Финита ля комедиа - Мельникова Ирина Александровна - Страница 56

Фока польщенно улыбнулся.

– Нет, трубы не имеется. Глядите сюда. – Он ткнул пальцем в сторону шнурка с колокольчиком, который висел над дверным косяком. – Он у меня от входа тянется. Вы только вошли, а у меня уже бряк-бряк... – Он довольно прищурился. – А теперь смотрите сами. – Он приоткрыл дверь. На противоположной от швейцарской стене коридора висело одно зеркало, а рядом, несколько под углом, – другое, и в них просто замечательно просматривалась входная дверь и даже три ступеньки перед ней.

Тартищев озадаченно хмыкнул и с явным уважением произнес:

– Молодец! Сам придумал или кто подсказал?

Швейцар неопределенно пожал плечами и расплылся в улыбке:

– Так пива ж завсегда хочется, Федор Михайлович, а они так и снуют, так и снуют. И днем, и ночью, что мураши. А место хорошее. Жалко терять! Вот и крутимся, как можем!

– Говоришь, дворник в дом не входил, только этот господин в пальто и в котелке? Ты его раньше встречал? – опять перевел разговор на нужную стезю Тартищев.

– Нет, в первый раз! Сколько здесь служу, в первый раз! – Фока все же не выдержал и перекрестился: – Вот те крест, Федор Михайлович!

Тартищев с осуждением посмотрел на него, но ничего не сказал. Подошел к окну и выглянул наружу. Окно швейцарской выходило в грязный дворик аккурат напротив черного хода в кабак.

Федор Михайлович отошел от окна. Несколько секунд постоял в раздумье, решая, что предпринять. И скомандовал:

– Давай веди к Люське! Посмотрим, что за кавалер к ней пожаловал?..

Они поднялись на второй этаж. Певичка жила в противоположном от Наташиной комнаты конце коридора. Фока забарабанил в дверь, на которой так же мелом была выведена цифра 219. Стучать пришлось сильно и долго, и не только рукой. Напоследок швейцар несколько раз пнул дверь и выругался. Видимо, это подействовало, потому что дверь распахнулась и в коридор выглянула рыжая девица в цыганской юбке и разорванной на плече красной блузке. Острая лисья мордочка, сальные глазки... Один глаз заплыл от свежего синяка, второй подбили дня три назад, и он был окружен сине-багровым с легкой желтизной ореолом. На шее у барышни виднелся еще один синяк, оставленный явно в пылу страсти. В руке она держала грязный стакан с темной жидкостью и неприязненно смотрела на тех, кто помешал ей с этой жидкостью расправиться.

– Че надо? – справилась она отнюдь не дружелюбно. – Че ломитесь? Отдохнуть не даете!

– Жалуются на тебя, Люська, – сказал угрюмо Фока и кивнул на Тартищева, – вот даже господин начальник приехал, чтобы тебя урезонить. Много шуму от тебя. И посторонних много водишь. Уймись, а? Не то выселим!

– Не ты меня поселял, не тебе и выселять! – произнесла высокомерно Люська и сделала быстрый глоток из стакана. Затем окинула Тартищева взглядом. – А ты ничего, легавый! И шинель тебе к лицу!

– Шинель многим к лицу! – ответил Тартищев.

– Не скажи, не скажи, – произнесла нараспев Люська и вновь сделала быстрый глоток из стакана, отчего глаза ее заметно повеселели. – Заходи! – неожиданно предложила она Тартищеву и, отступив в сторону, сделала приглашающий жест в комнату.

Федор Михайлович переступил порог. За ним последовал Фока. Правда, Люська попыталась ему в том воспрепятствовать, но швейцар взял ее за плечо и оттолкнул в сторону. Люська привычно выругалась и махом опорожнила стакан, видно, в компенсацию потраченных усилий.

Тартищев миновал прихожую и вошел в комнату. И тотчас увидел сидящего за столом мрачного типа. Небритая физиономия, грязный тельник, босые ноги. Совсем не похоже, чтобы подобный субъект появился здесь пару часов назад. Судя по запаху перегара и высоте щетины, он отсиживался здесь не меньше двух суток. А если взять за точку отсчета возраст синяка под глазом певички, то и того больше. Хотя, если верить Фоке, Люська от недостатка кавалеров не страдала, и синяк вполне мог появиться от оплеухи другого собутыльника.

– Спокойно, полиция! – сказал Тартищев и посмотрел на гостя певички. – Предъявите документы.

