Сибирская амазонка - Мельникова Ирина Александровна - Страница 72

– Чего они опасаются? – удивленно прошептал Алексей. – Такие предосторожности, словно мы можем просочиться сквозь эти запоры. Мне одного этого ошейника хватает.

– Хитрые бестии, – прошептал Константин в ответ. – Думаешь, почему они нас на корточки усадили?

– Почему?

– Да потому что через полчаса все мышцы настолько затекут, что ты ни рукой ни ногой не двинешь, даже если с тебя этот проклятый ошейник снимут и руки развяжут.

– Ты думаешь, они нас боятся?

– Не меньше, чем мы их. Одно не пойму, зачем нас сюда приволокли? Или Евпраксия все ж решилась отблагодарить меня? Но очень своеобразно: вместо того чтобы сразу прикончить, взяла и, как шавку, на цепь посадила.

– Отблагодарить? – поразился Алексей. – За что?

– А я ее в свое время от каторги спас, если не от петли. Она ведь пять лет назад стражника шашкой до копчика развалила.

– Постой, – прервал его Алексей, – это когда их вместе со старцем Ефремием схватили?

– Ну да, – протянул удивленно Константин. – Оказывается, и ты кое-что знаешь?

– Совсем немного, – признался Алексей. – Допрашивали с Иваном атамана, вот он и проговорился кое о чем. В частности, сказал, что она только недавно вернулась. Правда, еще злее стала.

Константин вздохнул:

– Славная она девка. Умная и красивая. И совсем не виновата, что такая судьба ей досталась.

– А ты, оказывается, склонен к сантиментам? – Алексей поерзал, чувствуя, как наливаются каменной тяжестью ноги, поясница, плечи, и прокряхтел: – Насчет ума не знаю, но что красивая, это и без лупы заметно. Но мой короткий опыт общения с дамами подтверждает давно известную истину: чем красивее женщина, тем она стервознее. Правда, есть из этого правила очень редкие исключения.

– К счастью, я встречался большей частью с исключениями, – хмыкнул язвительно Константин, – и хотя порой выполняю крайне гнусные приказы, веры в человечество пока не потерял.

– А как эти гнусные приказы совмещаются с совестью? – поинтересовался Алексей. – Ты знаешь, что причинил кому-то зло, и успокаиваешь себя, что это был приказ, которому ты обязан подчиниться?

– Я не сказал, что причинил кому-то зло. Я сказал, что приказы были крайне гнусными, но они связаны с интересами государя и церкви, государства, наконец. Разве схватить хитрого и опасного шпиона или разбойника – значит причинить кому-то зло? Ему – да, но он шел на риск осознанно, а в этой игре побеждает тот, кто сумеет первым обвести противника вокруг пальца. А там, где дело идет о защите государственных устоев, все цели хороши, даже гнусные. И оставь, Алексей, эти проповеди! Меня не сбить с курса слюнявыми рассуждениями о любви и добродетели. Оставь это на долю слезливых дамочек из благотворительных комитетов.

– Я не собираюсь тебя ни в чем убеждать. По сути, моя служба ничем не лучше твоей. Порой меня угнетает, что приходится работать по уши в дерьме. Невольно начинаешь подражать этому сброду и столь же цинично смотреть на мир. Знаешь, – Алексей улыбнулся, – поначалу я учился у Ивана проводить допросы. Я ведь по-настоящему даже ругаться не умел, когда в полицию пришел. Так, знал отдельные словечки! А у Ивана, тем более у Тартищева, это ж целая система! Но я ведь не только ругани учился. Смотрел, слушал и поражался, как они умеют находить нужные слова, чтобы убедить жулика признаться. И с каждым разговаривают по-разному, порой даже манеру речи перенимают, жесты, повадку... Картина, скажу тебе! Бал-маскарад!

– Честно признаюсь, вы с Иваном оба молодцы, – вздохнул Константин. – Но сначала я и вправду не воспринял вас всерьез. И слишком поздно понял, что вместе гораздо легче и быстрее справляться с подобными делишками. Тогда бы точно не сидели здесь, как две индюшки на гнезде, только на собственных... – Он прервался на слове. За дверью их темницы послышался шум. Кажется, открывали засов.

«Пришли!» – пронеслось в мозгу Алексея. И он почувствовал, как быстрая и холодная струйка сбежала вниз по позвоночнику.

В более светлом проеме дверей возникла высокая фигура в черном балахоне. Одного взгляда Алексею хватило, чтобы понять: сама Евпраксия пришла навестить узников. Она была одна и даже их стражу, вскочившему при ее появлении на ноги, кивком головы велела покинуть темницу. Правда, дверь она оставила открытой. Вероятно, для того, чтобы в темнице стало светлее. Но не разглядывать же в самом деле она их собралась? Или их вновь куда-то поведут? На допрос или на пытки? Эти мысли мелькнули в голове Алексея, пока Евпраксия неторопливо миновала расстояние от порога до столба. Ратница была безоружна, если не считать, что в руках она сжимала плетенную из конского волоса апайку,[40] а на поясе у нее висел тот самый, уже знакомый узникам тесак.

