Черные флаги - Мейсснер Януш - Страница 32

Тогда и так был заключен их союз.

ГЛАВА Х

Когда “Зефир” с “Ибексом” отошли от пристани в Нагуа, Мартен велел спустить на воду все шлюпки с вооруженной командой. Шлюпки плыли вниз по реке, ощетинившись мушкетами, на палубах кораблей пушкари в боевом порядке стояли возле заряженных орудий, аркебузеры — вдоль бортов с оружием наготове, отборные стрелки — на марсах. Английские флаги трепетали на мачтах, а черный флаг с золотой куницей развевался над “Зефиром”.

Эта демонстрация силы белых мореходов должна была подтвердить их союзникам факт заключения полезного союза, и заодно предостеречь их на будущее от возможных возмущений против законного владыки страны.

Толпы индейцев, группки негров, старики, женщины и дети сбежались на это зрелище. Люди стояли молча, пораженные и потрясенные. Порывы ветра развевали флаги, колыхали листья и ветви деревьев, а длинный караван шлюпок все плыл по течению, опережая парусники, шедшие на буксире у пирог.

Мартен смотрел на помост, на котором в окружении свиты остался Квиче. Тот застыл неподвижно, опираясь на плечо дочери, за ним видны были гигантская фигура Броера Ворста, Шульца и группы белых матросов, отобранных из экипажа “Зефира”. Их оставили в Нагуа для строительства укреплений и как военных инструкторов.

Мартен долго раздумывал и колебался, коме доверить это дело. Больше всего подошел бы Ричард де Бельмон, но он в то же время был единственным человеком, знавшим воды и берега Мексиканского залива, имел связи среди тамошних корсаров и знал их укрытия. Потому его участие, по крайней мере в первых экспедициях, стало неизбежным.

Шкипером на “Ибексе” был некий Уильям Хагстоун, человек несомненно отважный и хороший моряк, но весьма ограниченный. В роли, требовавшей дипломатии и такта, он мог причинить больше вреда, чем пользы.

Вот и оставался только Генрих, у которого не было на это ни малейшей охоты, хоть в конце концов он и поверил, что имеет дело не с дьяволом, и что индейцы относятся к какому-то хоть и низшему, но все-таки людскому племени.

Главным источником тревоги Шульца было опасение, что “Зефир” с “Ибексом” могут никогда не вернуться в Амаху; что Мартен может потерпеть неудачу. Тогда он обречен на долгие годы прозябания среди дикарей, отданный на милость их вождя, без надежды на спасение и возвращение в Европу.

Но у Мартена и в мыслях не было считаться с его опасениями и желаниями. Он лишь позволил ему самому отобрать людей из экипажа и добавил в помощь плотника, разбиравшегося в вопросах фортификации. Обещал вернуться максимум через два месяца и забрать их в следующую экспедицию.

И вот Генрих, хмурый, недовольный и молчаливый, стоял на деревянном настиле пристани и вместе со всеми смотрел вслед удалявшемуся “Зефиру”, который замыкал процессию, опережаемый шлюпками и “Ибексом”. Когда шлюпки одна за другой стали исчезать за поворотом реки, над кормой “Зефира” блеснула вспышка и взлетел клуб дыма; ядро с рокотом пролетело высоко над гладью реки и ударило в воду за селением, вздымая фонтан серебряных брызг. Тут долетел и гром выстрела, и толпа дрогнула, заволновалась, словно охваченная тревогой, но поняв, что это только прощальный привет удалявшейся флотилии, принялась плясать, смеяться и бить в ладоши.

Иника выбежала на край помоста и громко крикнула, взмахнув рукой, и Шульцу показалось, что он видит высокую фигуру Мартена, который ответил ей таким же жестом. Один из послов приблизился к Мудрецу и шепнул ему что-то на ухо, показывая на девушку, но владыка пожал плечами и небрежно отмахнулся.

Генрих прищурился, ухмыльнувшись.

“ — Это может стать началом конфликта, — подумал он. — Женщины! Когда — нибудь они его погубят!”

Относилось это к Мартену.

