Агент сыскной полиции - Мельникова Ирина Александровна - Страница 3

И опять решение ему подсказал его верный соучастник случай.

Из-за угла выкатилась пролетка, порожняя, без седока.

Подпоручик рванул девушку из рук жандарма и, увлекая за собой, кинулся наперерез экипажу, схватил лошадь под уздцы.

– Садись! – прокричал он истошно.

И, вскочив вслед за ней в пролетку, заорал что было сил кучеру:

– Гони!

– Стой! – опомнился жандарм, бросился следом и на повороте изловчился, заскочил на подножку экипажа.

– Гони! – опять закричал подпоручик и в пылу азарта ткнул жандарма кулаком в зубы.

– Стой! Не уйдешь! – прорычал тот и, ухватив подпоручика за грудки, резко дернул на себя. В следующее мгновение его ноги сорвались с подножки, и уже в обнимку с задержанным жандарм вывалился на булыжную мостовую. Подпоручику повезло. Совершив почти полный кувырок в воздухе, он приземлился на обмякшее жандармское тело, отделавшись синяком под глазом, куда противник заехал ему локтем во время падения.

Жандарм оказался живучим. И хотя пострадал сильнее, в себя пришел мгновенно. Из рассеченной губы текла кровь. На лбу красовалась приличная ссадина, но он продолжал удерживать подпоручика, да так, что тот вдруг понял, что игры в казаки-разбойники закончились и пришла пора рассчитываться за свои поступки.

Он попытался ухватить жандарма за пояс и перекинуть через себя, применив один из приемов французской борьбы. На мгновение ему удалось ослабить захват его лапищ, но тут же схлопотал по уху. Жандарм был настроен решительно.

– Ах ты, скотина! На офицера руку поднимать! – заорал подпоручик негодующе, заметив краем глаза, что пролетка с девушкой скрылась за углом по направлению к набережной. Он знал, что до развода Николаевского моста оставались считанные минуты, и, если она сообразит, куда ей следует ехать, она спасена. И тут же понес полную околесицу, прикинувшись мертвецки пьяным, но жандарм продолжал его удерживать и приказал подоспевшему на помощь дворнику спешно отыскать извозчика.

– Ничего, господин офицер, ответите ужо за то, что убивицу не дали споймать, – проговорил он угрожающе, загружая подпоручика в пролетку, и велел извозчику отвезти их в ближайшую часть.

Там-то все и выяснилось. Девица и впрямь оказалась не ночной камелией. Тем паче не маменькиной дочкой, неосторожно задержавшейся у подруги.

За несколько минут до встречи с подпоручиком она на выходе из Английского клуба ударила ножом в грудь шефа столичных жандармов и, воспользовавшись непогодой и суматохой, благополучно скрылась.

В отделении по охране порядка и общественного спокойствия, куда доставили вскорости подпоручика, ему почти вежливо объяснили, что он помог спастись государственной преступнице, члену Исполнительного комитета «Народной воли» Александре Завадской, уже полгода находящейся в розыске по делу о покушении на жизнь великого князя. По ее сигналу бомбометальщики привели в исполнение жестокий приговор, который они вынесли старику лишь за то, что он был дядей императора. Бомбой князю оторвало ноги, и он скончался в мучениях посреди мостовой в луже собственной крови на глазах у потрясенных горожан. Но об этом подпоручик узнал позднее от разъяренного дяди. Тогда же он увидел фотографию Завадской и изумился необыкновенной одухотворенности ее невыразимо прекрасного лица.

– Фанатичка! – пробурчал дядька и изорвал фотографию в клочья, когда племянник попытался уверить его в том, что столь красивая женщина просто по природе своей не способна на подобные жестокости. – Чудовище! – добавил он еще более сердито и вышел из кабинета, хлопнув дверью так, что закачался и чуть не брякнулся на пол портрет государя императора, висевший над столом начальника I отделения.

Эти события чуть не легли черным пятном на «формулярный список о службе и достоинстве подпоручика Алексея Полякова».

В графе 7-й, вопрошавшей: «В штрафах по суду или без суда, также под следствием был ли, когда, за что именно и чем дело кончено?», только благодаря дядькиному вмешательству не появилась запись:

«Приказом по Департаменту Горных разработок и разысканий Российского Министерства внутренних дел от десятого июля 188... года за № 18 объявлено, что подпоручик Поляков по произведенному над ним Военному суду и собственному сознанию оказался виновным в проступках, учиненных в нетрезвом виде, а также в нанесении побоев жандармскому унтер-офицеру...»

