Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

О природе вещей

Тит Лукреций

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

О природе вещей - Тит Лукреций - Страница 1

Изменить размер шрифта:

ТИТ ЛУКРЕЦИЙ КАР

О ПРИРОДЕ ВЕЩЕЙ

КНИГА ПЕРВАЯ

Рода Энеева мать, людей и бессмертных услада,

О благая Венера! Под небом скользящих созвездий

Жизнью ты наполняешь и всё судоносное море,

И плодородные земли; тобою все сущие твари

Жить начинают и свет, родившися, солнечный видят.

Ветры, богиня, бегут пред тобою; с твоим приближеньем

Тучи уходят с небес, земля–искусница пышный

Стелет цветочный ковер, улыбаются волны морские,

И небосвода лазурь сияет разлившимся светом.

Ибо весеннего дня лишь только откроется облик,

И, встрепенувшись от пут, Фавоний живительный дунет,

Первыми весть о тебе и твоем появленьи, богиня,

Птицы небес подают, пронзенные в сердце тобою.

Следом и скот, одичав, по пастбищам носится тучным

И через реки плывет, обаяньем твоим упоенный,

Страстно стремясь за тобой, куда ты его увлекаешь.

И, наконец, по морям, по горам и по бурным потокам,

По густолиственным птиц обиталищам, долам зеленым,

Всюду внедряя любовь упоительно–сладкую в сердце,

Ты возбуждаешь у всех к продолжению рода желанье.

Ибо одна ты в руках своих держишь кормило природы,

И ничего без тебя на божественный свет не родится,

Радости нет без тебя никакой и прелести в мире.

Будь же пособницей мне при создании этой поэмы,

Что о природе вещей я теперь написать собираюсь

Меммия милому сыну, которого ты пожелала

Всеми дарами почтить и достоинством щедро украсить.

Даруй поэтому ты словам моим вечную прелесть,

Сделав тем временем так, чтоб жестокие распри и войны

И на земле, и в морях повсюду замолкли и стихли.

Ты ведь одна, только ты можешь радовать мирным покоем

Смертных людей, ибо всем военным делом жестоким

Ведает Марс всеоружный, который так часто, сраженный

Вечною раной любви, на твое склоняется лоно;

Снизу глядя на тебя, запрокинувши стройную шею,

Жадные взоры свои насыщает любовью, богиня,

И, приоткрывши уста, твое он впивает дыханье.

Тут, всеблагая, его, лежащего так, наклонившись

Телом священным своим, обойми и, отрадные речи

С уст изливая, проси, достославная, мира для римлян.

Ибо ни мы продолжать работу не можем спокойно

В трудные родины дни, ни Меммия отпрыск не смеет

Этой тяжелой порой уклониться от общего дела.

* * *

Ты же теперь напряги свой слух и свой ум прозорливый

Освободи от забот, достоверному внемля ученью,

Чтобы дары, приносимые мной с беспристрастным усердьем,

Прежде чем, их оценить, с презрением прочь не отринул.

Ибо о сущности высшей небес и богов собираюсь

Я рассуждать для тебя и вещей объясняю начала,

Всё из которых творит, умножает, питает природа

И на которые всё после гибели вновь разлагает.

Их, объясняя их суть, материей мы называем

И для вещей родовыми телами обычно, а также

Их семенами вещей мы зовем и считаем телами

Мы изначальными, ибо началом всего они служат.

В те времена, как у всех на глазах безобразно влачилась

Жизнь людей на земле под религии тягостным гнетом,

С областей неба главу являвшей, взирая оттуда

Ликом ужасным своим на смертных, поверженных долу,

Эллин впервые один осмелился смертные взоры

Против нее обратить и отважился выступить против.

И ни молва о богах, ни молньи, ни рокотом грозным

Небо его запугать не могли, но, напротив, сильнее

Духа решимость его побуждали к тому, чтобы крепкий

Врат природы затвор он первый сломить устремился.

Силою духа живой одержал он победу, и вышел

Он далеко за предел ограды огненной мира,

По безграничным пройдя своей мыслью и духом пространствам.

Как победитель, он нам сообщает оттуда, что может

Происходить, что не может, какая конечная сила

Каждой вещи дана и какой ей предел установлен.

Так, в свою очередь, днесь религия нашей пятою

Попрана, нас же самих победа возносит до неба.

Тут одного я боюсь: чтобы как–нибудь ты не подумал,

Что приобщаешься мной к нечестивым ученьям, вступая

На преступлений стезю. Но, напротив, религия больше

И нечестивых сама и преступных деяний рождала.

