Черные флаги - Мейсснер Януш - Страница 17

Счастье не улыбалось капитану “Зефира”. Преде чем они миновали острова Зеленого мыса, проиграл весь запас золота и большую часть своей доли в богатой добыче, какой после всех подсчетов оказался груз “Кастро верде”. К Канарским островам успел частично отыграться, но когда раззадоренный минутным везением удвоил ставку, потерял почти все. И в результате на траверзе мыса Сан Винсент шевалье де Бельмон стал состоятельным человеком, а у Мартена остался только “Зефир”, изящный пистолет да доля в предстоящих доходах от продажи груза.

Бельмон знал, что Мартен слишком любит свой корабль, чтобы на него играть; не принял бы игры на пистолет, который во-первых был слишком мелкой ставкой на фоне проигрыша, во-вторыхедва не подарком от него самого, и в третьих-как он думал-с самого начала приносил неудачу. Оставалась доля от продажи “Кастро верде”, но эту неизвестную ещё сумму Мартен предназначал на перевооружение “Зефира”.

Шевалье де Бельмон был расстроен. И даже почти искренне. Во всяком случае он предпочел бы, чтобы Ян хоть немного отыгрался. Не слишком, разумеется; лишь настолько, чтобы не возвращаться с пустыми руками. Но Мартен не хотел играть в кредит.

Тогда Бельмон припомнил о пленниках-о сеньоре де Визелла и её отце. По договоренности с капитаном Уайтом выкуп за этих двоих должен был достаться Мартену, в то время как Уайт должен был получить выкуп за Диего де Ибарру и Формозо да Лянча.

Ах, да-была там ещё та хорошенькая горничная, muj linde morenita. Она также досталась Мартену.“ — Душой и телом, — усмехнулся он. — Это приносит удачу!”

Решил, что если Мартен согласится сыграть на выкуп Хуана де Толосы и его дочери, то он, Бельмон, со своей стороны поставит на кон две тысячи гиней. И… — и что он проиграет! Исключительно в знак симпатии к капитану “Зефира”.

Но Мартен вдруг утратил интерес к игре. Заявил, что на Франческу играть не будет, даже если Бельмон поставит весь предыдущий выигрыш.

— Ты же не рассчитываешь на ещё больший выкуп за эту даму? — спросил шевалье, удивленный его отказом.

— Я вообще не рассчитываю на выкуп, — ответил Ян. — И не намерен его требовать.

— Так что же ты с ней сделаешь? С ними троими, — поправился тот. — Ведь через пару месяцев их будет трое: сеньор Хуан, его дочь и внук или внучка.

Мартен принужденно усмехнулся.

— Увидишь, — сказал он. — Скоро увидишь. Еще до того, как это произойдет. Может быть даже завтра.

Весь следующий день они плыли круто под ветер на восток, ни разу не меняя курса. Мартен почти не показывался на палубе, сдав командование Бельмону, которому выдал соответствующие указания. Только под вечер, когда как обычно “Ибекс” и “Зефир” приблизились к “Кастро верде”, вызвал к себе капитана Уайта и заперся с ним на полчаса в своей каюте.

Бельмону это совсем не понравилось; он даже несколько обеспокоился, хотя и не подозревал Мартена в каких-то злых намерениях. Полагал, что знал его уже насквозь и что Ян не способен был насильно добиваться возврата денег. К тому же для этого он не нуждался бы в помощи Уайта, имея под рукой всю команду. Но не намеревался ли тот избавиться от него каким-то более жестоким образом? Нет. Насколько шевалье де Бельмон разбирался в людях, Ян Мартен был не из таких. Тут речь не шла ни о проигрыш, ни о его персоне. Но в таком случае-о чем?

Когда Уайт после этого совещания захромал через палубу к ожидавшей шлюпке, Бельмон перехватил его хмурый взгляд и заметил, что старый корсар незаметно сплюнул в сторону и украдкой перекрестился. Значило ли это, что разговор с Мартеном все же касался его персоны, или такая реакция Уайта не имела с ним ничего общего?

Пожал плечами. Что за черт!

И тут услышал, как зовет его Мартен. Увидел его могучую фигуру в дверях каюты. Машинально нащупал рукоять ножа, который торчал за поясом, и приблизившись с деланной небрежностью спросил:

— Меняем курс, капитан?

Мартен покачал головой.

— Еще нет. Подождем его превосходительство. Сейчас его привезут.

