Африканскими дорогами - Иорданский Владимир Борисович - Страница 28

С этим кругом представлений связана и вера во власть слова, в заговор. Владелец одного из книжных магазинов Аккры рассказывал мне, что среди его покупателей большим спросом пользовались поступающие главным образом из Индии книги с магическими рецептами способов разбогатеть, завоевать любовь женщины или уважение окружающих. В районах, где сильно влияние ислама, марабуты изготовляли талисманы, защищающие от болезней, от заговора, от других несчастий. Талисман представлял собой кожаную коробочку, в которую вкладывался листок бумаги с написанной на нем фразой из Корана.

Уровень общественных знаний был таков, что человеку было нетрудно поверить, будто бы в окружающей его природе словно распылены собственно человеческие качества. Прежде всего жизненное начало, но также интеллектуальные и душевные свойства людей. И не только в сказках звери вдруг начинали говорить человеческим голосом, из яиц страуса появлялись прекрасные девушки, а крокодил спасал заблудившегося юношу. Долгие годы в Африке существовали тайные общества людей-леопардов. Те, кто допускался в эти союзы, верили, что они действительно способны к перевоплощению. Столь же распространенным было убеждение и в возможности зверей принимать человеческий образ.

В конечном счете эти представления отвечали определенному кругу идей, которые никогда не были сформулированы в отвлеченной форме, но тем не менее были известны каждому. Ими было пронизано все миропонимание архаичного общества, и они оказывали влияние на все поведение человека.

Эти идеи складывались в процессе классификации и систематизации обществом окружающих предметов и явлений, то есть в ходе своеобразного упорядочения действительности и ее познания. И характерно, что, сближая между собой отдельные явления и предметы, архаичное сознание как обнаруживало реально существующие между ними связи и отношения, так и навязывало им связи совершенно произвольные. В этом, как кажется, заключалась одна из противоречивых особенностей самого процесса познания, который вел и к открытию подлинных тайн природы и одновременно к созданию фантастических образов мира, самого общества.

К. Леви-Строс, анализируя стремление человека к познанию мира, задумывался над вопросом, как объяснить тысячелетия застоя в сфере накопления обществом объективных знаний. Пытаясь дать свое решение этой загадки, он писал: «Человек эпохи неолита или предыстории… наследует давнюю научную традицию; однако если разум, который вдохновлял его самого, как раньше его предшественников, оставался таким же, как у современного человека, то как объяснить, что он остановился и тысячелетия застоя разделяют неолитическую революцию и современную науку?»

Далее французский ученый писал, что сама природа допускала два пути ее научного познания. По его словам, один из путей близок к интуиции, он основывался на прямом восприятии и воображении. Второй же метод познания был далек от интуиции. Неолитическая революция, выразившаяся в создании сельского хозяйства и керамики, была подготовлена научным мышлением первого типа. Напротив, современная наука зиждется на втором методе познания.

Надо сказать, что здесь мысль исследователя утрачивает свою ясность. Хотел ли К. Леви-Строс сказать, что нужны были тысячелетия для того, чтобы общественное сознание смогло перейти от одного метода научного мышления к другому? Думал ли он, что неолитической революцией был исчерпан познавательный потенциал первого из указанных им способов научной мысли? На эти вопросы трудно ответить.

Если загадка, о которой рассуждал ученый, была подмечена им с большой проницательностью, то ее решение представляется скорее спорным.

Помимо многочисленных неясностей, сопутствующих развитию его доводов, само выделение некой «научной» мысли кажется произвольным, когда речь идет об эпохе, для которой характерна именно «нерасчлененность» сознания. Думается, что французский ученый не учитывал в достаточной степени и двойственности процесса познания, о котором шла речь выше. Не будет преувеличением сказать, что человеческая мысль на тысячелетия заблудилась в тумане собственных фантазмов.

Но, может быть, главное заключается в другом.

Отвлечемся от такой причины, как распыленность архаического общества на изолированные, больше того — тяготеющие к самоизоляции племенные группы. Их и сегодня можно обнаружить в иных районах Африки, и ясно, как эта самоизоляция мешала распространению и накоплению знаний.

Отвлечемся и от существования определенных групп в обществе, паразитирующих на его заблуждениях. Они энергично поддерживали господство издавна сложившихся суеверий, традиционно существующих взглядов, как бы далеко эти взгляды не расходились с истинным знанием. Мракобесие имело весьма активных защитников уже на самой заре человечества.

И все же не только это затормаживало свободный поиск мысли. Губительную роль должно было играть и то обстоятельство, что на определенном этапе развития обществу начинало казаться, что на все возможные вопросы, в сущности, уже найдены ответы.

Перед земледельцем, превосходно знающим свойства почв, урожайность и сроки поспевания различных культур и к тому же из года в год повторяющим одни и те же сельскохозяйственные операции, никаких вопросов, связанных с его трудом, практически не возникало.

Ритм жизни, из поколения в поколение воспроизводивший те же самые общественные отношения, был столь размеренным и столь предопределенным, что возникновение новых, неожиданных ситуаций почти полностью исключалось. Даже углубление внутренних противоречий общества не изменяло этого положения, поскольку не сопровождалось качественными изменениями социальных порядков. Иначе говоря, не только сфера производства, но и ход общественной жизни долгое время не ставил перед человеком принципиально новых проблем, не требовал принципиально новых ответов.

Усилия мысли парализовались еще и тем, что существовал готовый рецепт подхода к особенно сложным и трудным ситуациям. Он был тем убедительнее, что соответствовал самому характеру общественного созна-ния. В этой связи интересны наблюдения, которые крупный английский этнограф Э. Эванс-Притчард сделал во время пребывания у одной из народностей юга Судана — азанде.

Он писал: «Один из моих главных информаторов, Кисанга, принадлежал к числу лучших резчиков по дереву в целом королевстве Гбудве. Случалось, что чаши и сиденья, которые он вырезал, раскалывались во время работы, что не удивительно в таком жарком климате. Хотя им отбирались самые твердые породы дерева, изделия иногда трескались или при изготовлении, или уже по окончании, даже если ремесленник был осторожен и хорошо знаком с технической стороной своего ремесла. Когда это случалось с чашами и табуретами моего знакомого, то он объяснял свою беду колдовством и обычно много говорил мне о завистливости и ревности своих соседей. Когда же я отвечал, что он ошибается и все хорошо к нему относятся, то он протягивал мне треснувшую чашу или табурет как конкретное подтверждение своих слов. Если люди не околдовывали его работы, то как я объясню это? Таким же образом горшечник припишет колдовству тот факт, что его горшки полопались во время обжига. Ведь опытный гончар может не бояться, что его горшки потрескаются из-за какой-либо ошибки. Он выбирает подходящую глину, тщательно месит ее, пока не будут удалены все мелкие камешки и другие примеси, и наконец лепит горшок осторожно, не торопясь. В ночь перед тем, как копать глину, он воздерживается от половых связей. Казалось бы, ему нечего было бояться, а тем не менее горшки иногда раскалывались. И это можно объяснить только колдовством. Гончар говорит: „Горшок треснул. Не обошлось без колдовства11».

Эта вера в колдовство автоматически перечеркивала многие «почему», которые возникали в сознании. Э. Эванс-Притчард уточнял, что с колдовством азанде связывали любое отклонение от естественного хода событий, отрицательно сказывавшееся на делах и судьбе того или иного человека, иначе говоря, все то, что мы назвали бы несчастливой случайностью. Таким образом, громадная сфера жизни как бы ограждалась от анализа, который становился попросту излишен.