Грех во спасение - Мельникова Ирина Александровна - Страница 64

Митя склонился над ней. Его синие глаза потемнели, словно река перед грозой, он провел языком по верхней губе, не слишком учтиво сбросил с Маши одеяло и присвистнул от восторга:

– Что же ты этакую красоту под одеялом прячешь?

Мужская рука легла ей на грудь, слегка сжала ее, а вторая скользнула под точеную девичью спину, и в следующее мгновение его губы встретились с ее губами, и Маше показалось, что она стремительно проваливается куда-то вниз, в мрачные и бесконечные глубины гигантской пропасти. Сердце остановилось на миг от испуга и вдруг забилось неистово, как никогда еще в жизни не билось. Митя оторвался от ее губ и принялся покрывать поцелуями ее лицо, шею, ласкать ее грудь, поглаживать нежную кожу, и шептал, шептал при этом, задыхаясь и дрожа от возбуждения, что-то нежное, будоражащее воображение, слегка сумасшедшее...

Но Маша не слишком вдумывалась, что именно шепчут ей на ухо горячие и сухие его губы, ибо даже самые смелые фантазии не могли передать того необыкновенного восторга, какой она испытала, окунувшись с головой в этот сладостный водоворот, в этот омут незнакомых, но долгожданных ощущений.

Она боялась признаться себе, что переживает сейчас подлинное наслаждение от мужских прикосновений, становившихся все откровеннее, все бесстыднее, но, как ни странно, она не испытывала ни малейшей вины от того, что позволяет Мите проникать в свои самые сокровенные тайны, допускает его губы ко всем секретным уголкам своего тела... Счастье переполняло ее, испепеляло, искало, но не находило выхода, и хотя, без всякого сомнения, Митя любил ее по принуждению, по необходимости, Маша не могла не оценить его усилий и не признать, что он весьма искусен в ласках и, конечно же, преуспел в умении доводить женщин до экстаза.

И Маша, окончательно забыв о том, что подчиняется ему из чувства долга, полностью признала власть его рук и губ и осмелела уже настолько, что сама принялась ласкать крепкое и сильное мужское тело, слегка пощипывать его кожу, покусывать за мочку уха, за верхнюю губу.

И уже через минуту ей стало мало одних прикосновений. Она потянула Митю на себя и, подчиняясь древнему женскому инстинкту, развела колени...

Митя судорожно вздохнул, уткнулся в ее живот лицом и принялся покрывать поцелуями нежную кожу, спускаясь все ниже и ниже.

Маша потянулась навстречу его поцелуям и вдруг, неожиданно для самой себя, обхватила его поясницу ногами и закричала от необыкновенного наслаждения, когда мужские пальцы, скользнув по внутренней стороне бедра, тронули то самое заветное место, которое горело огнем и, оказывается, только и ждало этих ласковых касаний.

– Не спеши, не спеши, милая, – прошептал торопливо Митя и прижался к ней горячим, враз потяжелевшим телом, – подожди меня... – Он поцеловал ее в плечо и слегка смущенно пообещал: – Я постараюсь, чтобы было не слишком больно.

Маша почувствовала, как нечто твердое и большое осторожно проникает в нее, впилась пальцами в Митины плечи, и он внезапно подхватил ее за ягодицы и словно нанизал на себя. Маша сдавленно охнула и тут же забыла и про боль, и про страх. Она закричала от истинного упоения этим человеком, упоения и необыкновенного счастья, притянула к себе Митину голову и принялась покрывать поцелуями его щеки, лоб, губы.

– Марьюшка, сумасшедшая моя! – не прошептал, выдохнул ей в ухо Митя и задвигался в ней все быстрее, быстрее, так что кровать заходила ходуном, а бедные пружины заскрипели, застонали, забились в истерике от непривычного для них напряжения.

Маша кричала, царапалась, кусалась, но эта сладкая мука все продолжалась и продолжалась, бедра сводило блаженной судорогой, она трепетала в мужских руках, стремясь навечно слиться с ним в единое целое. И Митя наконец тоже вскрикнул, еще теснее прижал ее к своим бедрам. И Маше почудилось, будто воздушная волна со всего размаху подбросила ее вверх, в глазах разноцветным фейерверком вспыхнули искры, и ей показалось, что она умирает.

Митя ласково поцеловал ее в губы, осторожно опустил на постель и лег рядом. Маша провела рукой по его спине, она тут же стала влажной, а Митя перехватил ее ладонь, перецеловал каждый пальчик в отдельности, а потом вновь притянул Машу к себе и опять припал к ее припухшим от неумеренных ласк губам.

