33 марта - Мелентьев Виталий Григорьевич - Страница 22

— А-а!.. — радостно улыбнулся Ли Чжань, и вместе с ним улыбнулись все учёные-доктора. А дедушка засмеялся. — Теперь мне понятно, что мой ответ вас действительно не может удовлетворить. Ну хорошо. Я исправлю свою ошибку. Видите ли, Вася Голубев, ракетные самолёты есть и до сих пор — правда, они несколько изменились. Но сейчас основным видом воздушного транспорта являются атомные самолёты. Они бывают грузовые, пассажирские, скоростные. Каждый тип самолётов используется по назначению и каждый по-своему хорош. Я надеюсь, что вы избавите меня от подробного изложения всех достоинств и недостатков атомных самолётов?

Вася милостиво избавил учёного-доктора от этого изложения, хотя и пожалел об этом, но потом подумал:

«Понятно. Когда доктора спрашивают, им обычно подробно отвечай. А когда им задаёшь вопросы, они освобождаются от изложения подробностей».

Китайский учёный искоса посмотрел на снисходительного пионера и, улыбнувшись, продолжал:

— Так вот, молодой человек. А самолёты летают теперь со скоростью в три — четыре тысячи километров в час. Они снабжены такими приборами, которые дают им возможность садиться на любом аэродроме в любую погоду и в любое время года и суток. Но в силу некоторой несовершенности современной техники и на приборы, и на их моторы влияет не погода, а невидимые простому глазу магнитные бури, иногда возникающие в атмосфере. Ещё больше влияют и мешают космические бури. Дело в том, что в межпланетных пространствах то и дело происходят атомные катастрофы и взрывы. Кроме того, на космические бури всё ещё очень сильно влияет солнце, на поверхности которого также всё время происходят атомные взрывы. На поверхности земли магнитные и космические бури не так страшны, потому их порывы разбиваются о различные слои атмосферы. А так как атомные самолёты летают на очень большой высоте: тридцать — сорок — шестьдесят километров, где сопротивление воздуха ничтожно, то они испытывают на себе удары всех этих бурь. Вам теперь понятно, Вася Голубев?

— Да, благодарю вас. Теперь почти понятно.

— Только почти? — удивился доктор. — Но, честно говоря, я не смогу вам сообщить большего. Для этого потребовался бы специалист.

— Ну хорошо, — сказал Вася. — Главное-то я понял.

В зал вошли люди в нежно-голубых халатах и вкатили какой-то сложный аппарат. На нём стояли мощные осветительные приборы — юпитеры и похожие на громкоговорители большие трубы. Люди в голубых халатах подключили этот аппарат к толстым проводам, зажгли юпитеры и направили их яркий режущий свет на Васю. Потом они нацелились на мальчика трубами-громкоговорителями. Покрутив какие-то ручки, медицинские радиотехники бодро доложили:

— Двусторонняя телерадиосвязь с Индонезией установлена!

Молодой врач, который тоже пришёл с радиотехниками, предложил:

— Давайте начнём конференцию!

Начались скучные разговоры. Васю крутили во все стороны, выслушивали, выстукивали, и он, озадаченный и даже слегка испуганный новым и, пожалуй, самым неприятным и сложным происшествием за всё последнее время, покорно вздыхал, ложился, вставал, показывал язык и говорил «а». В это же время он успевал отвечать на десятки самых невероятных и, с его точки зрения, пустых, порой даже и неприличных вопросов. Дедушка — Женька Маслов мужественно отражал натиск учёных, добросовестно рассказывал всю прошлую жизнь Васи, хвалил его за то, что он был самым лучшим конструкторам в школьном кружке «Умелые руки» и даже отлично учился.

Надо сказать, что здесь Маслов покривил душой: как известно, Вася Голубев имел и тройки и даже двойки, которые, правда, не определяли оценок в четвертях, но тем не менее в тетради попадали. Но дедушку можно было извинить: ведь каждому пятикласснику кажется, что в шестом классе все учатся замечательно и стоит ему перейти в шестой класс, как и он, конечно, станет отличником.

