Сибирская амазонка - Мельникова Ирина Александровна - Страница 42

– Имя, фамилия, происхождение? – Алексей сделал вид, что не обратил внимания на вызов. – Род занятий...

– Род занятий... – Глухарь перестал ухмыляться. Глаза его сузились, а губы сжались в тонкую полоску. – Много хотите знать, господа! – Он вздернул подбородок. Теперь он смотрел высокомерно, а голос его звучал властно. Этот человек действительно умел приказывать. – Немедленно развяжите меня! Остолопы! Мало того, что вы мне помешали в Североеланске, так еще здесь на мою голову свалились. Чего стоишь? – прикрикнул он на Ивана. – Развяжи руки. Мне нужно бумаги достать.

– А чего ж доставать? – осклабился Иван. Желваки заходили на его скулах, и Алексей понял, что его приятель в ярости. – Мы и сами их достанем! Без твоего согласия!

Он склонился над Глухарем, распахнул его армяк и полез за пазуху. Но тот вдруг напрягся, согнул в коленях связанные ноги и, резко выпрямив их, ударил Ивана в бедро. Тот покатился по траве. Алексей вскочил со своего пенька и направил револьвер в голову задержанного, но тот уже сидел как ни в чем не бывало и, словно не замечая нацеленного в него оружия, весело спросил:

– Поскользнулся, Ваня? Головой не ушибся?

– Я тебе покажу Ваню! – прошипел Вавилов, поднимаясь на ноги и потирая ушибленный бок. – Я сейчас тебя, как горного козла, заставлю скакать до станицы со связанными ногами. – Он повернулся к Алексею. – Отвяжи-ка его. До утра запрем его в арестантской. Руки развязывать не будем на радость блохам. К утру такие песни запоешь, голубь, и такие рассказы расскажешь, о каких даже не помышлял.

– Руки ты мне развяжешь сейчас, – процедил сквозь зубы Глухарь, – иначе это ты будешь блох кормить в арестантской, и, возможно, до конца дней своих. – Он посмотрел на сыщиков и понял, что его слова не произвели на них никакого впечатления. Тогда он склонил голову, плечи и спина его напряглись, но Иван знал свое дело превосходно, и еще ни одному жулику не удалось развязать его узлы. – Я кому сказал, отпустить меня, чудилы легавые! – приказал Глухарь, но теперь его голос звучал и вовсе грозно, почти как у Федора Михайловича Тартищева, когда он устраивал разнос своим агентам.

Иван и Алексей переглянулись.

– Ладно, – неожиданно миролюбиво произнес Иван и подошел к пленному. – Развяжем тебя, тварь косорылая, и посмотрим, что за бумажки ты нам покажешь. Учти, если без плаката[35] проживаешь, никаких оправданий не приму. И на Корнуэлла мне плевать! Мне гораздо интереснее знать, откуда ты взялся, отчего в этих краях отираешься и с какой целью прибился к экспедиции. У тебя ж на роже написано, что ты такой же проводник, как я падишах персидский. И пистолет у тебя, очень мне интересно знать, откуда? Такой у падишаха хрен найдешь...

– Что у тебя на роже написано, о том я промолчу, так же как про то, что у падишаха хрен найдешь, – усмехнулся Глухарь, потирая запястья рук, на которых виднелись темные полосы – следы от веревок. Алексей не стал разбираться в хитросплетениях узлов и просто рассек их ножом.

Иван промолчал, но по его глазам нетрудно было догадаться, чем в конце концов закончатся нахальные выпады Глухаря, если он тотчас не заберет свои слова обратно. Но тот продолжал вести себя вызывающе, всем своим видом показывая, что ни в грош не ставит двух лучших агентов Североеланского уголовного сыска. Конечно, это могло оскорбить и унизить кого угодно, но Алексей понял, что тут не пустое бахвальство. Глухарь имеет право и на подобный тон, и на подобное поведение.

– Дай нож, – приказал он Алексею.

И тот беспрекословно передал ему нож, которым только что перерезал путы, но дуло «смит-вессона» все же направил в голову Глухаря, а захваченный пистолет передал Ивану. Пленник словно не заметил этих маневров. Он спокойно снял правый сапог, надпорол кожу, пришитую с внутренней стороны голенища, вынул белый, размером в пол-ладони, листок бумаги и показал Ивану:

– Смотри, только из рук.

Иван склонился к бумажке, но было темно, и он не разобрал ни единого слова.

– Ничего не видно, – произнес он угрюмо и перевел взгляд на Алексея. – Гербовая печать имеется. Похоже на карточку агента, но бумага лучше.

