Ржавый Рыцарь и Пистолетов - Мельникова Ирина Александровна - Страница 48

Глаза медленно привыкали к царившему в камере сумраку. Кроме нее, в «трюме» пребывали еще четыре женщины, которые молча опустились на низкие нары, стоило конвойному захлопнуть за новенькой двери.

Даша продолжала стоять, не зная, как себя вести в подобной ситуации. У женщин поблескивали глаза, Даша поняла, что ее очень пристально изучают, но не могла разобрать, старые они или молодые, так как лица ее новоявленных соседок скрывались в тени: другого освещения, кроме жидкого света из грязного окна, в камере не было.

– Здравствуйте, – наконец сказала Даша. – Меня зовут Дарья Витальевна.

– Мы тута без отчества, – раздался со стороны нар хрипловатый, словно простуженный, голос. – Тута, милочка, без пардонов... Я вот по ксиве Ульяна, а кто меня Улькой кличет? Следаки да вертухаи! Менты и те все больше погонялу вспоминают: Чапайка я по-нашему, по-блатному, значится.

Невысокая плотная женщина с несоразмерно широкими плечами поднялась с нар, приблизилась к Даше и обошла вокруг нее, оглядывая с ног до головы.

– А ты ниче, шкварочка, справная! – Она потянула ее за рукав пуховика. – Скидавай! У нас тута, как в коммунизме, че твое, то мое, а че мое, тоже мое!

– Не снимайте куртку! – раздался чей-то тихий голос со стороны нар. – Здесь прохладно, а эта тварь живо ее под себя приспособит!

– Хто тварь? Хто тварь? – Чапайка, раскинув руки, пошла на нары. – Я ж тебе, лосиха, пасть порву!

– Отвяжись, дура! – отозвался другой, более молодой и звонкий голос. – Достала уже! Сейчас в дверь постучу!

– А ты, Галька, не рыпайся! – Чапайка остановилась. – Я тя ночью придушу, и ничегошеньки мне не будет. Бабам вышку не дают, и бессрочник тож не светит! А мне че? Где пять, там и шесть... Велико дело!

– Попробуй! – Из мрака выступила высокая молодая женщина в дорогом, но замызганном брючном костюме. – Подойди! Я тебе так врежу, что мало не покажется!

– Оставьте ее, Галя! – раздался опять тот же голос, судя по всему, принадлежавший пожилой женщине. – Эту мерзавку ничем не проймешь! – И обратился уже к Даше: – Присаживайтесь на нары, к нам поближе!

– Ага! Забрось-ка косточки на нары! – дурашливо выкрикнула Чапайка и, уткнув руки в бока, вдруг пронзительно заголосила:

Тут же открылся дверной глазок, и сердитый мужской голос приказал:

– Заткни фонтан, Чапаенко! Еще раз заорешь, пойдешь на хрен нужник драить.

Баба петь прекратила и, что-то пробурчав себе под нос, устроилась в противоположном углу деревянного настила. Она долго там ворочалась, тихо и грязно ругалась, но, кажется, утратила к новенькой всяческий интерес. Даша же очутилась в странной компании. Кроме той, что в дорогом костюме, ее соседками по камере оказались: хрупкая женщина в длинной юбке и вязаной кофте, она куталась в старенькую пуховую шаль, и молоденькая, лет восемнадцати, девица в короткой лисьей шубке и в коротких же, не по сезону шортиках. Колготки на коленях у нее были изорваны, на пятках тоже светились дырки, потому что девица сидела на нарах по-турецки и без обуви. На полу валялись высокие сапоги-ботфорты. Один – с отлетевшим каблуком.

– Присаживайтесь, – повторила женщина с шалью на плечах.

Даша вгляделась в ее лицо. Никак ровесница – если и старше, то ненамного. Но по голосу не скажешь. По голосу – лет шестьдесят, не меньше.

Даша подчинилась ей и опустилась на доски.

– Ты пуховик сымай! – посоветовала ей девица в рваных колготках. – Дальше «трюма» его не скрадут. А на Чапайку ты внимания не обращай! Это она так, куражится над новенькими! Только Галька ей рога обломала, живо фонарь подвесила.

– Шо там балабонишь, сикалка! – отозвалась из своего угла Чапайка. – Эта хто кому фонарь?

– Тебе, тебе подвесила, – отозвалась весело девица и добавила: – Заткни хлебало, чтобы не воняло!

