Черные флаги - Мейсснер Януш - Страница 12

“И сказал Господь о царе ассирийском: Не войдет он в град сей, и стрелу в него не пустит, и на щит его не возьмет, и осаду держать не будет.

Дорогой, которой пришел. назад вернется, а в град сей не войдет, — сказал Господь.”

Снова подумал о Бельмоне. Появление этого человека беспокоило его с самого начала. И как быстро оказалось, что предчувствие его не обмануло!

Бельмон был опасен; его проницательность и ловкость застали врасплох не только Уайта, но и Шульца. Оба угодили в ловушку, которую он им расставил. Нужно было любой ценой от него избавиться. Но как? Уайт непрерывно ломал над этим голову, но пока не нашел ответа на тревоживший его вопрос. Теперь, казалось, он наткнулся на подсказку Провидения: то, что в Ветхом Завете касалось владыки Ассирии, в нынешней ситуации могло относиться и к этому пришельцу. Он старался убедить себя, что так и есть. Бог хотел поддержать его и поднять дух.

Читал дальше:

“И защищу град сей, и сохраню его для меня и для Давида, слуги моего.” Разве это не звучало как пророчество? Если под царем ассирийским можно было понимать Бельмона, то Давидом мог быть только он сам, Уайт-слуга Господен.

“И вот в ту ночь пришел ангел господен и побил в стане ассирийском восемь тысяч и ещё четыреста. А вставши поутру, узрел царь Сеннашериб все тела умерших и ушел восвояси.

И вернулся, и жил в Ниневии.”

“ — Восемь тысяч четыреста, — повторил про себя Уайт. — Что же это за число?”

И тут он вспомнил, что именно в эту сумму Бельмон оценил побочный доход от продажи кошенили. Это потрясало!

Он решил прочесть до конца божественное пророчество, нависшее над шевалье де Бельмоном.

“А когда поклонялся в храме Незрох Богу своему, Адрамелех и Сарасар, сыновья его, убили его мечом и бежали в землю Арамейскую. И царствовал Асараддом вместо него.”

“ — Так он погибнет! Сгинет, хотя Господь и удержал мою руку, когда я хотел его убить,” — подумал Уайт, забывая, что лишь пистолет Бельмона удержал его от удара стилетом.

На душе у него полегчало. Нет, Господь не покинул его ни с того ни с его. Бог следил за ним и руководил его поступками. Быть может, хотел испытать его, но тут же утешил, давая убедительный знак насчет будущего того пришельца, которого он, Соломон Уайт, так опасался.

Горячий порыв ветра ворвался в каюту через открытое окно и заставил затрепетать пламя свечей. Издали долетали песни и крики пьяной команды “Зефира”.

Уайт нахмурился. Его собственная команда в море пила только воду, но дурной пример заразителен. Некоторые из молодых моряков завидовали тем-он это знал. Не держи их в ежовых рукавицах, Бог знает что могло бы произойти и на его корабле тоже.

Но во время стоянок в портах он не мог помешать разгулу и разврату. Только некоторых старых боцманов с “Ибекса” он встречал в соборах на богослужениях; молодежь гуляла по корчмам и портовым притонам, и ночевала в лупанариях вместе с матросами Мартена, которого это совершенно не огорчало.

“ — Не свяжись я с ним, не погряз бы в грехе,” — подумал он.

Но прекрасно знал, какие выгоды принес ему этот союз. В тот момент, когда три года назад осенним утром вышел из залива Герн и, миновав мыс Норт Фарленд вмешался в схватку “Зефира” с тремя испанскими кораблями, даже подумать не мог, что это поворотный пункт его судьбы.

Год 1577 от Рождества Христова принес ему одни неудачи, а поддержание “Ибекса” в пригодном к выходу в море состоянии поглощало все доходы. Приходилось самому заботиться о корабле (хотя только на одну двадцатую тот был его собственностью) — так гласил договор, который был подписан с остальными совладельцами. Не мог разорвать его, ибо чем тогда жить, имея на шее жену и семерых детей? Правда, был у него небольшой капитал, вложенный в торговую компанию, приносившую ему четыре процента в год, но того не хватило бы даже на самые скромные потребности семьи. А “Ибекс” требовал ремонта, капитального ремонта.

