Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля - Аржак Николай - Страница 1

Николай Аржак, Абрам Терц

Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля

В. Каверин. Вместо предисловия

Я убежден, что сегодня трудно представить себе более дикое, в рамках цивилизованного мира, явление, чем «дело Синявского и Даниэля». Между тем позорное это событие – уголовный суд над художественной литературой – произошло совсем недавно, двадцать с небольшим лет назад. Драма, разыгравшаяся в феврале 1966 года в здании Московского областного суда, представляет для современника огромный интерес – далеко не в последнюю очередь тем, что именно она, эта драма, и открывает собой так называемую эпоху застоя.

Наверное, в контексте нашей литературы, понесшей такие грандиозные, невосполнимые потери, пережившей гибель первоклассных своих писателей, случившееся с Андреем Синявским и Юлием Даниэлем может показаться незначительным происшествием. Семь лет несвободы одного, пять – другого. Пустяк – на фоне истории?…

Но мы не забыли этот пустяк. Оставивший болезненную трещину в общественном сознании, он вновь и вновь притягивает к себе внимание современников, оценивающих прошлое во имя справедливости и правды.

Прочитавший эту книгу может убедиться, что проза Даниэля-Аржака и Синявского-Терца, ставшая поводом к уголовному преследованию, выглядит, пожалуй, безобидными шаржами в сравнении с тем, что сегодня печатается в наших журналах.

И, наконец, история защиты двух литераторов, продолживших сатирическую традицию, почти угасшую, к сожалению, в наше время, чрезвычайно интересна сама по себе: с точки зрения истории русской литературы, это, насколько мне известно, единственный случай, когда искусство защищается от судебного преследования с помощью самого искусства.

Многие участники этого своеобразного юридического действа еще здравствуют и хранят в памяти события тех неполных четырех дней, решавших судьбы двух литераторов. Не забыты и предшествующие суду месяцы, когда сплоченная официальная кампания встретила сопротивление отдельных – стоит ли уточнять: лучших? – представителей советской интеллигенции. Вмешаться, повлиять, заступиться пытались Илья Эренбург, Корней Чуковский, Константин Паустовский, Арсений Тарковский, Виктор Шкловский, Белла Ахмадулина, Павел Антокольский, Юрий Нагибин, Булат Окуджава… Среди голосов защиты – первоклассная статья Вяч. Вс. Иванова о сказовой традиции в истории русской литературы, причем эта довольно сложная проблема в его изложении доступна даже ребенку.

…30 декабря 1988 г. умер Юлий Маркович Даниэль. Горько говорить истину: мы уже немного запоздали с выпуском в свет этого очень нужного сегодняшнему читателю сборника.

Г. А. Белая. «Да будет ведомо всем…»

События, которые вошли в историю XX века как «процесс Синявского и Даниэля», раскололи русскую общественную жизнь 60-х годов надвое и надолго предопределили ее ход.

…В сентябре 1965 года, когда были арестованы Андрей Донатович Синявский и Юлий Маркович Даниэль, им было по сорок лет. Родившиеся в 1925 году, они оба, хотя и в разной мере, были опалены войной. Даниэль из школы ушел на фронт, воевал на 2-м Украинском и 3-м Белорусском фронтах, был тяжело ранен, по ранению – демобилизован, признан инвалидом. Синявский в 1945 году служил на военном аэродроме радиомехаником, домой вернулся в солдатской шинели. Оба стали филологами: Даниэль окончил Московский областной педагогический институт, Синявский – филологический факультет МГУ. К 1965 году у обоих уже было имя: Даниэль переводил на русский поэзию народов СССР, в Детгизе готовилась к печати его историческая повесть; Синявский работал в Отделе советской литературы Института мировой литературы им. А. М. Горького, преподавал в школе-студии МХАТа, широко и заметно печатался в «Новом мире», был выделен и отмечен А. Т. Твардовским.

Арест обоих был неожиданностью для людей моего поколения, пережившего как личную трагедию открывшуюся правду о сталинских временах. Идеалы наши были романтичны, мы были деятельны и верили в необратимость истории.

