Финита ля комедиа - Мельникова Ирина Александровна - Страница 25

Вавилов погладил собачонку по голове.

– Молодец, шельма! Не зря хлеб ешь! – И посмотрел в сторону оврага. – Пропьет ведь, если никто не отберет! Да, впрочем, одна ей в жизни радость и осталась!

У въезда в переулок показалась пролетка. Не доезжая десятка шагов, она остановилась, и из нее выскочил Корнеев.

– Братцы! – Лицо его светилось неподдельным счастьем. – Братцы, кое-что узнал на мануфактуре. Правда, пока сплошной туман... – Он повертел в воздухе растопыренной пятерней и радостно ухмыльнулся. – Один из приятелей артельного старосты, того самого, который умер в больнице, слышал мельком, что он намеревался открыть какое-то торговое предприятие на пару со своим земляком.

– «Берлин»? – переглянулись Алексей и Вавилов. – Трактир?

– Магазин?

– Чайная?

– Давай в пролетку! – крикнул Иван. – Надо срочно проверить.

Они вскочили в пролетку, и только тут Корнеев обратил внимание на сверток, который Вавилов нежно прижимал к своей груди.

– Что это? – спросил он.

– О! Это сейчас дороже злата и серебра, – ухмыльнулся Иван. – Дубиночка, орудие убийства!

– Нашли! – Корнеев хлопнул его по плечу. – А бродяжку?

– Бродяжку Варька нашла, – кивнул Вавилов на собачонку, пристроившуюся у его ног. – Говорил тебе, что стоящая собачонка? А старуха остальное все обсказала. Дескать, видела ночью мужичонку, собою неказистого, который забросил эту дуру в кусты, – он на мгновение отнял штангу от груди и с любовью, словно кормящая мать на младенца, посмотрел на нее. – Покажем Федору Михайлычу, хоть немного его порадуем. А то, вишь, вздумал в отставку податься!

– Ты думаешь, он серьезно? – спросил Алексей.

– Серьезнее не бывает, – вздохнул Иван, – уж если что ему втемяшится в голову, от своего не отступит! Слишком серьезные преступления, да еще этот паскудник Желтовский подножку подставил! Теперь нашему Михайлычу надо задницу в горсть зажать и пахать день и ночь, чтобы в грязь лицом не ударить. Ну, а нам, слугам Отечества, и вовсе придется на казарменное положение переходить. – Он быстро перекрестился. – Дай бог, чтобы этот «Берлин» тоже туфтой не оказался.

К счастью, «Берлин» оказался единственным в Североеланске торговым заведением со столь громким названием. На самом деле это была чайная, основными посетителями которой были извозчики да едущие на базар крестьяне. Была она низкой и темной, пол устилали опилки и солома. А на пять копеек подавали «пару» – чашку чая и два куска сахара. Если же посетитель заказывал две «пары», то третья подавалась ему бесплатно, но уже с одним куском сахара или бубликом взамен. К чаю предлагались всегда свежие, с разнообразными начинками пироги и расстегаи. И это тоже привлекало сюда посетителей.

А для извозчиков «Берлин» и вовсе стал своеобразным клубом, где они узнавали последние новости, обсуждали расценки за проезд и делились опытом, как привлечь денежного клиента и не позволить объегорить себя жуликам. В «Берлине» выясняли отношения, заключали сделки, мирились и ссорились. Здесь всегда было весело, шумно и многолюдно. Дым висел коромыслом в двух залах чайной, и порой не хватало мест даже завсегдатаям.

Но оказывается, столь выгодное заведение было продано на днях старым владельцем. Новый хозяин чайной, здоровенный красномордый мужик с бородой лопатой пояснил, что купил ее у некоего Матвея Сазонова, который заявил, что уезжает на родину в деревню. И когда Вавилов, предъявив ему карточку агента, попросил обрисовать бывшего хозяина «Берлина», новый хозяин сказал, что Сазонов – крайне маленького роста, и для достоверности поднял ладонь на высоту чуть больше двух аршин от пола. И добавил, что по этой причине постоянные посетители в шутку прозвали Матвея Великаном.

– Было холодно, холодно и вдруг жарко! – пожаловался Иван, вернувшись к столику, за которым его дожидались Алексей и Корнеев. – А сейчас опять холодно. По всем приметам, Сазонов тот самый мужичонка, которого наша бродяжка у дома видела. Но слинял, скотина, как пить дать, слинял! Продал чайную на днях и слинял! Видно, славно припекло его, если так торопился.

