Тевтонский крест - Мельников Руслан - Страница 32

Вообще-то татаро-монголы вели с собой целый табун загонных[8] лошадей. Но степных скакунов кочевники берегли для боев, а в качестве основной тягловой силы предпочли использовать пленных.

Конные барабанщики синхронно поднимали и опускали колотушки. И сотни ног послушно поднимались и опускались в заданном ритме. Бр-р-рум-бам-п! Шаг-два. Бр-р-рум-бам-п! Левой-правой.

Между упряжками сновали надсмотрщики, плетьми погоняя нерасторопных.

Аделаиды среди полонян не было.

— У-у-у, злыдни… — прошипел дядька Адам. — Людей, как скотину, гонят.

— А как тут у вас принято с пленными обращаться? — поинтересовался Бурцев.

— Если пленник знатный — напоить, накормить и в темницу — пока родня выкуп не привезет. Если не знатный… таких в полон не берут — незачем.

— Отпускают?

— Чего ради? Порешат на месте — и дело с концом. Но то ж мы, а то они — татарва проклятущая.

Бурцев не уловил логики в рассуждениях дядьки Адама и предпочел сменить тему:

— А что это они тащат-то — на телегах?

Ни на кибитки, ни на походные шатры тяжелые деревянные рамы и грубо отесанные бревна не походили.

— Ясно что. Пороки. Вон, видишь бревно… Тараном будет, не иначе. А вон там — черпаки деревянные, вроде ложек, только большие — это чтоб камни метать. Вот подвезут татары все свое добро к Вроцлаву, соберут адовы машины да начнут бить, пока стену или ворота не порушат. Видно, изгоном взять город не удалось — так теперь к осаде готовятся.

Бр-р-рум-бам-п! Бр-р-рум-бам-п! Осадные орудия татаро-монгольского воинства медленно ползли по польскому тракту.

Глава 31

… — Много, очень много, — дядька Адам, отвечая на вопрос Освальда, сокрушенно качал головой. — Одной дружины у татарского князя десять раз по десять будет. А легких воинов да простых стрелков-лучников вдесятеро больше, чем дружинников.

Бурцев в изумлении воззрился на старого партизана. Ай да бородач! Ай да дядька Адам! Не зря сидел на ели. С толком время провел. Успел пересчитать врага, пока Бурцев ворон ловил.

— Плохо, — Освальд хмурился. — Видно, основательно язычники обложили Вроцлав, раз осадные машины к городу подвозят. На тракт нам выходить теперь опасно — там татарские разъезды хозяйничают. А в лес возвращаться негоже, пока не узнаем, что с княжной стряслось. Говоришь, Вацлав, не было Агделайды среди полонян?

— Нет, княжны я не видел.

— Жаль. Лучше бы она была там.

Бурцев в ужасе представил Аделаиду под бичом надсмотрщика, впряженную в повозку с разобранным тараном или катапультой…

— Тогда Казимиру точно не досталась бы краковская княжна, — пояснил добжинец. — А мы бы с божьей помощью попробовали б умыкнуть ее у татар. Но раз ee там нет…

— То что ты предлагаешь, Освальд?

— Есть вообще-то способ выяснить судьбу Агделайды. По крайней мере, узнать, брали дочь Лешко Белого в плен язычники или нет.

— Как? — вскинулся Бурцев.

— А самим полонить какого-нибудь татарского рыцаря или князя. Повиднее да поважнее, чтоб знал обо всех знатных пленниках, захваченных под Вроцлавом.

Бурцев присвистнул: — Думаешь, это так просто?

— Однажды мне удалось захватить в плен даже орденского комтура[9]. Много он интересного порассказал тогда о планах ордена.

— Ты знаешь немецкий, Освальд?

— В достаточной мере.

— А как насчет татарского?

Добжиньский рыцарь пожал плечами:

— Ну, придется в придачу к пленнику выкрасть еще и толмача.

Бурцев только развел руками:

— Кстати, Освальд, а что стало с комтуром?

— Обменял его я. На Збыслава и дядьку Адама. Збыслав, как ты знаешь, — литвин, дядька Адам — из пруссов. У обоих к немцам старые счеты — тевтоны да меченосцы[10] пожгли их деревни, вырезали семьи. Вот и сколотили Збыслав и дядька Адам лесную ватагу мстителей. Оба успели преизрядно насолить рыцарям, пока их не поймали. Намечалась казнь, а тут я с комтуром… Предложил обмен. Враги моих врагов — мне лучшие друзья. В общем, вызволил обоих из пыточной. С тех пор нет на свете людей, которым я доверял бы больше. Кстати, если удастся захватить знатного татарского пана, его тоже можно попробовать обменять. На Агделайду. Надеюсь, она все-таки попала к язычникам, а не к Казимиру Куявскому.

