем по скатерти колобок из хлебных крошек.

– Что, Иванушка, не весел, что головушку повесил? – подсел к нему Алексей. – Не расстраивайся, не все еще таймени в здешних речках пойманы.

– Ну уж нет, – Иван с досадой посмотрел на него. – Не надо мне больше никаких тайменей! Лучше пусть Тартищев каждый день в хвост и в гриву гоняет, чем такой отпуск. – Он бросил тоскливый взгляд в окно. – Одно мне не дает покоя. Под каким соусом мы Корнуэлла представим? Ведь рапорт все равно придется писать, а врать я не умею. И тогда вылетим мы с тобой к чертовой матери из полиции даже без выходного пособия.

Он налил себе из графина полстакана водки и залпом выпил. Затем приложился носом к рукаву и крякнул.

– Да бог с тобой, Иван! – Алексей положил ему руку на плечо. – Сколько раз мы за эти дни про законы забывали? Не счесть! Так давай еще разок забудем! На кой ляд нам это чудило и его мордовороты? Пусть катятся к такой-то матушке. Нет англичанина, значит, и вопросов нет.

– Ишь, как у тебя все складно получается, – покачал головой Иван. – А если Тартищев прознает?

– Да как он прознает? Корнуэлл, что ли, побежит ему докладывать или Шаньшин?

– И то правда! Шаньшин не побежит... – вздохнул Иван и вдруг лихо приказал возникшему на пороге атаману: – Вели-ка, Никита Матвеевич, снять с этих шиликунов цепи, да гони их к чертовой матери! Пусть убираются восвояси, пока я добрый. Но только сегодня, чтобы не встречаться с ними на пароходе.

Атаман радостно засуетился и выскочил вон. А Иван и Алексей одновременно посмотрели в окно. Оно выходило на восток. И где-то там, сквозь непроходимые горы и глухие таежные дебри, двигался маленький караван, уносивший все дальше и дальше от станицы древние православные святыни.

– Ну вот и все! Кончился наш отпуск! – Иван потянулся и неожиданно рассмеялся. – Славно отдохнули! Едва головы не лишились!

Сыщики не ведали, что за дальними дворами станицы, в глухом распадке Сашка и Шурка сидели рядом с Глашей и пытались ее успокоить. Глаша рыдала. Ведь она была почти настоящей женщиной. И понимала, что маленький человек, чью рубашку она обильно орошала слезами, скоро исчезнет из станицы навсегда. Шурка заплетала ее космы в косицы, а Сашка гладил ее по огромной руке и ласково приговаривал:

– Не реви, Глаша! Что, мы тебе другого жениха не найдем! Непременно найдем!..