– Эля, – сказала женщина в шали укоризненно, – что за язык?

– Простите, Наталья Сергеевна, – виновато произнесла девица и шмыгнула носом. – Эта лярва, простите, сука то есть... – она тихонько засмеялась, – нормальный язык забыла, правда забыла...

Женщина покачала головой и протянула Даше ладонь:

– Наталья Сергеевна. Бывшая учительница словесности. Учила таких молодых дурочек русскому языку и литературе, а теперь вот сама учусь... Новой жизни учусь, за решеткой.

– Что случилось? – спросила Даша. Странное удушье, не дававшее ей покоя с утра, самым удивительным образом исчезло в этой вонючей и сырой камере. И она снова обрела способность говорить и сочувствовать чужому горю.

– Сто пятая, – ответила тихо учительница. – Убийство...

– Она мужика своего порешила, топором по кумполу, – радостно сообщила из своего угла мерзкая баба. – Учительша, как теперя деток учить будешь?

– Заткнись! – произнесла угрожающе Галина и сжала кулаки. – Заткнись, сука! Язык вырву, погань такая!

– Успокойся, Галя! – Наталья Сергеевна даже улыбнулась краешком рта. – Я уже привыкла. А поначалу, когда это ... случилось, в петлю полезла, да свекровь не позволила... От стыда полезла, перед родителями, учениками, перед детьми своими... И только здесь поняла, что ничего не боюсь. И людской молвы не боюсь, и за детей не боюсь, потому что этого выродка прикончила, который всю жизнь нас ломал, издевался... – Она закрыла лицо ладонями и покачала головой: – Что это я? Простите! У каждого свое горе! Простите!

– Вежливая, без «пардоньте» слова не скажет! – захихикала опять Чапайка. – Ниче, на зону вместе пошкандыляем. Лет этак десять подкинут за то, что с умыслом...

– Что значит – с умыслом? – спросила Даша.

– Специально готовилась, топор за дверью держала, – пояснила Галина и погладила учительницу по руке. – Муж у нее сильно пил, избивал, дочку ее от первого брака преследовал, сама понимаешь... А в селе все на виду. Девчонку стали дразнить, вот Наташа и не выдержала... Только на следствии надо хитрее быть, страдания свои на первый план выпячивать, слезами горькими уливаться, а она все как есть вылепила. «Да, хотела убить! Готовилась! Убила и не жалею об этом!» Впрочем, следакам на наши страдания... – Она махнула рукой и отвернулась.

Чапайка встала на колени и подползла к ним.

– Вы, бабы, шибко не балабоньте, тута всяко могет быть! А вдруг менты свою биксу подсадили? Подвесит бороду, такая, дескать, сякая...

– Я – не бикса, – сказала Даша сухо, – никто меня не подсаживал. Я сама за себя.

– Тоже сто пятая? – деловито справилась Чапайка и подползла еще ближе. – Кого замочила?

– Я киллера подстрелила, – ответила Даша, не глядя в ее сторону. – Убийцу наемного...

– Постой! – Чапайка скатилась на пол и встала перед Дашей на колени. – Так то ж про тебя судачат, что ты Паши Лайнера шмара?

– Заткнись! – заорала неожиданно девица в колготках. – Какая она шмара? Выбирай слова, сука!

– Ой, прости, з-за-ради Христа прости! – Мелко крестясь, Чапайка подползла вплотную к нарам. – Не знала я, что ты этого м... кокнула! – И вдруг схватила Дашу за руки и попыталась их поцеловать.

– С ума сошла! – Даша оттолкнула ее от себя и забралась с ногами на нары. – С чего тебя разобрало? И не кокнула я, как ты говоришь, эту сволочь, а только ранила.

– Так ему ж точно не жить, если менты в одиночку его не запендюрят! Братва его ж на куски порвет! – Чапайка преданно уставилась на Дашу. – А тебя, девка, на руках носить будут, на зоне с ворами кушать станешь, за то, что Пашиного убивца замочила!

– Откуда ты про Пашу знаешь? – спросила Даша сквозь зубы.

– Так то ж телефон! – изумилась ее непонятливости Чапайка. – Наш, зэковский! Ешшо с утра все знали, что Пашу взорвали.

– Взорвали, – вздохнула Даша и посмотрела на Чапайку. – Выходит, это не криминальные, не бандитские разборки?