Ржавый Рыцарь и Пистолетов - Мельникова Ирина Александровна - Страница 77

– Птичка в клетке, Даша, – Лилька печально улыбнулась. – Влетела, а вылететь не может. Вся моя жизнь, как тот огонек, то потухнет, то погаснет... – Она махнула рукой. – Хватит обо мне. Покажи лучше фотографию Павлика.

Несколько минут она перебирала фотографии малыша, умильно улыбалась, чисто по-женски сюсюкала и промокала носовым платочком слезы в уголках глаз. Затем разложила на столе снимки веером и тяжело вздохнула.

– Нет, малец и вправду вылитый Лайнер. Один в один. Я тебе завидую, Дашка! Я сколько ему пыталась пацана родить, да все не получалось. Может, тогда бы любил по-настоящему. Но бог тебя выбрал. – Лилька затушила окурок о дно пепельницы и решительно произнесла: – Все! Не хочу больше молчать. Стыдно сказать, но я тебе завидую и к Паше до сих пор ревную. Не потому, что он тебя выбрал, и не потому, что ты ему сына родила. Ты для него была единственной бабой в мире, светом в окне, княгиней... – Она достала из сумочки толстую тетрадь с клеенчатой обложкой. – Смотри, что я среди его бумаг нашла. Дневник. Я соплями изошла, когда читала. Ведь он со мной жил, а думал только о тебе. Он на тебя молился, Дашка! Возьми! – Она подтолкнула тетрадь через стол. – Забирай! Я хотела его выбросить. Сама посуди, как можно жить с таким? – Она кивнула на дневник. – Прости, порой я ненавижу тебя, а потом думаю, она-то здесь при чем? Ведь он честно писал, что не сумел к тебе подступиться. – Она протянула руку и открыла тетрадь на странице, заложенной карманным календариком. – Читай! Это стихи. Ты знала о том, что Лайнер писал стихи?

– Стихи? – поразилась Даша. – Он, наоборот, всегда говорил, что стихи не понимает и не любит.

– Так прочти, как он их не любит, – Лилька смерила Дашу мрачным взглядом и отвернулась.

Даша вчиталась в неуклюжие строки, написанные, несомненно, Пашиной, больше привыкшей к отбойному молотку рукой.

читала она безыскусные, наивные строки и поражалась тому, что как наяву слышит Пашин голос, слегка хрипловатый и подчеркнуто сердитый. Так он разговаривал, когда пытался скрыть свою растерянность...Стихотворение было длинным, но она почти каждую строчку перечитывала дважды, потому что мешали слезы, застилали глаза. Она смахивала их ладонью и продолжала читать Пашины признания, которые он скрывал от нее долгие годы. И сердце ее ныло от горя, почему она была такой бестолковой, почему отталкивала любовь, которая сама шла к ней в руки?

Закончив читать, Даша взглянула на дату. Стихи были написаны почти одиннадцать лет назад, когда они только-только познакомились и еще были на «вы». Отсюда и некий пафос, и пиетет, и излишнее благоговение... Даша подняла взгляд на Лильку. Та смотрела на нее с болезненным напряжением в глазах.

– Понравилось? – скривилась она. – Прямо курский соловей, Паша Лайнер. На музыку положи, песня получится.

– Это единственное стихотворение или есть другие?

– Много захотела, подруга! Хватит с тебя одного! Как там у вас: поэт одного стихотворения, художник одной картины. Автор одного романа! Слышь-ка, а ты написала тот роман о Чингисхане? Про его последнюю любовь?