Глухарь поднялся на ноги. Он был на добрых две головы выше Ивана, да и в плечах пошире. Но это Вавилова не смутило.

– Все равно придется определять тебя в арестантскую, – произнес он упрямо. – Пока бумагу не разгляжу и не пойму, что к чему, веры тебе не будет!

– В арестантскую ты меня не определишь, – скривился в ухмылке Глухарь, – потому что я выше тебя чином и выполняю особой важности задание Священного Синода. Уж поверь мне на слово, Иван Александрович, все это в этом документе прописано. Только вам не положено знать ни моего имени, ни фамилии, ни звания, ни происхождения. И еще советую вам держаться от меня и от экспедиции подальше. Не суйте нос куда не следует.

– А убийство Голдовского? – перебил его Алексей. – Мы обязаны заняться дознанием по поводу его похищения и убийства.

– Я не люблю повторять дважды, – недовольно поморщился Глухарь, – но предупреждаю еще раз: не суйте нос не в свое дело. Вы со своим ненужным проворством, того гляди, сорвете операцию, которую мы готовили несколько лет.

– Кто – мы? Жандармы? – влез с вопросом Иван. Из глаз его исчезла жесткость, и они опять лучились добродушием и смирением. Он протянул Глухарю его пистолет, и тот затолкал его за пояс. После этого взглянул на Ивана, и голос его по-прежнему звучал высокомерно:

– Какое вам дело? Главное, что вас это не касается. Вы оба в отпуске, так что отдыхайте, рыбку ловите, но, не дай бог, – произнес он угрожающе, – наши пути пересекутся в тайге. Не смейте за мной фискалить. Задание мне поручено такой важности и секретности, что я пристрелю всякого, кто посмеет встать у меня на дороге.

– Что ж позволили тогда вас захватить, ваше высоко-благородие? – съехидничал Иван. – Отчего не пристрелили нас, как псов бродячих?

– Давно бы уже пристрелил, если бы потребовалось, – усмехнулся Глухарь, – но надо ж было как-то до вашего разумения довести, что зря в ступе воду толчете. Не там и не того ловите, господа легавые!

– Мы, значит, легавые, потому что идем по следу всякой нечисти и жить не позволяем, как ей хочется. – Даже в темноте было заметно, как побледнел Иван. – А вы, получается, не легавый, хотя и приставлены за этим чертовым Корнуэллом с его черномазой братией следить? Только не считайте нас за дурней, которых вокруг пальца проще пареной репы обвести! Думаете, нам невдомек, чем вы занимаетесь? Сдается мне, что не за дикими людьми агликашка охотится. А интересует его то, что скрывают эти ратники в бахотне. Кстати, именно вы помешали нам поймать Евпраксию, ту самую девку, которая пятерых мужиков приветила в Североеланске.

– Громко сказано, помешал поймать. – Глухарь затолкал бумагу за подкладку сапога, натянул его на ногу и притопнул, проверяя на плотность. – Я бы ни за что не позволил вам ее поймать! – И, заметив, что Иван открыл рот, сказал как отрезал: – Все! Больше ни единого вопроса! Евпраксия – для вас табу! Корнуэлл и экспедиция – табу! Убийство Голдовского – табу! Оставьте в покое атамана и Гаврюху! И завтра, если не хотите неприятностей по службе, отправляйтесь на озеро рыбу ловить. Там окуни, как девки нецелованные, сладкие и толстогубые.

Глухарь повернулся и молча направился к лагерю. Иван проводил его взглядом и посмотрел на Алексея.

– Что это он бормотал про какое-то табу! Первый раз слышу!

– Это у некоторых диких племен запрет на что-нибудь «табу» называется! Допустим, мясо не есть в определенные дни, или, наоборот, рыбу, или жениться в сухой сезон. У каждого племени свои обычаи, свои причуды.

– У этого чудилы, смотрю, тоже свои причуды, – пробурчал Иван. – Грамотный, видно, если такими словами козыряет.

– Грамотный, – согласился Алексей, – и в чинах едва ли не выше Тартищева. Слышал, каким тоном он с нами разговаривал?

– Разговаривал, – передразнил его Иван и вперил взгляд в небо, где узкий челнок молодого месяца ощутимо сместился к северу. – Мало сказано – разговаривал! Он нас чуть на дранку не порвал! И почище Михалыча, после того как тому начальство хвосты накрутит. Только нос дерет он повыше, чем Лямпе! Белая кость, голубая кровь! Хотя и не признался, сукин сын. Ушел от ответа! А кому еще Священный Синод поручит дело особой важности? Только жандармам!