Она подошла и встала напротив Константина. Постояла несколько мгновений молча, разглядывая его с едва заметной усмешкой на губах. Затем ударила себя кнутовищем по ладони и высокомерно процедила сквозь зубы:

– Я тебе сказывала, не бегай за мной, хуже будет! Достукашься!

– Что ж, на этот раз твоя взяла! – весело отозвался Константин. – То я тебя ловлю, то ты меня!

Евпраксия смерила его надменным взглядом и вновь ударила плеткой по ладони.

– За то, что помереть тогда не дал, быструю смерть примешь, никонианин! На большее не рассчитывай!

– Евпраксия! – рванулся Константин. – Ты забыла...

– Все давно прошло! – яростно выкрикнула она. – Те грехи я перед господом давно отмолила, тыщу поклонов отбила, вокруг скита на коленях семь дюжин раз проползла! Нет на мне греха, грязный пес!

– Дура! – Константин рванулся к ней и застонал, острые шипы ошейника впились в кожу. Но все же он нашел в себе силы и с трудом, но с горечью произнес: – Зато я помню! И не зря за тобой по тайге бегал! Не зря встречи с тобой искал!

Евпраксия сердито фыркнула, вновь съездила себя апайкой по руке и быстро, почти бегом, вышла из темницы.

– Значит, так она тебя отблагодарила? – спросил осторожно Алексей через некоторое время.

– Отблагодарила! – сквозь зубы ответил Константин. – А я надеялся... – Он тяжело вздохнул. Затем помолчал немного и без всяких просьб со стороны Алексея стал рассказывать. Так обычно поступает человек, которому необходимо выговориться, чтобы снять боль потери или разобраться в своих чувствах. – Пять лет назад я был в Омске, когда меня через канцелярию Синода уведомили, что в тобольскую гарнизонную тюрьму доставили двух ратников веры, и не простых, а самого старца Ефремия и его дочь Евпраксию. К операции, чтобы их захватить, готовились несколько месяцев, а взяли их по осени, когда они вели стадо телят менять на зерно. Сдал же их кто-то из наших осведомителей. Брали их верстах в пяти от села, когда они возвращались обратно. Схватка была отчаянной. Дрались ратники не на жизнь, а на смерть. Один ратник из сопровождения старца со скалы бросился, когда его солдаты пытались окружить, другой сам себя кинжалом заколол, а старца сразу в ноги ранили, иначе ушел бы, как пить дать ушел. Ему пятьдесят лет тогда только-только исполнилось. В самом соку был мужик! А Евпраксии едва семнадцать сравнялось, но силы девка оказалась невиданной. На скаку урядника горной стражи шашкой от плеча до седла развалила. Не каждому мужику такое удается. Все ж одолели ее. Говорили, рыбацкую сеть набросили, только тогда и сдалась. Но после я узнал, что стражники пригрозили ей на месте четвертовать Ефремия, тогда, мол, она отбросила и пику, и шашку.

– Вполне этому верю, – отозвался Алексей. – Сам видел, как она посохом орудует.

– А посохом драться они с малых лет обучены. То, что ты видел в Североеланске, лишь малая толика того, что Евпраксия с ним вытворяет. И прыгает, и ходит, как по канату... Словом, не посох, а палочка-выручалочка, по голове стучалочка.

– Но как вы с ней встретились?

– Я уже сказал, меня вызвали в Тобольск. Ефремия и Евпраксию после недолгого следствия по их делу и скорого суда ждала каторга в Забайкалье, но мне приказали лично с ними поработать. Мое начальство интересовала «Одигитрия». По недостоверной информации, именно ратники веры скрывали ее в своих тайниках. Но все это были слухи, которые надлежало проверить. А для этого требовалось войти в доверие к Ефремию и к Евпраксии. Не буду рассказывать, как мне это удалось, но Ефремий поверил мне только тогда, когда я пообещал устроить побег Евпраксии. Отец и дочь содержались отдельно. Ефремий в остроге, а Евпраксия на гарнизонной гауптвахте. Чтобы все было крайне убедительно, даже губернатора в известность не поставили. Об этой операции знали несколько человек: мой непосредственный руководитель, два важных чиновника в Министерстве внутренних дел да сам министр, естественно. Обсудили несколько вариантов побега, но все они были невыполнимы из-за непомерной строгости содержания узников. И тогда Ефремий предложил Евпраксии не есть, не пить семь дней, а то и больше, притвориться мертвой, чтобы ее из тюрьмы направили в богадельню, где обычно отпевали умерших в тюрьме. Оттуда верные люди должны были доставить ее в село под Тоболом, я там купил дом на вымышленную фамилию.