Тот провел под носом ребром грязной ладони и громко срыгнул воздух.

– Отвяжись, легавый. – Тип был изрядно пьян, но не настолько, чтобы не понять вопрос о документах. – Плакат у меня завсегда при себе. – Он полез в изголовье кровати и достал из-под подушки замызганный паспорт.

Тартищев внимательно его просмотрел. Тип значился мещанином Александром Мироновым.

– Чем занимаешься? – спросил он Миронова.

– А чем придется! – ответил тот лихо. – Стрижем, бреем, пиявки ставим. Слыхал про парикмахерское заведение Якова Уколова? Так я там вторым мастером.

– И что ж ты, второй мастер, здесь прохлаждаешься? – справился Тартищев, возвращая ему паспорт.

– А Яшка мне на дверь показал, погань такая! – сплюнул прямо на пол Миронов и пожаловался: – Вишь, я клиенту ухо нечаянно поцарапал, вот он и взъярился!

– Ладно, с тобой все ясно! – махнул Тартищев и повернулся к Люське: – Сколько дней он у тебя отирается?

– Да почитай, дня три уже! – Певичка подняла глаза к потолку и уточнила: – А то и четыре!

– А сегодня кто-нибудь к тебе заходил?

– Не-а, – Люська вполне убедительно вытаращила глаза, – никто не заходил, даже соседи.

– И никого незнакомого в коридоре не встречала?

– А я и не выходила в коридор. Мы с ним, – кивнула она головой на приятеля, – до полудня спали, а сейчас вот обедать собрались.

– Выходит, ничего не видела, ничего не слышала, ничего необычного не заметила? – без особой надежды спросил Тартищев, прикидывая, сколько же времени понадобится, чтобы опросить всех жильцов дома.

Но Любка неожиданно ответила на его вопрос:

– Че ж не видела. Видела. Только это мне необычным показалось, а как уж вам, не знаю!

Тартищев напрягся:

– Что ты видела?

– Да я с час назад подошла к окну шторы раздвинуть и Любкиного хахаля заметила. Он в экипаж заскакивал. А странное то, что он на ходу с себя фартук стягивал. Знаете, такой, какие дворники носят. Я еще удивилась. Любка рассказывала, что он солидный господин, обеспеченный, хотя и в возрасте. А тут на тебе, дворник!

– О какой Любке ты говоришь? – быстро спросил Тартищев.

– О Гусаре, – пояснила Люська. – Мы с ней вместе в варьете выступали, а здесь в 207-м номере сестра ее живет, Наташка! Я не то раз, не то два видела, как этот господин Любку на извозчике к нашему дому подвозил. Внутрь не заходил. Я у Любки спросила, она и сказала, что это ее кавалер. Солидный, мол, господин и влиятельный. А то, что пожилой, роли не играет, лишь бы финажки водились. – И Люська потерла большим пальцем указательный – весьма узнаваемый жест для всех слоев населения без исключения.

– Как он выглядел?

– А как богатые старички выглядят? – поинтересовалась в свою очередь Люська. – Морщинистый, бородатый, сутулый. В шляпе и в пальто драповом. Я еще удивилась, что он к экипажу почти бегом бежал, хотя и хромал изрядно. Ну, думаю, Любка, отхватила ты себе ухажера: старый, хромой... Хорошо, что не горбатый! Хотя, если финажки есть, то и горбатый за первый сорт сойдет! – Она расхохоталась, запрокинув голову, явив свету еще один синяк у основания шеи.

– Ладно, спасибо тебе! – Тартищев внимательно посмотрел на Люську. – Если потребуется, сумеешь то же самое судебному следователю рассказать?

– А че ж не суметь? – Люська подмигнула Тартищеву. – Сумею! Если попросишь... – и окинула его далеко не целомудренным взглядом.

– Попрошу, – Тартищев смерил ее ответным, но холодным взглядом, отчего улыбка вмиг исчезла с лица певички, и повторил: – Еще как попрошу, и только посмей забыть о своих словах!

Не попрощавшись, он вышел вслед за Фокой в коридор и чуть не столкнулся с Вавиловым.

– Что случилось, Федор Михайлович? – спросил Иван возбужденно и вытер красное от быстрого подъема по лестнице лицо носовым платком. – Мы с Алешкой как раз на 2-й Конюшенной работали, когда Гвоздев за нами из управления прискакал. Я Алешку с Колупаем и Олябьевым оставил, а сам сюда. Узнать, что к чему!