Квиче по прозванию Мудрец, жизнь которого с ранней молодости проходила в войне и тревоге, разумный владыка, упорно стремящийся к поддержанию мира в Амахе — вооружался. Был он не только опытным вождем, но и ловким политиком и дипломатом. Сумел разгадать и подчинить своему влиянию кислого, замкнутого Шульца. С вниманием и деланным или подлинным интересом слушал его скупые пояснения, касавшиеся организации вооруженных сил и задуманных укреплений. Постоянно их расхваливал, выражал свое уважение знаниями и способностям молодого коменданта гарнизона белых людей, после чего обходным путем подсказывал ему неизбежные в местных условиях решения и поправки.

Оба были донельзя довольны друг другом, и работы по укреплению берегов лагуны и устья реки быстро шли вперед. Негры под командой Ворста насыпали шанцы и валы, на которые тут же затянули две старые пушки, привезенные Мартеном из лондонского арсенала. Остальные орудийные позиции должны были получить пушки, добытые с испанских кораблей, не пригодных для усиления пиратской флотилии.

На дворцовом холме в Нагуа Шульц тоже велел установить и окопать две небольшие мортиры, нацеленные на реку, и когда Ворст палил из них, тренируя при оказии пушкарей из чернокожих добровольцев, немало жителей столицы признавало извергающих огонь и гром чудовищ за новых богов, по крайней мере равных Тлалоку.

Генрих, узнав об этом, презрительно пожал плечами, но Квиче по крайней мере не недооценивал таких явлений. Он был осторожен и предусмотрителен. Опасался, что если Шульц наберет в обслугу орудий исключительно негров, это возбудит зависть индейского населения. И потому потребовал, чтобы артиллерийская команда в Нагуа состояла исключительно из индейцев, а негров перевели в форт над лагуной. Кроме того, чтобы не навредить традиционной религии Амаха, между позициями мортир было возведено каменное изваяние Тлалока, словно отдавая ему под опеку громогласные божества.

Управившись с укреплениями, Шульц хотел немедленно отправиться вверх по реке, чтобы изучить её истоки и исследовать проходы среди пограничных болот, которые в будущем должны были охранять специальные укрепления и гарнизоны или полувоенные поселения. Но Мудрец отсоветовал ему предпринимать это путешествие летом.

Начинался сезон дождей, что ни день на небе громоздились гигантские белые облака, около полудня они заслоняли солнце и землю затоплял мощный ливень. Воды Амахи резко поднимались, становились мутными, потом илистыми, и наконец густыми, как шоколад. Крупные хлопья пены плыли посреди бурного потока и оседали на берегу, на заторах из ветвей и вырванных с корнем кустов. Влажная духота все усиливалась, солнце всходило среди густого тумана и едва успевало подняться над покрытой росой землей, как уже показывались облака, густые, как взбитые сливки. Опускались все ниже, темнели, закрывали все небо, и вдруг раздавался шелест, шум, плеск огромных капель, а потом серебристо-серый занавес скрывал все вокруг. Словно срываясь откуда — то сверху, из бушующего моря туч, падал вниз с невероятной скоростью, рассыпался по земле и тысячью струй, струек, ручейков, речушек и ревущих потоков несся к реке.

Шульц быстро понял, что в этих условиях дороги сушей стали непроходимыми, а подъем против течения на лодках просто невозможен. Безводные или болотистые в сухой сезон притоки Амахи вышли из берегов, в низинах образовались озера и трясины. Несмотря на это, истоки реки не грозили наводнением, очевидно потому, что поток растекался по множеству старых русл и рукавов. Квиче на вопрос Генриха ответил, что без особого риска можно предпринять поход вниз, к устью Амахи, и Шульц отправился туда, чтобы сделать промеры глубины лагуны и составить её карту, облегчающую кораблям проход.

Идея была его собственной — Мартену не было дела до таких мелочей, он полагался на свою память, в которой раз увиденные берега, проходы среди мелей и фарватеры оставались навсегда.

Справившись и с этим, Генрих вернулся в Нагуа, чтобы ждать прибытия Мартена. Шел к концу второй месяц его отсутствия, и тревога снова охватила коменданта гарнизона, оставленного в Пристани беглецов.

Продолжали лить дожди, земля парила на утреннем солнце, жара все не спадала. Генрих чувствовал, что долго в этом климате не выдержит. Он не раз слышал о желтой лихорадке, которая не щадила белых. Временами удивлялся, что никто из его людей ещё не заболел.