– Нет, так и не собралась, – покачала головой Даша. – Много работала над этой темой, готовилась, но написать не решилась. Не поверишь, какой-то мистический страх появлялся, когда садилась за компьютер. В принципе, это одна из легенд о смерти Чингисхана. Ему было шестьдесят с лишним лет, когда он увидел и с первого взгляда полюбил жену правителя Тангутского государства, красавицу Гурбэлджин Гоа-хатун. Столицу этого государства город Чжунсин его воины не могли захватить много лет. И все-таки нашелся предатель, который отравил правителя, а нукеры Чингисхана ворвались в город. Царицу привезли к Чингисхану, но она отомстила ему за смерть мужа. В одной из монгольских летописей рассказывается об этом. «Гурбэлджин Гоа-хатун, к потаенному месту своему прижав щипцы, тайному месту Эдзена (то есть Чингисхана) вред причинила. Убежав в Хара-Мурэн, прыгнув, утопилась». Трагическая, страшная история. Правда, другие версии его смерти более благородны, но я верю в эту. Чингисхан погиб лютой и, по сути, бесчестной для мужчины смертью, изошел кровью, возможно, в искупление своих грехов... – Даша вздохнула. – Только эта история и Пашины стихи напомнили мне другие строчки. Их написала моя подруга в десятом классе. Они без всяких выкрутас, я запомнила только пару строчек, но на всю жизнь. – Даша помолчала мгновение и тихо, нараспев, прочитала: – Любовь всегда единственной бывает, и неважна ей череда побед... Я поняла, – сказала она устало, взглянув на часы, – любовь не бывает ни первой, ни последней. Она бывает единственной, а остальное всего лишь предчувствие любви или прощание с ней. И если любовь ушла, то никогда не вернется, как ни умоляй об этом.

– Любовь всегда единственной бывает, и неважна ей череда побед ... – повторила за ней Лилька и криво усмехнулась. – Скажи, а оно у всех бывает, это предчувствие? И любовь, единственная, как ты говоришь, всех находит или только по выбору? Мне бы капельку от нее отхватить, кусочек махонький! Я почувствовать хочу, каково это, если тебя мужик любит? Как это по-настоящему бывает, а? Чтобы и стихи, и песни? Чтобы прижал, и дух из тебя вон? Чтобы поцеловал, а у тебя слезы из глаз от счастья?

– Я тоже хочу, чтобы дух вон и слезы из глаз, – сказала Даша, – и не я одна. Но твоя единственная любовь, вполне возможно, еще впереди, а от меня уже ушла. – Она поднялась из-за стола. – Поехали, Лиля, а то меня заждались.

– А меня никто не ждет, девчонки в Греции на каникулах, а я сама по себе... Пока! – Лилька подхватила Дашу под руку. – Пошли, а то Алексей вот-вот спасотряд вызовет.

Они вышли на крыльцо. Распогодилось. Солнце уже перевалило на вторую половину небосклона. После прохладного зала ресторана на улице было нестерпимо жарко. Опустили головки цветы на клумбах. Такси на стоянке распахнули дверцы, словно раскрыли объятия для нечаянного пассажира. Водители же возлежали на сиденьях в расслабленных позах, в мокрых от пота рубахах и дышали открытым ртом, как рыбы, выброшенные приливом на песок.

До Лилькиной машины оставалось шагов пять, не больше, когда дорогу им преградила пыльная иномарка. Они попытались обойти ее стороной. Но открылась дверца, и навстречу им выбралась молодая женщина в черном вдовьем платье и такой же надвинутой на лоб косынке. Платье топорщилось на животе. Женщина была беременна. Глаза ее сверкнули ненавистью, а рот перекосился в почти диком оскале. Даша так ничего и не успела понять. Лилька вдруг пронзительно завизжала, выругалась и что было сил толкнула ее в спину, отчего Даша пролетела пару метров в сторону и едва сумела сохранить равновесие.

Остальное уложилось в пару мгновений, не больше. Яростный крик незнакомки, взметнувшаяся вверх рука с пистолетом и острая боль в плече. Даша почувствовала, что падает. Красный туман поплыл перед глазами, и она упала на асфальт, задыхаясь от пронзительной жгучей боли...

Огонь, страшный жар и огонь... Ненасытное пламя пожирало сухую траву. В клубах огня и дыма терялся горизонт... Кажется, полыхала вся земля. А небо так же, как ее тело, корчило и корежило болью в жадных объятиях огня. Но, превозмогая из последних сил адскую боль, Даша стремглав мчалась по острым камням туда, где за низким кустарником угадывалась река. Она не слышала шума воды, потому что его заглушал стук копыт, громкие вопли всадников и ржание лошадей. Она оглянулась. Ее настигали узкоглазые нукеры на низкорослых лошадях. На головах у них мохнатые шапки, в руках – круглые монгольские щиты. Вынуты из сайдаков луки и стрелы, нацелены в ее спину острые пики, готовы к броску арканы...

Даша напряглась, прибавила шагу и вдруг увидела реку. А на берегу – рыжего коня с застывшим на нем всадником. Он сидел к ней спиной, длинные седые волосы струились по плечам и по белым, похожим на греческий хитон одеждам.