– Ну, ты меня и удивила! – с изумлением прошептал он, на долю секунды оторвавшись от ее слегка терпких, горячих губ. – Если ты с таким пылом любишь по обязанности, чего ж тогда ожидать, если ты полюбишь по-настоящему?

– Митя, давай обойдемся без пошлостей, – попросила его Маша. – Вероятно, для тебя это ничего не значит, но для меня лучше, чтобы ты именно сейчас немного придержал свой язык.

– Честно сказать, я тоже чувствую себя неважно, – произнес глухо Митя, уткнувшись лбом в ее плечо, – словно предательство совершил. А ведь так оно и есть. – Он приподнялся на локте и угрюмо посмотрел на Машу. – Только что в угоду призрачным надеждам, которым вряд ли суждено сбыться, мы свершили с тобой тяжкий грех, предав дорогого нам обоим человека, ты – своего жениха, я – своего лучшего друга. – Он откинулся на подушки, потер лоб ладонью. – Прости, вероятно, не стоит сейчас об этом говорить, но меня беспокоит, что Алексей никогда не поймет нас.

– Митя, – Маша пододвинулась к нему, обняла за шею и поцеловала в щеку, – хватит заниматься самобичеванием! Что свершилось, то свершилось, и ничего уже не изменишь. – Она прижалась губами к его уху и прошептала: – Квасу хочешь?

– Хочу, – прошептал он так же тихо и вдруг положил ей руку на грудь и обвел пальцем вокруг вмиг затвердевшего маленького соска. – Можешь что угодно обо мне думать, но я снова хочу тебя, и даже больше, чем квасу.

Маша засмеялась, отбросила одеяло и босиком пробежалась до столика, задумалась на секунду, потом залпом выпила настой, который приготовила ей хозяйка, подхватила тяжелый кувшин и подала его Мите.

Он сделал несколько глотков прямо через край, вернул его Маше и улыбнулся:

– Ложись скорее, а то я опять по тебе соскучился.

– Но, вероятно, достаточно и одного раза? – спросила Маша.

– Не думаю, – Митя с коварной улыбкой записного злодея привлек ее к себе и прошептал: – Придется терпеть, голубушка, мне бы не хотелось, чтобы хозяйка заподозрила нас в инсценировке или, того хуже, сочла, будто я настолько ослаб, что не в состоянии справиться с молодой женой пару-тройку раз.

Маша в шутливом ужасе вытаращила глаза и шлепнула его ладонью по лбу:

– С ума сошел, бессовестный! А если кровать развалится?

– Не думаю, – Митя оторвал губы от ее груди и с язвительной ухмылкой на устах прошептал: – Смотри, чтобы у избы стены не рухнули от твоих криков. Голосишь ты замечательно, думаю, мне стоит примерно потрудиться, чтобы услышать столь же чудесные звуки.

И, конечно же, Маша кричала и стонала в его руках, так как Митя старался на славу, не подозревая, что в доме они одни. А Маша и не открыла ему этот маленький секрет, полностью сдавшись в плен безумству неистовой и такой неожиданной для них страсти.

27

Жара стояла несусветная. Май только-только заступил на вторую половину, а уже продыху нет ни днем ни ночью от духоты и горячего, как из печки, ветра, дующего из бескрайних монгольских степей. Уезжая из Петербурга, Маша более всего страшилась лютых морозов. И чего только не наговаривали ей: и птица-де на лету замерзает, и пар изо рта тут же стынет и ледяной дробью сыплется на землю, и снег чуть ли не до Троицы лежит. А вот что жара такая – никто особо не поминал...

Маша вытерла платком лицо и посмотрела в сторону небольшого мыска, сбегающего в озеро. Там Прасковья Тихоновна, а вместе с ней Антон. С рассветом они уехали ставить морды,[43] оставив Машу под приглядом бурята Цэдена готовить обед. Но она уже и похлебку успела сварить, и чай вскипятить, а рыбаки не возвращались.

Цэден, подложив под голову лук и колчан со стрелами, дремал в тени раскидистой березы. Маша улыбнулась. Ее безмятежный узкоглазый «амур» и спал и ел про запас. Этим молчаливым из-за почти полного непонимания русского языка стражем одарил ее Мордвинов, уступив Машиным просьбам позволить ей прогулки вместе с Прасковьей Тихоновной и Антоном по ближайшим окрестностям. Комендант долго не соглашался, ворчал, что уже в какой раз она играет на его сердечных струнах и заставляет преступить инструкцию.