Сибирская амазонка - Мельникова Ирина Александровна - Страница 13

Всадники ехали некоторое время молча. Первым не вытерпел Иван.

– Слухай, Гаврюха, – обратился он к казаку, – и часто у вас подобные безобразия творятся? – кивнул он в сторону моста.

– Да когда как, – нехотя ответил тот и отвел взгляд в сторону. – Добром со староверами трудно договориться. Чуть что, и заполыхали скиты огнем, но бывает, они заранее узнают, что солдаты идут, тогда снимаются всем табором и дальше в горы уходят. Пешком или на плотах...

– А кто ж их предупреждает? – не сдавался Иван.

– То нам неведомо. – Гаврила и вовсе отвернул голову, словно вид желтых глинистых откосов занимал его гораздо больше, чем вопросы по-полицейски дотошного гостя.

Но Алексей решил внести свою лепту в допрос казачка и с самым невинным видом спросил:

– А кто из местных староверов носит балахоны с красной каймой? Да еще серебряное кольцо на указательном пальце?

Спросил и тут же пожалел об этом. Казачок побледнел и посмотрел на него с таким ужасом, словно не Алексея увидел, а воплощение дьявола на земле. Не удержавшись, Гаврила перекрестился и прошептал побелевшими губами:

– Забудьте, что спросили, Лексей Дмитрич, иначе до станицы точно не доберемся! – И вновь перекрестился на уходящие за горизонт синие пики гор.

Глава 6

День угасал. Станичный, или, как его называли по донским еще обычаям, кошевой атаман Никита Матвеевич Шаньшин уже не раз отправлял дворового казака Семена к околице посмотреть, не едут ли долгожданные гости. По его меркам они припозднились изрядно. Уже и баню второй раз протопили, и водку в ледник спустили, чтобы не нагрелась. Жара в этом году стояла не по июньским дням лютая: смола на крытых лиственничной плахой крышах вскипала, а на крыльцо босиком не выйдешь – жжет пятки, точно по раскаленным угольям ступаешь.

От околицы, с горы, хорошо видна дорога версты на три, если не больше. Дальше она уходит за крутые отроги хребта, что загородил Пожарскую от пронзительных северо-западных ветров. Почти двести лет назад заложили здесь станицу казаки Антона Пожарского, бедового атамана, что привел своих людишек на самую окраину Российской империи, когда еще и хода на Байкал не было. Поначалу построили маленькую деревянную крепость и стали стражей на границе Урянхайского края, и до сих пор стоят, не давая проникнуть свирепым маньчжурским хунхузам и ловким контрабандистам с дешевым китайским товаром.

Пятьдесят лет живет на этой земле Никита Матвеевич, но в минуты редкого безделья более всего любо и дорого ему посидеть на высоком крыльце своего нового дома, отдавшись мыслям и созерцая лежащие внизу, под горой, поляны, по которым бродят выведенные в ночное кони, а над ними высятся белесые от старости скалы да могучий лес с кедрами в три обхвата. Это вотчина казаков. В сентябре вся станица выходит сюда на заготовку кедровых орехов...

Атаман перевел взгляд на высокий, поросший редколесьем бугор. Он принадлежал казакам, но земли на нем не пахали, потому что он был далеко от станицы. Иногда, правда, там пасли скотину, вот и вся польза для станичников. Но с недавних пор на него стали заглядываться переселенцы из Малороссии, основавшие лет десять назад село Полтавку, верстах в восьми от станицы Пожарской. Их земли, расположенные в низине, частенько заливало весенними и осенними паводками, лишая крестьян и так не слишком богатого урожая. Земли на бугре от паводков не страдали, и полтавчане давно примеривались к ним и уже второй год пытались уломать несговорчивого атамана отдать их в вечное пользование им за небольшую ежегодную плату.

Вот и сегодня рано утром в его канцелярии появились ходоки от крестьян. Не в первый раз появились, и Никита Матвеевич уже наизусть знал, что они скажут. И ответ у него был готов один и тот же:

– Не от меня зависит решение вашего вопроса, милейшие! – Голос у атамана хрипловатый, однако зычный: как гаркнет на майдане, вздрогнут не только зеленые первогодки, но и бывалые казаки, не один котел казенной каши съевшие в походах. Правда, в разговоре с крестьянами атаман старался голос не повышать, но на поводу у них не шел и всем видом показывал, кто здесь на самом деле хозяин, и нечего с пустыми просьбами лезть, все равно не выгорит... – Самолично распорядиться я не смогу, – сказал он устало.

