Эрдейский поход - Мельников Руслан - Страница 4

Один клинок и два клинка со звоном и скрежетом отскочили друг от друга. Мелкой дрожью дрогнул булат, и дрогнули руки.

Нечеловеческая сила воеводы обернулась против него же, заставляя удерживать, гасить энергию отбитого меча. Отвлекаться...

Но немалая часть той силы передалась и оружию Всеволода, отшвырнув клинки обоерукого вместе с обоими руками, вместе с телом. А Всеволод и не противился подаренной силе. Он принял ее. Использовал.

Следуя за отлетающей сталью, Всеволод крутанул и себя, и вибрирующее в руках оружие, а затем по широкой дуге...

Два меча ударили в холщовую сорочку на груди подавшегося назад Олексы. Мгновением позже, чем следовало бы, отшатнувшегося, отшагнувшего...

Два тупых острия достали, задели.

Вспороли.

И ткань, и кожу.

Ибо при таких ударах и затупленное оружие становится смертельно опасным.

Два рваных красных росчерка оставили учебные клинки на не защищенном броней теле.

Всеволод не успел удивиться.

Он? Ранил? Воеводу? Неуязвимого, непобедимого старца Олексу?

Всеволод не успел испугаться.

Не сильно ли посек? Не покалечил ли?

А не успел, потому что в следующий же миг...

Всеволоду показалось, будто многопудовый блок крепостной стены обрушился прямо на шлем, круша сталь и кость.

И свет померк.

И мира не стало...

– ...Большую ошибку, Всеволод, – такими словами приветствовал его старец Олекса на выходе из небытия.

– Ка-а-акую, – простонал Всеволод сухими шершавыми губами.

На губах ощущался солоноватый привкус.

Кровь...

Какую на этот раз ошибку он совершил?

Голова болела жутко. Интересно, шелом выдержал или раскололся? Выдержал, наверное. Если бы нет – меч воеводы проломил бы и череп по самые зубы. Даром, что не заточен.

– Никогда не успокаивайся, если поранил противника. Не останавливайся на полпути – добивай. Сразу. Помни – любой ворог смертельно опасен, покуда жив. А нечисть – она живуча вдвойне, втройне. А уж ее Князь...

Речь Олексы текла как вода. Всеволод слушал урывками. Голова гудела.

«Если поранил противника, – засело в мозгу. – Ес-ли по-ра-нил».

Всеволод рискнул открыть глаза.

Полумрак избушки травника. Что травника – догадался сразу. По пахучим охапкам сухих трав, подвязанным к низкому закопченному потолку. Что тут еще? Огляделся...

Затянутые мутным пузырем маленькие окошки. Широкие жесткие полати. Поверх досок – медвежья шкура. На нее он и положен. И шкурою же прикрыт. Рядом – скамья. На скамье – Олекса. Больше никого. Старец сидит без рубахи. Грудь перевязана. На белой чистой тряпице – красные разводы.

Значит, правда? Значит, в самом деле? Достал-таки он в бою воеводу! По-ра-нил.

Всеволод попытался улыбнуться.

Бо-о-ольно...

Его-то самого тоже... Достали... Поранили... В голову. И хорошо так!

Да, его тоже... Но ведь сначала он... воеводу... А этого еще не мог. Никто. Никогда. По сию пору.

Всеволод снова попытался выдавить улыбку. Опять не вышло. Проклятущая боль в голове! И колокольный гул под черепной костью.

– ...Даже издыхая, Черный Князь вложит всего себя в свой последний удар, – продолжал старец. – И он будет бить не так, как я сегодня – вполсилы...

«Вполсилы»?! Так, выходит, это было полсилы? Вот почему шелом и череп уцелели.

– Мне-то ты нужен живым, Всеволод, – сказал, словно угадав его мысли, Олекса. – А вот Черному Князю твоя жизнь без надобности.

Боль усилилась. Голова раскалывалась. Полсилы... полсилы... полсилы...

– Скоро пройдет, – голос воеводы стал чуточку мягче.

Только Всеволод не верил. Не скоро. От таких ударов оправляются не скоро...

Вполсилы ударов!

– Над тобой уже сказано заговорное слово.

Что ж, заговор травника – дело хорошее, но даже он...

– Мое слово, Всеволод. Заветное. Тайное.

Что?! У Всеволода глаза полезли на лоб. О том, что воевода обучен не только убивать, но и исцелять, дружина не знала. Никому еще этот свой дар старец Олекса не открывал. А вот ему – поди ж ты открыл.

И ведь в самом деле!