И вот перед Соломоном Уайтом раз за разом вставало видение краха-перспектива утраты всех доходов и неотвратимости прибегнуть к последним двумстам фунтам.

Этого он боялся больше всего. В пятьдесят четыре года-тронуть последний капитал? Это было бы смертным грехом, большим, чем клятвопреступничество, большим чем кража, большим чем прелюбодеяние! Ведь тем соблазнам можно противостоять. Если регулярно каждый день читать Библию и следить за собой, чтобы не потерять голову в минуты возбуждения, можно их вообще избежать. Но черпать из отложенного на черный день и растрачивать капитал-совсем другое дело.

Уайт знал, что такие вещи случаются. Случаются даже с самыми уважаемыми людьми. Вроде тайного беспробудного пьянства. Семьи распадаются, разрываются супружеские узы, репутация гибнет в глазах соседей-и все из-за растраты капитала.

И вот тогда, на самом краю пропасти, Бог послал ему Яна Мартена с его “Зефиром”. С первой же совместной экспедиции с молодым шкипером счастье улыбнулось им обоим: грузы с испанских судов и каравелл, которые они захватили, не только покрыли прежние убытки, но и сделали Соломона Уайта человеком состоятельным. Но что касается дел духовных, то и на благо веры и чистоты религии он сделал за это время больше, чем когда либо прежде. И он сам, и его матросы. Надеялся, что заслуги его на морях с избытком уравняют перед Господом тяжесть грешных деяний команды “Ибекса” на суше, ибо все же каждый из них искупал свои грехи, проливая кровь испанцев, а если и погибал, то в борьбе против “папистов”, обеспечивая себе тем самым спасение души. В результате пока баланс сходился, и даже кредит превышал дебит. Провидение должно было учесть это на Страшном суде.

Утешенный этими мыслями и надеждой на скорую кончину шевалье де Бельмона, Соломон Уайт, капитан “Ибекса”, задул свечу, помолился в темноте и перевернувшись на бок, уснул сном праведника.

Ян Мартен не спал и не предавался ни мечтам, ни воспоминаниям, ни излишним размышлениям, потому что был полностью поглощен азартной игрой в кости с шевалье де Бельмоном.

Началось с того, что Мартен, вернувшись от своих матросов в каюту, где оставил троих собеседников, заметил в руке Бельмона прекрасный пистолет, оправленный в слоновую кость и серебро. Ему и в голову не пришло, что это оружие во время его краткого отсутствия сыграло какую-то роль в связи с предыдущей беседой о цене кошенили. Он решил, что Уайт и Шульц попросту пожелали осмотреть эту игрушку и потом вернули её владельцу.

Сам он тоже пожелал её осмотреть, но поскольку Бельмон тем временем засунул пистолет за пояс, а Шульц вернулся к обсуждению деталей обратного плавания, отложил это на потом. Только когда Уайт с Генрихом по окончании совещания спустились в поджидавшую их шлюпку, Мартен остался один на один с новым помошником и вспомнил о его пистолете.

— Он вам нравится? — спросил шевалье де Бельмон, протянув ему резную рукоять.

Мартен взвел и спустил курок, прикинул навскидку, потом прицелился.

— Славная штучка, — признал он.

Встал, взял со стола один из подсвечников, поставил его в открытом окне с подветренного борта, потом отошел к противоположной стене, и повернувшись выстрелил почти не целясь. Пламя свечи погасло, и одновременно за стеной раздался сдавленный вскрик.

Бельмон рассмеялся.

— Вы забыли о соседках!

— В самом деле, — буркнул несколько смешавшись Мартен.

На минуту прислушался, но поскольку за стеной царила полная тишина, вернулся на свое место за столом.

— Славная штука, — повторил он, взвешивая пистолет на ладони.

— Славный выстрел, — заметил Бельмон. — Оставьте эту безделушку себе, если она вам нравится. Это единственный мой трофей с “Кастро верде”.

Но Мартену претило принять такой подарок.

— Если бы вы решили его продать-другое дело.

Бельмон отрицательно покачал головой.

— Продать? Ни в коем случае. Но можем на него сыграть, если хотите.

Из кармана достал пять костей из черного дерева и высыпал их в кубок.

— Идет, — сказал Мартен. — Ставлю три дуката. Играем только на число очков.