Посланцы отвели глаза. Они тоже знали, что скажет Шаньшин дальше:

– Земли принадлежат войску. Нарезка производилась согласно высочайшему указу...

Конечно, с одной стороны, Никита Матвеевич хорошо понимал ходоков. Крестьянин-переселенец упорным трудом раскорчевывал себе пять-шесть десятин земли. Хорошо, если попадалась безлесная релка,[15] тогда можно было обойтись без корчевки. Но доходил трудяга до края зарослей и бессильно опускал руки. Целина! Черт ее распашет! Но ведь не Никита Шаньшин гнал переселенцев на восток? Знали, на что шли...

Самые удобные земли в пойменной части реки царским указом были отведены казакам. Земли Сибирского казачьего войска тянулись вдоль границы на тысячи верст. Лишь незначительная часть этих угодий обрабатывалась самими казаками. Некоторое количество земель сдавалось в аренду крестьянам соседних деревень, причем чиновники Переселенческого отдела не слишком задумывались, удобны ли эти земли для мужиков. И только корейские и китайские арендаторы, которые обрабатывали землю исполу,[16] радовались любому клочку пашни. Лишь сходил снег, они уже в поле. На коленях свою десятину проползут, каждый комочек в руках перетрут... А возле каждого надела – аккуратные кучки камней, которые узкоглазые работяги сносили со всего поля, так что после них любо-дорого землю возделывать, чем и пользовались казаки, приглашая корейцев или китайцев в свои угодья, на год-два, не больше.

– Ишь, бисова орда, – добродушно ворчали и качали головами станичники, наблюдая, как корейцы ползают по своим делянкам с раннего утра до позднего вечера. – Еще земля не прогрелась, а они уже копошатся...

Но к тому времени, когда в станице и в деревнях собирались, наконец, возделать грядки и бросить в землю первые семена, у корейцев и китайцев уже и укроп в зонтик пошел, и лук вовсю зазеленел, и редиска поспела, и морковь сладостью налилась...

Однако все же казаки стойко держались за свои привилегии и землю не разбазаривали. И тем острее становился из-за нее спор между станичниками и мужиками.

Крестьяне не понимали, почему атаман артачится. Ведь казаки бугор все равно не использовали. Зарос он дурной травой по саму верхушку. А их наделы в этом году опять затопила весенняя вода, впереди же обильные августовские дожди... Почему ж атаман не хочет понять их нужду и свою выгоду? Ведь они готовы заплатить за эти бесхозные, но так им необходимые земли.

– Нам, Никита Матвеич, без той земли на бугру – жизни нету. Ведь как наводнение – все чисто топит. Сами знаете. В избах вода поверх полу хлещется. Беда, да и только! А на бугру – землица подходящая: от воды высоко и к дому близко. Вам она совсем не с руки, на отшибе. Пустует земля. Хоть бы для виду кто распахал клочок. – Староста Полтавки Микола Перетятько пытался убедить атамана и повлиять на решение вопроса в свою пользу. Мало ли удобной земли у пожарских казаков и без этого бугра, отхваченного при размежевке землемерами от полтавского земельного надела.

Но Никита Матвеевич не сдавался:

– Не могу, сказал же, не могу, милейшие! Не в моей это власти. – Он оглядел исподлобья сидевших перед ним крестьян. – Если хотите, перешлю вашу просьбу в канцелярию войскового атамана. Как там решат, так и будет.

– Э, ворон ворону глаз не выклюет! – Один из крестьян безнадежно махнул рукой.

– Нам эта земля дозарезу нужна, жить без нее невмоготу, – продолжал гнуть свою линию Перетятько. – Надо по всей справедливости, Никита Матвеич... Войдите в наше положение.

– А шо толковать? Запашемо осенью на зябь цю земелю, та все! Бо воны, як собачня на сене, ни соби, ни людям! – вскинулся пожилой крестьянин с густой сединой в бороде и волосах. Все это время он исподлобья наблюдал за спором своего старосты с атаманом.