Боль действительно отступала. Или просто кажется? Нет, правда! Волны, изнутри терзающие ушибленную голову, накатывали реже и становились все мягче, милосерднее.

А если лечит Олекса так же умело, как и бьется на мечах...

– Спи, – сказал воевода. – Проснешься здоровым. И будешь собираться...

Куда? Мысли начинали путаться.

– ...отправишься в путь...

В какой? Да, боль уходит, но голову взамен будто забивают мхом или ватой.

– ...в дальний путь...

Зачем? Но спрашивать, задавать вслух эти и прочие вопросы сейчас отчего-то не хотелось. Потом, потом, все потом... Когда-нибудь...

– Приходит твое время, Всеволод. В последнем бою ты прошел последнее испытание, и время твоего обучения закончилось. Но пока – спи.

Спи.

Спи.

Спи...

А вот это уже вроде и не старец Олекса шепчет. Кто-то в его собственной, Всеволодовой, многострадальной голове, чем-то мягким набитой, тихонько приговаривает. Глухо так, невнятно.

Спи...

Спать – хорошо.

И противиться тому нет ни сил, ни желания.

Боль ушла окончательно.

Пришел сон.

Странный сон. Колдовской. Заговоренный.

Не такой, как обычно, не такой, как раньше. Сон без сновидений. Только красным-красно было под закрытыми очами. Будто кровь одна лишь кругом, и будто тонешь в той крови.

Или уже не тонешь, а просто паришь, качаешься. Покоишься. Как во чреве матери. Как в могиле.

И – уютно. И – спокойно.

Красный сон длился долго.

Глава 4

Очнулся – как из стылой проруби вынырнул! Жадно глотнул воздуха. Задышал часто-часто. Пот ручьем лил со лба, стекал по вискам. В теле подрагивала каждая мышца, каждый нерв.

Сколько спал-то? Изменилось что? Всеволод глянул вокруг. Нет, все по-прежнему. Запах сухих трав, полутемная горница, муть пузыря в окне и копоть на потолке. Полати. Шкуры. Лавка. Перевязанный старец воевода. Сидит где сидел, только улыбается и смотрит непривычно приветливо. Да, вокруг ничего не менялось. Что-то поменялось в нем самом. Что? Да голова не болит – вот что! Совсем! Ничуть не болит! Всеволод поднял руку. Тронул. Ничего, ну, то есть ничегошеньки, даже шишки мало-мальской нет там, куда угодил меч воеводы. Чудеса! И ваты-дурноты тоже больше нет. И вялости. И сонливости. Бодрость только. Сила, здоровье бычье, желание горы воротить да деревья выкорчевывать. А нет – так хоть что-то делать. Немедленно. И много.

Ажно распирает всего!

Ай да воевода, ай да старец Олекса. Таково, значит, твое заговорное слово! Крепок, ничего не скажешь, крепок тайный заговор у сторожного воеводы. Столь же крепок, как и рука, в коей меч тяжеленный летает, аки птаха легкокрылая.

Всеволод откинул шкуру. Сел. Увидел свою одежду в углу. Хотел встать...

– Не спеши, – приказал старец. – Поговорим. Теперь – без мечей.

Поговорим? Всеволод вспомнил. Странные слова Олексы, кои слышал, засыпая. Или то почудилось, что слышал. Спросил:

– Мне нужно куда-то ехать?

– Нужно, – ответил воевода.

– Когда?

– Сегодня.

Всеволод снова кинул взгляд на одежду в углу.

– Но не прямо сейчас, – снова охолонил воевода.

– Куда? Зачем?

– А вот об этом и будет у нас с тобой разговор, Всеволод. Тебе ведомо, что есть наша сторожа, кем охраняется, от кого поставлена и какое порубежье ей должно беречь?

Странный вопрос! Любому ратнику сторожной дружины то известно. Сокрытая сторожа возведена в самом центре Руси – в непролазных лесах и болотах меж Черниговом и Брянском, в дремучем краю, вклинившемся средь земель Черниговского, Северского, Переяславского, Киевского, Пинско-Туровского, Полоцкого и Смоленского княжеств. На гиблую, не годную ни под пашни, ни под легкий промысел болотистую глухомань эту, издревле к тому же – со времен живших здесь прежде вятичей – помеченную недоброй славой, не зарились ни окрестные князья, ни бояре. Разбойный люд – и тот сюда носа не совал. И самые отчаянные охотники-бортники не забредали. Страшно потому как обычному человеку там, где следы великой магии таятся, хоть и не понимает он, отчего страх. А тут таилось... Такое... Этакое...