Было в Авлиде ведь так, где жертвенник Тривии Девы

Ифианассиной был осквернен неповинною кровью,

Пролитой греков вождями — героями лучшими войска.

Только лишь девы власы повязкой обвили священной

И по обеим щекам равномерно концы опустили,

Только узрела она, что подавленный горем родитель

Пред алтарем предстоит, а прислужники нож укрывают,

Что проливают, глядя на нее, сограждане слезы,

В страхе немея, она к земле преклонила колени.

И не могло ей тогда, несчастной, помочь, что впервые

Имя отца даровала она, родившись, Атриду.

На руки мужи ее, дрожащую телом, подъяли

И к алтарю понесли. Но не с тем, чтобы после обряда

При песнопеньях итти громогласных во славу Гимена,

Но чтобы ей, непорочной, у самого брака порога

Гнусно рукою отца быть убитой, как жертве печальной,

Для ниспосланья судам счастливого выхода в море.

Вот к злодеяньям каким побуждала религия смертных.

Ты, ужасающим сам поддаваясь вещаньям пророков,

Будешь стремиться отпасть от меня ежечасно, пожалуй.

Сколько ведь, право, они способны придумать нелепых

Бредней, могущих смутить и нарушить все жизни устои

И безмятежность твою отравить окончательно страхом!

Да и понятно вполне: если б знали наверное люди,

Что существует конец их мытарствам, они хоть какой–то

Дать бы отпор суеверьям могли и угрозам пророков.

Ныне ж ни способов нет ни возможности с ними бороться,

Так как по смерти должны все вечной кары страшиться,

Если природа души неизвестна: рождается ль вместе

С телом она или в тех, кто родился, внедряется после,

Вместе ли с нами она погибает, расторгнута смертью,

Или же к Орку во тьму и к пустынным озерам нисходит,

Или в животных иных воплощается вышнею волей,

Как это Энний вещал, с живописных высот Геликона

Первый принесший венок, сплетенный из зелени вечной,

Средь италийских племен стяжавший блестящую славу.

Впрочем, помимо того, в бессмертных стихах как оракул

Энний вещает, что есть Ахерузии некая область,

Место, куда не тела и не души являются наши,

Но только призраки их удивительно бледного вида.

Он говорит, что ему появился оттуда Гомера

Вечно цветущего лик, начавший горькие слезы

Лить и природу вещей открывать в своих изреченьях.

Вот почему мы должны не только в небесных явленьях

Дать себе полный отчет: в движениях солнца с луною,

Как происходят они, и какой совершается силой

Всё на земле, но и то со вниманием разумом чутким

Выяснить, в чем состоит души природа и духа;

Так же, как то, что порой пугает во время болезни

Нас наяву иль когда мы покоимся сном непробудным,

Так что как будто бы мы иль воочию видим, иль слышим

Тех, кого смерть унесла и чьи кости объяты землею.

Не сомневаюсь я в том, что учения темные греков

Ясно в латинских стихах изложить затруднительно будет:

Главное, к новым словам прибегать мне нередко придется

При нищете языка и наличии новых понятий.

Доблесть, однако, твоя и надежда с тобой насладиться

Милою дружбой меня побуждает к тому, чтобы всякий

Труд одолеть и без сна проводить за ним ясные ночи

В поисках слов и стихов, которыми мне удалось бы

Ум твой таким озарить блистающим светом, который

Взорам твоим бы открыл глубоко сокровенные вещи.

Значит, изгнать этот страх из души и потемки рассеять

Должны не солнца лучи и не света сиянье дневного,

Но природа сама своим видом и внутренним строем.

За основание тут мы берем положенье такое:

Из ничего не творится ничто по божественной воле.

И оттого только страх всех смертных объемлет, что много

Видят явлений они на земле и на небе нередко,

Коих причины никак усмотреть и понять не умеют,

И полагают, что всё это божьим веленьем творится.

Если же будем мы знать, что ничто не способно возникнуть

Из ничего, то тогда мы гораздо яснее увидим

Наших заданий предмет: и откуда являются вещи,

И каким образом всё происходит без помощи свыше.

Если бы из ничего в самом деле являлися вещи,

Всяких пород существа безо всяких семян бы рождались:

Так, например, из морей возникали бы люди, из суши —

Рыб чешуйчатых род и пернатые, с неба срывался б

Крупный и мелкий скот, и породы бы диких животных

Разных, неведомо как, появлялись в полях и пустынях.

