Тевтонский крест - Мельников Руслан - Страница 48

Насколько Бурцев понял, его перехватил один из передовых дозоров, рыскающих в далеком отрыве от основных сил. Раздобыв пленника и осмотрев сродовские укрепления, разведчики возвращаются, чтобы отчитаться перед своим ханом.

В лагерь кочевников он прибыл в состоянии загнанной лошади. Плохо соображая, куда и зачем его ведут, Бурцев с трудом переставлял ноги. Но пока еще переставлял.

Глава 46

Между двумя огнями, горевшими перед входом в большой, но отнюдь не блистающий роскошью (длинные жерди да войлочная ткань) шатер Бурцева и пленившего его татарина угрюмые охранники в чешуйчатой броне вели так медленно, словно намеревались зажарить или закоптить обоих заживо. Степной воин отдал провожатым оружие и теперь стоически сносил едкий дым и жар углей. Так и должно быть. Огонь для языческой культуры многих кочевых племен является святыней. Огонь очищает помыслы проходящих мимо, а значит, иной дороги в шатер татаро-монгольского военачальника нет.

Их подвели ко входу на южной стороне юртообразного жилища. Бурцев нечаянно вдохнул очередную порцию дыма. В горле запершило, сухой кашель сотряс все кости. А в следующую секунду стража копейными древками впихнула его под полог шатра. Кто-то со сноровкой бывалого спецназовца бросил Бурцева мордой в землю. Удар, правда, немного смягчил затоптанный ковер.

Он поднял глаза. Рядом уже лежал ниц предводитель татарских лучников. Кочевник распластался без чужой помощи — по собственной воле. Застывшими статуями встали у входа телохранители. В центре округлой юрты тлели угли очага. Над ними — отверстие в крыше. Для выхода дыма и входа света. Но дыма здесь было много, а света мало.

Возле очага под небольшим углом поднимался опорный столб шатра. За ним, напротив входа, располагался грубый глиняный алтарь с изображением неведомых идолов, кое-как высеченных и размалеванных. Зато слева висела настоящая, вышитая на шелку, картина — портрет симпатичной азиатки. Недурной, надо сказать, портрет.

Справа свалена в кучу богатая сбруя и оружие. Там же восседал и хозяин шатра. Звякнув броней, неподвижный человек шевельнулся. Его скуластое обветренное лицо с редкой растительностью и раскосыми глазами покрывала обильная сеть морщинок. Однако властный взгляд все еще отпугивал старость. Хозяин шатра был крепким и жилистым, а скупые, но точные движения выдавали в нем опытного бойца, всегда готового к смертельной схватке.

Богато вышитые подушки, на которых он восседал, плохо вязались с ладной фигурой воина. Такой мягкий трон больше подходит какому-нибудь изнеженному разжиревшему султану, а не рубаке с солидным стажем. Роскошные подушки предназначалась скорее для демонстрации высокого социального статуса татаро-монгольского военачальника, нежели для потакания его личным прихотям.

Молчание. Изучающий взгляд острых глаз-щелочек. Неторопливый кивок…

— Непобедимый хан Кхайду, внук Тимучина, провозглашенного на Великом курултае Чингисханом — Повелителем Сильных, дозволяет тебе говорить, юзбаши[25] Бурангул, — торжественно обратился к предводителю разведывательного дозора один из стражей.

Непобедимый хан… внук Тимучина, провозглашенного… Ну, конечно, как же без этого! Бурцев невольно вспомнил «Господина Конрада Ландграфа Гессенского и Тюрингского, магистра ордена Святой Марии…» Да, в тщательнейшем перечислении своих звучных регалий знать Запада и Востока ничем не отличается друг от друга. Или дело не в знати, а в неизменном с сотворения мира желании придворных лизоблюдов услужить власть имущим?

— На пути к Легницким землям стоит крепость с прочными стенами, непобедимый хан. За стенами укрылись польские воины и немецкие всадники, носящие на одеждах черные кресты, — Бурангул докладывал, не поднимая лица от ковра.

— Я смогу взять ее быстро? — сухой голос Кхайду-хана прозвучал в тишине шатра, словно треск обвалившегося дерева. — Ты с лучшими воинами своей сотни ездил в разведку и должен знать это.

Бурангул вздрогнул всем телом, напрягся. Похоже, от верного ответа зависело многое. Может быть, сама жизнь сотника.