– Да никуда Матвейка не слинял, – раздалось за его спиной.

Иван стремительно оглянулся. Рослый извозчик в заячьем треухе и распахнутом полушубке шумно втянул губами чай из блюдечка, которое удерживал на трех пальцах левой руки, а правой поднес ко рту кусочек сахара и громко захрумтел им, добродушно щурясь на Ивана.

– Повтори, что ты сказал? – Иван подсел к нему. – Видишь, – кивнул он на Алексея и Корнеева, – мы с земляками его по всему городу ищем. Неужто не уехал еще в деревню?

– А чё ему уезжать? – удивился мужик. – Он себе трактир отхватил сразу за Знаменским собором. Он раньше «На поляне» назывался, а сегодня я Матвея подвозил, так он хвастался, что отремонтирует его и назовет «Парижем».

Сыщики переглянулись.

– Что? Отвезешь нас к земляку? – спросил Иван.

– Отвезу, чё ж не отвезти! – ответил степенно извозчик, поднимаясь из-за стола. – По тридцать копеек с носа, и с превеликим удовольствием домчу.

...Матвей Сазонов и вправду оказался крошечным человечком с птичьей физиономией и с черными бегающими глазками. Голова у него была не по росту крупной и словно вросшей в широкие плечи. Несмотря на маленький рост, его грудь казалась крепкой, а руки – длинными, с толстыми запястьями и крупными ладонями. Чувствовалось, что хоть бог не дал ему подрасти, но силенкой не обидел.

При аресте он не сопротивлялся, держался на удивление уверенно и даже дерзил при допросе, который ему учинили Вавилов на пару с Алексеем. Свою причастность к убийству он категорически отрицал. И хотя алиби свое пока не доказал, успел пригрозить сыщикам, что подобный произвол им даром не пройдет, и он сумеет найти на них управу.

Корнеев в присутствии двух понятых занимался обыском в маленькой квартирке на втором этаже трактира, новым хозяином которого Сазонов стал лишь за несколько часов до ареста. Он тряс купчей перед глазами Ивана до тех пор, пока тот не взъярился и не приобщил купчую к протоколу допроса.

Обыск в квартире ничего не дал. Тогда сыщики скрупулезно осмотрели белье, платье и обувь трактирщика. И опять же Иван своим зорким глазом углядел в рубце между подошвой сапога и заготовкой следы запекшейся крови. Сапог изъяли, хотя Сазонов крайне рассердился и поначалу отказался пояснить, откуда взялась кровь на сапоге. Но, подумав, заявил, что утром посещал бойню, чтобы договориться о поставках свежего мяса в трактир.

– Прекрасно, – Алексей завернул сапог в скатерть, которую снял со стола в трактире. – Сейчас мы сдадим твой сапог на химический и микроскопический анализ, и наш врач уже через полчаса установит, что кровь эта человеческая, и даже узнает, кому из убитых она принадлежала. – Конечно, Алексей несколько преувеличил возможности Олябьева, особенно в последней части своего заявления, но зато, несомненно, напугал Сазонова. Трактирщик, правда, пытался своего страха не выдать, но глаза его тревожно перебегали с одного сыщика на другого, а руки, в которых он нервно тискал картуз с лаковым козырьком, слегка, почти незаметно, подрагивали.

Корнеев тем временем отправился на старую квартиру, где Сазонов проживал до вчерашнего дня, и обнаружил в хозяйском чулане отпиленную короткую часть штанги с шаром, которой не доставало у орудия убийства, найденного в кустах неподалеку от места преступления. Прежняя хозяйка Сазонова признала в ней часть «штуковины», которую видела у своего жильца под кроватью, когда мыла полы в его комнате. И после того, как жилец съехал, она подобрала обрезок штанги на помойке и спрятала в чулан, полагая, что в хозяйстве все сгодится...

Сазонову предъявили обе части штанги, но он продолжал настойчиво и уже как-то обреченно отрицать свою вину. Тогда Корнеев принес торговую книгу с записями, сделанными Сазоновым в «Берлине». Сравнили два почерка – в книге и в записке, – они оказались очень похожи. Но Сазонов и этот довод тоже не признал и продолжал запираться.