Невеста по наследству [Отчаянное счастье] - Мельникова Ирина Александровна - Страница 81

Даже в своем нелепом одеянии Фелиция Лубянская была очень красива и, судя по ее манерам, нисколько не заботилась о мнении окружающих. Она определенно имеет виды на Сергея Ратманова, и потому у нее есть веские основания раздувать скандал всеми возможными способами и средствами…

Настя вспомнила ее оценивающий взгляд и поежилась. Похоже, следует готовиться к бою с этой тигрицей. Она ни в коем случае не допустит, чтобы ее имя склоняли дамочки, подобные Фелиции. Она еще покажет им, кто кого! Она умеет быть не менее надменной и высокомерной… И язвительной настолько, сколько потребуется, чтобы осадить зловредную мадам и заставить ее навсегда прикусить свой язык. Лубянская еще не знает, на кого напала! Настя улыбнулась, предвкушая предстоящую схватку с соперницей. Ее тянуло в бой немедленно, но первый бал, на который они получили приглашение, должен был состояться лишь через два дня, то есть ждать его предстояло целую вечность.

Мысли о предстоящих баталиях, как ни странно, успокоили Настю. Но опять спускаться вниз в гостиную и проводить остаток вечера в бесконечных разговорах на одни и те же темы Насте не хотелось. Она достала из сумки блокнот с записями отца, долго вглядывалась в непонятные значки, более напоминавшие древнюю примитивную письменность. Она уже пыталась вывести какую-то закономерность и расшифровать записки, но у нее так ничего и не получилось. Вздохнув, Настя села за стол, придвинула к себе чистый лист бумаги, обмакнула перо в чернила и принялась копировать эти странные письмена, разбросанные по бумаге в порядке, ведомом теперь только одному дяде Равилю.

Ближе к полуночи в дверь постучалась мать, обеспокоенная тем, что в столь позднее время из-под двери комнаты дочери пробивается свет. Настя едва успела спрятать в стол бумаги, как Ольга Ивановна появилась на пороге.

В неярком свете лампы мать казалась бледной и похудевшей. И Настя с горечью подумала о том, что мама, вероятно, еще больше, чем она, переживает все случившееся.

— Ты почему не спишь? — спросила Ольга Ивановна тихо и закрыла за собой дверь. — Можно я посижу с тобой, девочка?

— Разве надо спрашивать моего разрешения, мама? — произнесла дочь с укоризной и, обняв мать за плечи, подвела ее к креслу.

— Настя, — Ольга Ивановна провела рукой по лицу, словно отвела преграду, мешающую ей как следует разглядеть дочь. — Только что Фаддей рассказал мне, как тяжело твой жених переживает ваш разрыв…

— Ты хотела сказать, мой бывший жених? — произнесла Настя и отвернулась к окну, стремясь показать полнейшее равнодушие к последующему сообщению.

Но Ольга Ивановна на подобный маневр внимания не обратила или сделала вид, что не обратила, и продолжала как ни в чем не бывало:

— Все эти дни и ночи тоже… — она вздохнула, — я пыталась осмыслить его поведение и пришла к выводу, что дурной поступок графа в какой-то степени оправдан…

— Ты оправдываешь ложь? — Настя даже задохнулась от возмущения. — Ты оправдываешь этого жалкого негодяя, который четыре дня водил меня за нос, прикидываясь нищим и несчастным поэтом?

— Насколько я тебя знаю, — произнесла Ольга Ивановна достаточно сухо, — тебе хотелось видеть в нем нищего и несчастного поэта! Жалость, сострадание, а возможно, и другие чувства не позволили тебе не только трезво оценить положение, но и догадаться, кто перед тобой на самом деле! Все было слишком очевидно, но ты не пожелала этого заметить, хотя в наблюдательности тебе не откажешь, когда это касается не тебя! — последние слова были произнесены с явным намеком на недавнее событие в столовой. Настя едва заметно усмехнулась, но матери ответила с неприкрытым негодованием:

— Я больше не желаю о нем говорить! Никогда и ни при каких обстоятельствах! — произнесла она с расстановкой. — Я его ненавижу и никогда не прощу подобную подлость!

— Это твое дело, — Ольга Ивановна на мгновение устало прикрыла глаза, — но завтра нас ждет к себе бабушка Сергея, графиня Ратманова. Фаддей передал мне письмо от нее. И я не посмела отказаться…

— И мне обязательно нужно ехать с тобой?

— Речь ведь пойдет не обо мне!

— Он тоже там будет?

— Нет, Ксения Романовна клятвенно заверяет, что ее внуки не будут присутствовать при разговоре.

— И то слава богу! — Настя перекрестилась. — Надеюсь, ты взяла с Фаддея слово, что он не расскажет Ратмановым, что мы переехали к Глафире Афанасьевне?

Ольга Ивановна развела руками.

— К сожалению, об этом уже известно не только Ратмановым… Иногда мне кажется, что слухи порождают события, а не наоборот! — Она встала с кресла и подошла к дочери. — Почему ты не хочешь рассказать мне, по какой причине ты настояла, чтобы мы немедленно переехали к Глафире? Ратибор все утро уверял меня, что ты не правильно его поняла! Но в чем он пытался тебя убедить?

— Мама, давай поговорим сейчас о более приятных вещах, — брезгливо сморщилась Настя, — а о разговоре с Райковичем я расскажу тебе как-нибудь потом, если не хочешь, чтобы меня сейчас стошнило…

— Он делал тебе непристойные предложения? — Ольга Ивановна приложила ладони к щекам, чтобы унять возникшую внезапно дрожь.

— Мама, успокойся! — Настя ласково погладила ее по руке, прижатой к щеке, и рассмеялась. — Против обыкновения, он был достаточно учтив и пытался облегчить мою незавидную долю тем, что пообещал подобрать мне более подходящего жениха, чем граф Ратманов.

— И ты отказалась?

— Я достаточно вежливо ответила, что не намерена в скором времени выходить замуж, а если и решусь на сей ответственный шаг, то обойдусь без чьих-либо советов и подсказок…

— Да, теперь я понимаю, насколько вежливо это прозвучало, — усмехнулась Ольга Ивановна, — и почему Ратибор был вне себя наутро. Но, вместе с тем, я не услышала от него ни единого бранного слова!

«Он все успел растратить на меня!» — хотела было съехидничать Настя, но сдержалась, иначе пришлось бы все рассказать матери. Но она дала слово Райковичу, что не проговорится об их разговоре в обмен на его пылкие извинения и заверения никогда больше не возвращаться к вопросу о ее замужестве. Тем вечером он догнал Настю у порога ее комнаты и, нервно постукивая тростью по голени и старательно отводя глаза в сторону, попросил вдруг у нее прощения за свою несдержанность, которая вызвана была только одним — беспокойством за ее судьбу.