В словах добжиньца был смысл.

— Когда мы выступаем, Освальд?

— Ночью. Проще будет обойти татарские разъезды. А сейчас всем спать. Дядька Адам, Янек, выставите стражу.

… Ночь выдалась идеальной для темных дел и скрытных передвижений. Клочковатые тучи затянули небосклон и надежно упрятали колючие звезды. Полумесяц луны лишь изредка выглядывал из клубящихся прорех сплошной пелены. Но отсутствие лунного света отчасти возмещали багровые отблески на горизонте. Для заката было слишком поздно, для рассвета — рано, так что сомнений насчет источника зловещего зарева не оставалось.

— Татары вроцлавские предместья жгут, — хмуро пояснил дядька Адам. — А может, уже и город подпалили.

Партизаны обматывали копыта коней и оружие тряпками. У каждого в седельной сумке нашелся запас нарезанного полотна. Бурцев же не обладал предусмотрительностью лесных воинов и не успел прихватить в лагере даже смену одежды. Он уже собирался пожертвовать единственной исподней рубахой, когда Збыслав — ходячая палочка-выручалочка — протянул ему ворох нестираного тряпья.

Оруженосец Освальда понаблюдал за потугами Бурцева, безуспешно пытавшегося намотать на копыто Уроды обрезок заскорузлой штанины, потом молча отстранил его и за несколько минут сделал всю работу сам. Бурцев не возражал: в конной милиции подобным хитростям не обучали.

— Ты хорошо дерешься, Вацлав, но при этом не знаешь самых простых вещей, которые любой воин осваивает сызмальства. Очень странно… — отметил Збыслав. — Давай-ка помогу тебе укрыть и оружие тоже, а то на твое бряцанье сбегутся все татары из-под Вроцлава.

Выехали уже за полночь. Сначала двигались рысью — под прикрытием деревьев вдоль княжеского тракта. Но когда большак свернул в поля с редкими рощицами и чахлым кустарником, перешли на шаг. Ехали молча. Металл, оберегаемый обмотками, не звенел, тряпичная обувь лошадей глушила удары копыт. Умные животные, словно осознав ответственность скрытого перехода, не нарушали ночную тишину ржанием, даже не всхрапывали.

Освальд выслал дозорных на все четыре стороны света, однако ни один вражеский разъезд им пока не встречался.

— Видать, уже приступили к штурму Вроцлава, — сделал вывод добжиньский рыцарь. — Знают, псы Измаиловы, что некому прийти на помощь осажденным, ну и славно. То, что язычники не опасаются удара в спину, нам только на руку.

Они опять зарысили. Держаться тракта больше не было необходимости: дорогу к Вроцлаву указывало теперь зарево пожарищ.

Горело сильно и уже совсем рядом — где-то за ближайшими холмами. Там же гулко барабанили тамтамы кочевников. Замолкали. И барабанили снова, отдавая невидимым еще войскам зашифрованные в древних ритмах приказы.

Потом ветер донес отголоски чьих-то криков, ржание лошадей.

Освальд приказал снова перейти на шаг, потом — спешиться. На холмы они взбирались со всеми предосторожностями, непрестанно вертя головой на триста шестьдесят градусов. Потому и заметили опасность вовремя.

Шевельнулись тени! Неясные силуэты всадников показались из густых кустистых зарослей меж двумя возвышенностями. Отряд в несколько верховых двигался в ночи так же беззвучно, как и партизаны Освальда. Тоже небось обмотали копыта и снаряжение тряпками.

Догнать? Напасть? Захватить языка?

Освальд молчал. Рука добжиньца — на рукояти меча, но никаких жестов, никаких команд… Да, все правильно: незаметно подобраться к всадникам уже не удастся, а звенеть мечами в тылу противника чревато… Нет никаких гарантий, что в рядовом дозоре окажется важная шишка, знающая о судьбе краковской княжны. Привлекать же к себе внимание раньше времени и ради того, чтобы полонить какого-нибудь десятника, — глупо. Значит, нужно пережидать и молиться, чтобы татарский дозор не заметил притаившегося врага.