И на деревьях плоды не имели бы стойкого вида,

Но изменялись бы все произвольно на дереве каждом.

Ведь, коль бы тел родовых у отдельных вещей не имелось,

Определенную мать эти вещи имели бы разве?

Но, так как всё из семян созидается определенных,

И возникают на свет и родятся все вещи оттуда,

Где и материя есть и тела изначальные каждой,

То потому и нельзя, чтобы всё из всего нарождалось,

Ибо отдельным вещам особые силы присущи.

Кроме того, почему распускается роза весною,

Летом же зреют хлеба, виноградные осенью гроздья,

Иначе, как потому, что, когда в свое время сольются

Определенных вещей семена, возникают созданья

Благоприятной порой, когда безопасно выводит

Нежные вещи на свет земли животворная сила?

Иначе, из ничего возникая, внезапно бы вещи

Неподходящей порой в неизвестные сроки являлись,

Ибо тогда б никаких не имелось начал первородных,

Что от стеченья могли б удержаться в ненужное время.

Да и развитье вещей для соития семени в сроке

(Если бы из ничего возникали они) не нуждалось.

В юношей сразу тогда б превращались грудные младенцы.

Из–под земли бы внезапно деревья выскакивать стали.

Но очевидно, что так никогда не бывает, и вещи

Все постепенно растут из известных семян, как и должно,

Род свой при этом всегда сохраняя. Ты видишь отсюда,

Что из материи всё вырастает своей и живет ей.

Также заметь: без дождей ежегодных в известную пору

Радостных почва плодов приносить никогда не могла бы,

Да и порода живых созданий, корму лишившись,

Род умножать свой и жизнь обеспечить была бы не в силах.

Можно скорее признать, что имеется множество общих

Тел у различных вещей, — как в словах одинаковых знаков, —

Чем, что возможно вещам без первичных начал зарождаться

И, наконец, почему не была в состояньи природа

Сделать такими людей, чтобы вброд проходили по морю

Или руками могли расторгнуть великие горы

И поколенья людей превзойти продолжительной жизнью,

Иначе, как потому, что всему, что способно родиться,

При зарожденьи дана материи точная доля?

Из ничего, словом, должно признать, ничто не родится,

Ибо все вещи должны иметь семена, из которых

Выйти могли бы они и пробиться на воздух прозрачный.

И, в заключенье, раз почва полей обработанных лучше

Дикой земли и дает она пахарю лучшие всходы,

То, очевидно, начала вещей обретаются в почве;

Мы же, ворочая в ней сошником плодородные глыбы

И разрыхляя земельный покров, побуждаем их к жизни.

Если же не было б их, ты бы видел, что всё без работы

Нашей само по себе возникало бы лучше гораздо.

Надо добавить еще: на тела основные природа

Всё разлагает опять и в ничто ничего не приводит.

Ибо, коль вещи во всех частях своих были бы смертны,

То и внезапно из глаз исчезали б они, погибая;

Не было б вовсе нужды и в какой–нибудь силе, могущей

Их по частям разорвать и все связи меж ними расторгнуть,

Но, так как все состоят из вечного семени вещи,

То до тех пор, пока им не встретится внешняя сила,

Или такая, что их изнутри чрез пустоты разрушит,

Гибели полной вещей никогда не допустят природа.

Кроме того, коль всему, что от старости в ветхость приходит,

Время приносит конец, материю всю истребляя,

Как и откуда тогда возрождает Венера животных

Из роду в род, иль откуда земля–искусница может

Из роду в род их кормить и растить, доставляя им пищу?

Как и откуда ключи и текущие издали реки

Полнят моря? И откуда эфир питает созвездья?

Должно ведь было бы всё, чему смертное тело присуще,

Быть истребленным давно бесконечного времени днями.

Если ж в теченье всего миновавшего ранее века

Были тела, из каких состоит этот мир, обновляясь,

То, несомненно, они обладают бессмертной природой

И потому ничему невозможно в ничто обратиться.

И, наконец, от одной и той же причины и силы

Гибла бы каждая вещь, не будь материя вечной

И не скрепляй она всё своим большим иль меньшим сцепленьем:

Прикосновенье одно всему причиняло бы гибель,

Ибо, ведь, если ничто не имело бы вечного тела,

Всякая сила могла б сплетенье любое расторгнуть.

Но, раз на деле начал сцепления между собою

Многоразличны и вся существует материя вечно,

Тело вещей до тех пор нерушимо, пока не столкнется

С силой, которая их сочетанье способна разрушить.