Процесс Синявского и Даниэля ударил прежде всего по этим представлениям.

Правда, предшествовавшее десятилетие уже не раз демонстрировало нам могущество консервативных тенденций: критика сталинских порядков становилась все глуше, а к середине 60-х годов практически сошла на нет. Но проснувшееся общество верило в силу слова, которое можно противопоставить несправедливости. В этом сказывалась утопичность мышления, но в этом же была заложена возможность действия. Альманах «Литературная Москва», где впервые прозвучали забытые имена М. Цветаевой, И. Катаева, И. Бабеля, где были напечатаны «Рычаги» А. Яшина, подвергся резкой критике «справа» – но вскоре появились «Тарусские страницы»… Выступлений в защиту Б. Пастернака было, конечно, не так много, как «писем трудящихся», требовавших изгнать его из страны, – но ведь были же… Очередное испытание общества на прочность – год 1964-й. Суд приговорил поэта Иосифа Бродского к высылке из Ленинграда сроком на пять лет за «тунеядство». Имя Фриды Вигдоровой, учителя, писателя, журналиста, сделавшей и предавшей гласности запись судебного процесса, навсегда вошло в нашу историю.

Когда осенью 1965 года разнесся слух об аресте Синявского и Даниэля, никто ничего не мог понять: причины ареста не оглашались, как, впрочем, и сам факт его; в чем состоял криминал – об этом тоже не было известно. Потом каким-то образом выяснилось, что «подпольный» – так его прозвали на Западе – писатель Абрам Терц и новомирский критик Андрей Синявский – это одно лицо. Даниэль же – не только Даниэль, а еще и Николай Аржак, автор повести, которую кто-то, кажется, слышал по заграничному радио. Поскольку никто ничего не читал (а кто читал, тот, видимо, помалкивал), то разговоры крутились вокруг известного: наличия псевдонимов и публикации на Западе. Забывшим (или не знавшим) демократическую традицию былых времен, когда писатель мог свободно выбрать себе любой псевдоним и свободно печатать свои произведения там, где хотел, – именно это вскоре было преподнесено как «измена родине» и «двурушничество» (первое время – тоже на уровне слухов).

Так еще до процесса создавалась своеобразная устная конфронтация: людей, знавших, в чем дело, но сознательно скрывавших это и давивших на общественное мнение, оперируя представлениями, сложившимися в сталинские времена; и людей, жаждавших свободы, уверенных в том, что презумпция невиновности у нас должна соблюдаться на деле, а не на словах, и потому открыто апеллирующих к Конституции. Все это прорвалось в декабре 1965 года, когда около двухсот человек вышли на Пушкинскую площадь с лозунгом «Уважайте Конституцию!» Демонстрация была разогнана.

Лишь в январе 1966 года узнали граждане нашей страны из официальных источников о «перевертышах», «оборотнях», «отщепенцах» Синявском и Даниэле. При этом газетные статьи писались вовсе не юристами-профессионалами, а доброхотами от литературы, специальными людьми, допущенными к информации и готовыми обслуживать предрешенное отношение к арестованным. Статья «Перевертыши» принадлежала одному из тогдашних секретарей Московского отделения Союза писателей Д. И. Еремину. Ничего не ведающим читателям была предложена окрошка из цитат, сопровождаемая словами, рассчитанными вызвать отвращение к «двум отщепенцам, символом веры для которых стало двуличие и бесстыдство». Чтобы подогреть читателя, призванного поверить Еремину на слово, в статье сообщалось, что «оба выплескивают на бумагу все самое гнусное, самое грязное…» Но и этого казалось Еремину мало: в произведениях Синявского и Даниэля, сообщал он, содержался «призыв к террору».

Признаемся себе сегодня: только в обществе с неразвитым демократическим чувством можно верить таким словам, не требуя при этом документальных свидетельств; только в обществе, где неуважение к личности возведено в канон, можно писать о коллеге так, как писала работавшая в одном институте с А.Д.Синявским литературовед З. С. Кедрина. «Наследники Смердякова» – так называлась ее статья.