— О! Значит ты решился…

— Решился, — перебил его Мартен. — Хочу, чтобы ты приказал поднять все паруса, как только сеньор де Толоса взойдет на палубу. Пойдем дальше тем же курсом. До тех пор, пока это будет возможно, — добавил он с таинственной усмешкой.

— До самого берега? — рассмеялся Бельмон.

— Вот именно. Это возьми на себя. Мне нужно предупредить женщин.

Отвернувшись, Ян исчез за дверью.

“Зефир” шел левым галсом прямо на восток, накренившись под напором ветра, наполнявшего высокую пирамиду белых парусов. Шум воды и шипение пены поднимались и затихали в такт с накатом океанской волны, рассекаемой носом корабля, украшенным под бушпритом фигурой крылатого юноши, увенчанного цветами. Лунная дорожка лежала на воде как узкая серебряная лента, и казалось оседала серебристой пылью на палубе, которую вновь и вновь сметали черные тени мачт.

“Ибекс” и “Кастро верде” давно уже исчезли из виду, направляясь на северо-запад и все быстрее удаляясь от них. Зато далеко впереди по курсу “Зефира” становилась все заметнее темная полоска земли.

Мартен и Бельмон стояли за плечами Томаша Поцехи, который сам стал к штурвалу, ни на миг не отрывая взора от береговой черты. Главный боцман “Зефира”, казалось, вырастал прямо из квадратного возвышения за штурвалом. Его мощные ноги, обнаженные до колен, были покрыты густой кучерявой растительностью, а в глубоком вырезе рубахи из грубой парусины та же светлая поросль напоминала внутренность распоротого матраса.

Ниже, на палубе, сидели на корточках у фальшборта матросы, отобранные капитаном для особого задания. Курили, или жевали табак, время от времени разражаясь проклятиями, что должно было облегчить им выражать свои мысли. В темноте сверкали только глаза и зубы при взрывах смеха от очередной удачной шутки.

Парусный мастер Герман Штауфль стоял среди них, опираясь плечами на фальшборт, и поглядывал сверху вниз, прислушиваясь к разговору. Невинный детский взгляд, гладко выбритая шарообразная голова с падавшим на лоб чубом и румяное лицо придавали ему добродушный вид, делая похожим на сельского священника. Но шесть одинаковых тяжелых ножей с костяными рукоятками, торчавших у пояса на левом бедре, говорили о том, что служение господу не было главным его занятием и призванием. Люди с “Зефира” очень любили его за невозмутимость, которой он отличался даже когда остальные впадали в смятение и растерянность. Умел поддержать настроение и подбодрить, хотя, казалось, был немногословен и с виду не слишком умен. При этом возбуждал изумление своей ловкостью в метании ножей, хотя и не похвалялся этим искусством без нужды.

Теперь ему предстояло командовать шлюпкой, в которой Мартен намеревался отправить на сушу своих пленников-португальских hombres finos.

Беседа шестерых матросов, выбранных для этой цели, как раз и касалась “благородных господ”. Спор шел уже не меньше часа, шел хаотично и наивно. Каждый старался убедить остальных не столько силой аргументов, сколько силой глотки. Спорили они собственно о том, чем “сильные мира сего” отличаются от простых смертных. Преобладало мнение, что только размером состояния и как следствие этого-отсутствием всех проблем и необходимости зарабатывать на жизнь. Но не все с этим соглашались, а некий Тессари, наполовину итальянец, наполовину англичанин, прозванный Цирюльником за свои парикмахерские и фельдшерские таланты, заявил:

— Попробуйте дать хотя бы Барнсу даже сто тысяч фунтов-все равно никогда ему не стать джентльменом. Даже мыться не будет!

Перси Барнс, слывший самым отчаянным грязнулей на “Зефире” и носивший потому кличку “Славн”, нисколько не обиделся, но за ответом не постоял.

— Цирюльник-то в этом разбирается, ха-ха-ха! — выкрикнул он. — Что вы хотите? Он вращался ведь исключительно среди господ-всем пекарям и мясникам у себя в деревне брил бороды, а портным даже кровь пускал!

Все грохнули от смеха, лишь Тессари даже не улыбнулся. В его чуть прищуренных глазах блеснула искра гнева-и тут же погасла, уступая место холодной иронии, которая была обычным их выражением. Цирюльник взирал на свое окружение на такой манер, словно родился с безмерно превосходящим всех жизненным опытом и с безграничным всепрощением для всех остальных людей на свете.