Так что, мы видим, отнюдь не в ничто превращаются вещи,

Но разлагаются все на тела основные обратно.

И в заключенье: дожди исчезают, когда их низвергнет

Сверху родитель–эфир на земли материнское лоно.

Но наливаются злаки взамен, зеленеют листвою

Ветви дерев, и растут, отягчаясь плодами, деревья.

Весь человеческий род и звери питаются ими,

И расцветают кругом города поколением юным,

И оглашается лес густолиственный пением птичьим;

Жирное стадо овец, отдыхая на пастбище тучном,

В неге ленивой лежит, и, белея, молочная влага

Каплет из полных сосцов, а там уж и юное племя

На неокрепших ногах по мягкому прыгает лугу,

Соком хмельным молока опьяняя мозги молодые.

Словом, не гибнет ничто, как будто совсем погибая,

Так как природа всегда возрождает одно из другого

И ничему не дает без смерти другого родиться.

Так как теперь доказал я уже, что вещам невозможно

Из ничего возникать и, родившись, в ничто обращаться,

То, чтоб к словам моим ты с недоверием всё ж не отнесся

Из–за того, что начала вещей недоступны для глаза,

Выслушай то, что скажу, и ты сам, несомненно, признаешь,

Что существуют тела, которых мы видеть не можем.

Ветер, во–первых, морей неистово волны бичует,

Рушит громады судов и небесные тучи разносит,

Или же, мчась по полям, стремительным кружится вихрем,

Мощные валит стволы, неприступные горные выси,

Лес низвергая, трясет порывисто: так, налетая,

Ветер, беснуясь, ревет и проносится с рокотом грозным.

Стало быть, ветры — тела, но только незримые нами.

Море и земли они вздымают, небесные тучи

Бурно крутят и влекут внезапно поднявшимся вихрем;

И не иначе текут они, всё пред собой повергая,

Как и вода, по природе своей хоть и мягкая, мчится

Мощной внезапно рекой, которую, вздувшись от ливней,

Полнят, с высоких вершин низвергаясь в нее, водопады,

Леса обломки неся и стволы увлекая деревьев.

Крепкие даже мосты устоять под внезапным напором

Вод неспособны: с такой необузданной силой несется

Ливнем взмущенный поток, ударяя в устои и сваи.

Опустошает он всё, грохоча; под водою уносит

Камней громады и все преграды сметает волнами.

Так совершенно должны устремляться и ветра порывы.

Словно могучий поток, когда, отклоняясь в любую

Сторону, гонят они всё то, что встречают, и рушат,

Вновь налетая и вновь; а то и крутящимся смерчем

Всё, захвативши, влекут и в стремительном вихре уносят.

Стало быть, ветры — тела, повторяю, незримые нами,

Раз и по свойствам они, и по действиям могут сравниться

С водами мощными рек, обладающих видимым телом.

Далее, запахи мы обоняем различного рода,

Хоть и не видим совсем, как в ноздри они проникают.

Также палящей жары или холода нам не приметить

Зреньем своим никогда, да и звук увидать невозможно.

Но это всё обладает, однако, телесной природой,

Если способно оно приводить наши чувства в движенье:

Ведь осязать, как и быть осязаемым, тело лишь может.

И, наконец, на морском берегу, разбивающем волны,

Платье сыреет всегда, а на солнце вися, оно сохнет;

Видеть, однако, нельзя, как влага на нем оседает,

Да и не видно того, как она исчезает от зноя.

Значит, дробится вода на такие мельчайшие части,

Что недоступны они совершенно для нашего глаза.

Так и кольцо изнутри, что долгое время на пальце

Носится, из году в год становится тоньше и тоньше;

Капля за каплей долбит, упадая, скалу; искривленный

Плуга железный сошник незаметно стирается в почве;

И мостовую дорог, мощеную камнями, видим

Стертой ногами толпы; и правые руки у статуй

Бронзовых возле ворот городских постепенно худеют

От припадания к ним проходящего мило народа.

Нам очевидно, что вещь от стиранья становится меньше,

Но отделение тел, из нее каждый миг уходящих,

Нашим глазам усмотреть запретила природа ревниво,

И в заключенье: того, что и дни придают, и природа

Мало–помалу к вещам, заставляя расти постепенно,

Нам не увидеть никак и при всей изощренности зренья.

Также в вещах, что хиреть начинают от старости дряхлой,

Как и в приморских камнях, изъеденных едкою солью,

Ты не усмотришь того, что из них каждый миг убывает.

