Черные флаги - Мейсснер Януш - Страница 30

Щедрость Мартена произвела большое впечатление. Столько всего сразу, и таких ценных вещей — особенно оружия и инструментов — никто тут до той поры не видел. Даже Мудрец не мог скрыть радости, хоть и старался не подавать виду и ограничивался любезными благодарностями.

Мартен и Бельмон получили для жилья два стоявших по соседству небольших павильона, выстроенных в тени деревьев парка, окружавшего резиденцию Мудреца. Квиче устроил их удобно и даже роскошно для своих возможностей. Ян спал на низком, очень широком ложе, обитом плетенкой из кожаных ремней и выстеленном шерстяными покрывалами. На каменном полу из гладко тесаных плит лежали рыжие, пушистые шкуры пум, на стенах висели рогатые черепа оленей и антилоп кабри. Вид, открывавшийся оттуда, говорил о покое и достатке.

Внизу, прямо за площадью с глинобитными домами и складами по обе стороны, лежала пристань. У деревянного пирса “Зефир” и “Ибекс” неподвижно застыли на фоне темной реки, которая утром и вечером пылала в отблесках солнца. Противоположный правый берег казался необитаемым. Там, правда, тянулись какие-то плантации, и многочисленные пироги сновали поперек реки взад-вперед, но домов не было видно. На левом берегу, вверх и вниз по Амахе, над самой водой высились бурые деревянные дома, каждый на четырех высоких столбах, с лестницей, приставленной к входному проему, завешенному рогожей или циновкой. Их окружали плодовые деревья, а посредине между столбами бежала тенистая улица.

Вокруг поселения, среди холмистых полей, садов и пастбищ, тут и там были видны одинокие домики под высокими крышами в тени деревьев. Над домами, над огороженными плантациями, над плодовыми садами, над людьми, погруженными в свои заботы, простиралось бездонное темно-сапфировое небо, опиравшееся на непроходимые леса, замыкавшие со всех сторон горизонт. Только очень далеко на северо-западе виднелся в дымке синеватый силуэт гор.

Могло показаться, что нет никакого доступа, никакой дороги в этот безмятежный край тишины и покоя. Но всего в нескольких милях к востоку лежало неспокойное море — арена непрестанных битв, побед и поражений; море, несущее богатые дары, надежды, угрозы и гибель.

Все три дня перед заходом солнца, когда прохладный ветерок с реки умерял жару, Мудрец в сопровождении двух гвардейцев спускался к павильону Мартена. Молчаливые воины с лицами, словно отлитыми из бронзы, оставались перед входом, опершись на копья, и замирали, а вождь поднимался на несколько ступеней внутрь. Приветствовал своего белого друга и гостя, спрашивал, хорошо ли тот спал, и заводил разговор о вещах отвлеченных или маловажных. Потом в косых лучах заходящего солнца они прогуливались по террасам, среди цветущих растений, и Мартен старался поддерживать беседу, в которой произносилось столько слов только для того, чтобы скрыть невысказанные мысли.

Говорили они по-испански; Квиче научился этому языку от беглецов из Тамаулипас и Вера Крус. Они долго испытующе глядели друг на друга, и Мартен ощущал или скорее догадывался, что Мудрец старается его понять, изучить, отыскать в нем что-то, что позволит ему открыть, насколько можно доверять белому мореходу.

Потом они ненадолго расставались, чтобы снова встретиться в многолюдной компании за ужином.

Уайт и Шульц только в первый раз были званы на такой прием. Они предпочли жить и питаться на борту вместе с экипажами.

Марен признал это верным. Сам же он восседал рядом с Бельмоном, ведя беседы с послами и верховным жрецом Уатолоком при посредничестве негра-толмача, который стоял за спиной.

В конце пиршества, когда подавали тыквы с мате, появлялись женщины — Иника и Матлока. Ян обменивался несколькими вежливыми фразами с каждой из них. Иника говорила по — испански лучше, чем отец; её бабка не понимала ни слова. Они сидели с гостями, пили мате и уходили раньше, чем Мудрец вставал, чтобы распрощаться и пожелать всем доброй ночи.