В конце концов дело уладилось. Обошлось малой кровью. С подпоручика взыскали денежный штраф на удовлетворение обиженных им лиц и на покрытие разъездных расходов судебных чиновников. Но тем не менее поволноваться и помучиться из-за неопределенности своего дальнейшего существования ему довелось основательно. И хотя из показаний пострадавшего жандарма напрочь исчезло упоминание об истинной причине ночной схватки, Алексей Поляков вынужден был на какое-то время расстаться с мыслями о блестящей столичной карьере и отправиться туда, куда осмотрительный Макар даже телят не гонял, побаивался... И это с его-то образованием, с его амбициями и запросами, с его грандиозными планами на будущее!

...Санки в очередной раз подпрыгнули на ледяном бугре и притормозили у высокого крыльца трехэтажного, выкрашенного в желтый цвет здания. Вывеска, висевшая слева от входной двери, в которой то и дело исчезали согнувшиеся под ударами вновь разыгравшегося ветра разновозрастные чиновники, возвещала, что его многотрудное и многодневное путешествие закончилось. Но он не испытал по этому случаю особой радости. На вывеске значилось просто: «Североеланское городское управление полиции» и чуть ниже: «Канцелярия». Здесь ему и предстояло служить в должности младшего помощника делопроизводителя благодаря не только роковой встрече на ночной улице, но, более всего, самодурству своего родного дяди, который решил, что служба в полиции будет весьма существенным наказанием для племянника и хорошим тормозом в случае принятия им очередного опрометчивого решения.

Алексей Поляков вздохнул и ступил на обледенелую ступеньку...

Глава 1

Федор Михайлович Тартищев возвращался домой по обычаю поздно. Солнце спустилось уже за острый клюв горы Кандат и окружило ее вершину светящимся ореолом. Пройдет несколько минут, и окрестная тайга погрузится в темноту, но высокое летнее небо долго еще останется светлым, и река в этом голубоватом полумраке будет похожа на расплавленное серебро, а теплый ветер непременно разгонит прилипчивую мошку – истинный бич горожан до той поры, пока жадная стрекоза не поднимется на крыло.

В полнолуние фонарей в городе не зажигали даже в ненастье, но сейчас стояла ясная погода, и Федор Михайлович вполне спокойно перешел через горбатый мостик, перекинутый через овраг, разделявший улицу Хлебную, на которой он прожил, почитай, четверть века, на две неравные части. Одна из них, большая, с особняками богатых купцов – торговцев лесом, солью и мехами, с булыжной мостовой и множеством лавочек и магазинов, осталась за спиной Тартищева, а перед ним лежала почти деревенская улица с маленькими, утопающими в зарослях черемухи и сирени домишками мелких чиновников и отставных военных.

Несмотря на тот достаточно высокий пост, который Тартищев занимал последние десять лет, он так и не съехал с этой улочки, находя здесь истинное отдохновение для души, истерзанной изнурительной и вовсе неблагодарной работой.

Сапоги мягко ступали по роскошной дорожной пыли. Из зарослей донника и полыни доносилось мерное стрекотание цикад, и, вздохнув умиротворенно, Тартищев погладил свою небольшую аккуратную бороду, представив на мгновение, как будет вскоре пить чай в беседке под цветущей сиренью, смотреть на огромную луну, встающую над дальними горами, а Дозор будет ластиться к ногам и проситься погулять на воле...

И нужно еще непременно поговорить с Лизой... Тартищев вытащил из кармана брегет, врученный ему генерал-губернатором, как отмечено было его превосходительством: «За особое усердие», и посмотрел на циферблат. Удрученно хмыкнул. Часы показывали одиннадцатый час, и Лиза наверняка уже в постели... Он опять хмыкнул, теперь достаточно сердито. Вот уже неделю служебные заботы не позволяют ему серьезно поговорить с Лизой. А ведь дело не терпит отлагательства. Дочь с ее буйной фантазией и непредсказуемыми поступками не раз ставила его в щекотливое положение. До некоторого времени ему удавалось успокаивать себя, что озорство вполне объяснимо и допустимо в ее возрасте. Пусть потешит душу, пока не замужем. Пусть повеселится, подурачится, наконец, но два месяца назад дочери исполнилось семнадцать. Пора уже браться за ум. Но она, как и прежде, не следит за своим языком, гоняет на лошади по островам и на все намеки отца о том, что пора бы уже и остепениться, иначе всех женихов распугает, Лиза отшучивается, посмеивается над отцовскими страхами, а то и откровенно дерзит, когда он начинает проявлять, как ей кажется, излишнюю настойчивость...