И ещё нужно сказать: Васе Голубеву показалось, что дедушка употребил не вполне приличное слово — «фантазёр». Ведь в переводе на язык нормального школьника оно звучит, как «враль», или «врун», или (когда этого не слышит учительница русского языка) «трепач». Но ведь это могло и показаться…

Кажется, дело подходило к концу. Но молодой врач безжалостно предложил:

— Приступим к внутреннему осмотру!

«Как же это они начнут осматривать меня изнутри? — не без робости подумал Вася. — Ведь не вздумают же они меня резать?»

Но резать его никто не собирался. В комнате погас свет, и экран на стене вспыхнул мерцающим розовато-синим светом. Молодой врач навёл на Васю один из шлангов. Из репродуктора вдруг раздался голос:

— Свейтить бронхи!

Вася вопросительно посмотрел на дедушку, и тот шепнул ему:

— Это, видно, американец просит. Он же по телерадио всё видит и слышит.

Васю попросили повернуться спиной. Перед его глазами оказался экран. Он посмотрел на него и обмер. На экране светились, дышали, бились, двигались все его внутренности. Он видел, как сжимается и разжимается его сердце, видел, как вздыхают сероватые лёгкие, как бежит в жилах ярко-красная кровь. Он видел всё в красках, в цветах и не просто в натуральную величину, а в значительно увеличенном виде.

Так вот почему учёные даже не поднялись с мест! Они пользовались цветным рентгеновским аппаратом, который просвечивал тело насквозь, позволяя видеть невидимое, скрытое.

Кто-то попросил по радио:

— Включите сердечные шумы.

О, это было что-то совершенно невероятное! Вася услышал, как стучит его сердце, стучит так, что его можно было услышать даже за сто метров.

Учёные в зале и учёные в далёкой Индонезии изучали состояние Васиного организма с такой точностью, что ошибок в их оценке быть не могло. И всё-таки, когда длительный внутренний и внешний осмотр окончился, учёные вдруг стали спорить. В спор вмешивались и те, что были за океаном, и, как потом оказалось, африканские учёные, которые просто не успели прилететь, но были извещены о конференции. Все забыли о Васе, и он присел на диванчике. К нему подошёл дедушка, крякнул и присел рядом. Прислушиваясь к спору учёных, он с уважением сказал:

— Вот, брат, как разговорились! И, понимаешь, всё по-латыни! Подумать только — ведь кроме врачей и аптекарей теперь уж, наверное, никто не знает латинского языка. А они на нём, как на родном, разговаривают.

Вася следил за молодым врачом, который почти не участвовал в споре. Он стоял на сцене, заложив руки за спину, выпрямившись, и на его лице играла лёгкая улыбка собственного превосходства. Она почему-то показалась Васе такой неприятной, что он спросил:

— А кто этот задавака?

— Это? А ты не знаешь? — хитро улыбнулся дедушка.

— Не-ет…

— Это, брат ты мой, сын Сашки Мыльникова. Да… Вот стал врачом.

— Сын… Сашки Мыльникова?… Значит, он жив?!

— Ну как же! Известный поэт.

— Он и сейчас пишет?

— А как же?… Товарищ Мыльников! — окликнул дедушка молодого врача. — А что пишет сейчас ваш отец?

Мыльников-младший выпрямился и с гордостью, отчеканивая слова, ответил:

— Мой отец пишет сейчас новую поэму! Называется она «Космос». В ней будет двести тысяч строк.

И Вася подумал, что этот Мыльников-младший не столько сам «воображает», сколько кичится своим папашей. Однако Вася невольно ощутил прилив уважения к поэту Александру Мыльникову. Подумать только — двести тысяч строк! Это ж надо высидеть!

Между тем учёные-врачи как будто окончили свой спор, и Мыльников-младший обратился к Васе очень официально:

— Мы вам очень благодарны, товарищ Голубев, но вам придётся ещё потрудиться. Нам нужно съездить с вами на то место, где вы замерзали и отмерзали.

Прежде чем Вася успел что-нибудь сказать, дедушка решительно запротестовал:

— Нет! Я не разрешу этого. Человеку нужно отдохнуть. У него и так слишком много впечатлений.

Ли Чжань первый согласился с дедушкой, и все порешили, что экскурсию на место Васиного «воскрешения» нужно отложить до следующего дня.

Глава девятнадцатая

Что такое счастье?

В машине Васю ждали Лена и Женька.