Два дня Мартен их видел только за ужином и только вместе. Но на третий день утром, спускаясь к реке, встретил Инику одну на нижней террасе, возле ворот в частоколе. Ему показалось, что встреча была не случайной — девушка ждала его.

Поздоровавшись, он спросил, не собирается ли она тоже на пристань. Иника покачала головой.

— Иди со мной, — сказала она смело и свободно. — Я хочу кое-что тебе рассказать.

Отведя его за забор, заслонивший их от замка, она заговорила. Начала с того, что считает его другом и доверяет ему. Больше, чем Бельмону. Вопреки мнению бабки, которая её воспитала.

— Берегись её. Она не одобряет твоих намерений. Боится, что ты приведешь сюда других белых — и даже испанцев.

— А ты?

— Я уже сказала.

— Знаешь, что я намерен делать?

— Ты привез инструменты, которые нам так нужны, и оружие для нашей защиты. Полагаю, ты умен и порядочен. Если тебе нужно будет надежное укрытие, Нагуа его предоставит. А сражаться ты будешь далеко, чтобы не привлечь сюда своих врагов. Тут Пристань беглецов. Тут должен царить мир.

Последнюю фразу она повторила не раз, с особым нажимом.

Мартен слушал, не перебивая. О внутренних проблемах своей страны она рассуждала как государственный муж, хотя и не представляла всех опасностей, грозящих извне.

Население Амахи постоянно росло. Росло быстрее, чем мог дать естественный прирост, потому что непрерывно прибывали сюда беглецы-индейцы и негры, и даже метисы. Правда, земли для них хватало, но её покрывали джунгли. Чтобы отвоевать у джунглей землю, обработать её и выстроить новые поселки, нужны были инструменты, железные орудия. Нужны были семена, рассада, саженцы новых деревьев, скот и птица. Прежде всего нужны были женщины в жены поселенцам.

И эта проблема уже наболела. Беглецы были почти исключительно мужчинами. Девушки из соседних племен Аколгуа и Хайхол выходили замуж за индейцев, крайне редко — за негров. Но и там избыток женщин уже был исчерпан. Такое положение могло вызвать столкновения и трения. Нужно было их каким-то образом предотвратить.

Матлока, теща Мудреца, ненавидела чужеземцев. Среди вельмож и советников зятя, среди жрецов и старейшин у неё было немало сторонников. Она вышла из рода Кора, её предки были вождями кочевников-воинов и охотников, и когда те стали переходить к оседлой жизни, главным их ремеслом по-прежнему оставалась война. Матлока было честолюбива, жаждала властиесли не для себя, то для зятя и внучки. Разумеется, власти абсолютной — не союза с другими племенами, а их подчинения власти Квиче.

Ее бесило, что чужеземцы получают земли в Амахе, — нет, конечно, они должны их обрабатывать, но как невольники. Кроме того, должны воздавать хвалу Тлалоку, и их надо приносить в кровавые жертвы этому богу, культ которого приходил в упадок, как она считала, именно от наплыва чужеземцев.

Она подстрекала жреца Уатолока, намекая тому на возможность женитьбы на Инике. Раз у Мудреца не было сына, Уатолок после его смерти мог бы стать вождем и владыкой Амахи. А может и раньше?..

Но жрец полузабытого бога колебался. Мудрец был силен и противостоять ему было рискованно. Уатолок колебался между ним и его тещей, стараясь сохранять нейтралитет. Обе стороны прибегали к его советам, а союзные вожди Аколгуа и Хайхола осыпали подарками.

— А твой отец? — спросил Мартен, когда Иника умолкла.

— Будешь говорить с ним сам, — ответила она. — Вы оба — великие вожди, а твой белый друг сражался вместе с нами и извел для нас немало ядер. Знаю, ты ещё могущественнее его. Если захочешь, можешь многое сделать для моей страны. Если нет, можешь стереть нас с лица земли. Но мы приняли тебя как гостя и друга, хоть могли вас перебить и сжечь ваши корабли, прежде чем вы вошли бы в лагуну. Мой отец не позволил этого.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Теперь ты знаешь все.

Тем же вечером, когда женщины как обычно удалились, Мудрец взмахом руки отпустил всех остальных участников ужина и спросил своих белых гостей, не хотят ли те пересесть вместе с ним поближе к огню, угасавшему под развесистым деревом.