— Я… Я не имею права давать советы непобедимому хану. Я могу только сказать то, что видели мои глаза и…

— Говори, — поторопил хан. — Ты достаточно умен, чтобы иметь собственное мнение. Сейчас я хочу услышать его. Только говори правду. Говори то, что думаешь, юзбаши.

Бурангул тяжело вздохнул:

— Для осады потребуется слишком много времени. Этот польский город укреплен почти так же хорошо, как Вроцлав. Захватить крепость штурмом без осадных орудий и огненного запаса трудно. А того и другого мы лишились под стенами Вроцлава.

Пришла очередь вздрагивать Василию. Если хан догадается, по чьей вине татары остались без пороков и горшков с «напалмом»… Лучше б тогда погибнуть тебе, Васек, от меча Казимира.

— А взять изгоном?

— Невозможно, непобедимый хан, — Бурангул еще сильнее вжался в ковер. — Перед крепостью — открытое поле. Даже ночью нельзя подобраться незамеченным. К тому же поляки почти все время держат ворота запертыми.

Хан сокрушенно покачал головой:

— Меня расстроил твой ответ, Бурангул, сильно расстроил. Мы спешим в легницкие земли и не можем тратить время на долгие осады силезских городов.

Бурангул перестал дышать.

— Но мне по нраву твоя смелость, — продолжал хан. — За смелость я вознаграждаю щедро. Ты не веришь в могущество моих туменов и не боишься говорить об этом. Что ж, правильно. Одной верой победы на этих землях не добьешься. Мы сможем обойти крепость, оставив ее в тылу?

— Это возможно, — сотник воспрял духом. — Правда, придется вступить в лес, но…

— Ясно, — оборвал хан. — Теперь расскажи о своем пленнике.

Бурангул расслабился. Но доклад его был краток:

— У поляков и немецких воинов с черными крестами на одеждах было двое пленных. Молодая женщина и этот человек. Женщину увезли в крепость, а его хотели казнить в поле. Мы отбили пленника. Когда я понял, что он говорит по-нашему, то взял его с собой. Ведь здесь, в Польше, это большая редкость. Кроме того, может быть, он укажет непобедимому хану слабое место в обороне крепости.

Только теперь внук Темчина-Чингисхана удостоил Бурцева взглядом.

— Откуда ты знаешь язык воинов степи?

— Я много путешествовал, — уклончиво ответил он. Ответил по-татарски, привыкая к пробудившимся навыкам полиглота.

— За что тебя приговорили к казни носители черных крестов и их польские союзники?

— Дрался против них, вот и приговорили.

— А против нас ты тоже дрался?.. — Глаза кочевника изучали пленника. — Я знаю о лесном отряде, который без разбора нападает на куявцев, мазовцев, немцев и моих воинов. Ты принадлежишь к этому отряду?

Бурцев молчал. Врать в эти проницательные глаза опасно. Сказать правду — еще опаснее.

— Ладно, поговорим о другом. Если ты поможешь взять польскую крепость, то будешь свободен и богат. Если откажешься, с тебя сдерут шкуру и бросят в огонь.

Снова от него требуют невозможного!

— Я не был в крепости и не знаю ее слабых мест. Меня захватили в плен далеко за городскими стенами, там же хотели и казнить, — ответил Василий.

И приготовился умирать — долго и мучительно. Но испытующий взгляд Кхайду он все-таки выдержал.

Прошло около минуты, прежде чем хан заговорил снова. Обращаясь уже к Бурангулу:

— Я не вижу и не слышу лжи. Ты взял бесполезного полонянина, сотник. Он не годится ни на что, кроме грязной работы и грязной смерти. Уведи его к пленным полякам и уходи сам.

… В ту ночь, к великому счастью Бурцева, кочевники отдыхали после длительного перехода. Так что смог наконец передохнуть и он. Спать. Сейчас — только спать. Знакомство с собратьями по несчастью, затравленно сбившимися в кучу под охраной вооруженных воинов, было отложено до завтра.

Глава 47

Снова повезло! Или не повезло? За поваленными деревьями не таились силезские лучники и арбалетчики. Небольшую группу пленников, среди которых оказался Бурцев, надсмотрщики гнали на расчистку очередной засеки. С тех пор как тумены[26] кочевников начали обход Сродовской крепости, многотысячной орде пришлось углубиться в лес. А лесов степняки не любили. Леса заставляли растягиваться их в узкую беззащитную колонну. Леса лишали свободы маневра. Леса сводили на нет преимущества конницы, привыкшей к бескрайним степным просторам. А тут еще и засеки…