Так при посредстве невидимых тел управляет природа.

Но не заполнено всё веществом и не держится тесно

Сплоченным с разных сторон: в вещах пустота существует.

Знать это будет тебе полезно по многим причинам

И не допустит тебя заблуждаться в бесплодных исканьях,

Сущность вселенной познать, не давая словам моим веры.

Вот почему несомненна наличность пустого пространства:

Без пустоты никуда вещам невозможно бы вовсе

Двигаться было; ведь то, что является признаком тела:

Противодействовать и не пускать — препятствием вечным

Было б вещам, и ничто бы тогда не могло продвигаться,

Ибо ничто, отступив, не дало бы начала движенью.

В самом же деле в морях, на земле и в небесных высотах

Многоразличным путем совершается много движений

Перед глазами у нас; а не будь пустоты, то не только

Вещи никак не могли б пребывать в непрестанном движеньи,

Но и на свет никогда появиться ничто не могло бы,

Ибо лежала б всегда материя стиснутой всюду.

Кроме того, и при всей своей видимой плотности, вещи

Всё ж, как увидишь сейчас, всегда будут пористы телом:

Так, сквозь каменья пещер сочится текучая влага

Вод, и слезятся они обильными каплями всюду;

Всюду по телу живых созданий расходится пища;

Да и деревья растут и плоды в свое время приносят,

Так как от самых корней растекается пища повсюду,

Вверх по стволу проходя и по веткам везде пробегая;

Звуки идут через стены домов и замкнутые двери,

Внутрь пролетая; мороз до костей проникает жестокий.

Если б пустот никаких, по каким бы тела проходили,

Не было, ты бы никак явлений таких не увидел.

И, наконец, почему мы видим, что многие вещи

Весом тяжеле других, по объему нисколько не меньших?

Ведь, коль в клубке шерстяном содержится столько же тела,

Сколько и в слитке свинца, то и весить он столько же должен,

Ибо всё книзу давить является признаком тела,

Наоборот: пустота по природе своей невесома.

Так что, коль что–нибудь легче другого того же размера,

Больше в себе пустоты заключает оно очевидно.

Наоборот: если что тяжелее, то, стало быть, больше

Тела имеется в нем, а порожнего меньше гораздо.

Значит, бесспорно к вещам примешано то, что стремимся

Разумом чутким найти и что мы пустотой называем.

Здесь мне придется тебя, чтоб от истины ты не отвлекся,

Предостеречь от того, что иные порой измышляют.

Так говорят, что вода, уступая чешуйчатым рыбам,

Путь им во влаге дает, ибо сзади они оставляют

Место, где могут опять сливаться отшедшие струи;

Также и прочим вещам, взаимно меняясь местами,

Двигаться можно, хотя и заполнено всюду пространство.

Но основанье таких объяснений заведомо ложно,

Ибо куда ж, наконец, в самом деле, продвинуться рыбам,

Ежели места вода им не даст? И обратно: куда же

Смогут струи отступить, если двигаться рыбы не смогут?

Так что, иль надо тела лишить совершенно движенья,

Или же надо признать, что в вещах пустота существует

И что отсюда берут начало движения вещи.

И в заключенье: коль два обширные тела, столкнувшись,

Быстро отскочат одно от другого, то воздух, конечно,

Должен всю ту пустоту захватить, что меж них получилась;

Но, и врываясь туда отовсюду стремительным током,

Все–таки сразу всего заполнить пространства не сможет:

Он непременно займет сначала ближайшее место,

Следом другое за ним, а затем уж и все остальные.

Если же думает кто, что тела оттого разлететься

Могут, что воздух тогда сжимается, — мыслит неверно.

Ибо пустым тут становится то, что им не было раньше

И заполняется то, что прежде пустым пребывало;

Да и не может никак таким образом воздух сгущаться;

А если б даже и мог, то не мог бы он сжаться, считаю,

Без пустоты и свои все части сплотить воедино.

Сколько поэтому ты ни медлил бы, мне возражая,

Все же придется признать, что в вещах пустота существует.

Также и много других собрать бы я мог доказательств,

Чтобы еще подтвердить несомненность моих рассуждений,

Но и следов, что я здесь слегка лишь наметил, довольно,

Чтобы ты чутким умом доследовал все остальное.

Ибо, как гончие псы чутьем на горах открывают

Логова диких зверей, густою укрытые чащей,

Только на след нападут и на верную выйдут дорогу,

Так же усмотришь и ты постепенно одно из другого

В этого рода вещах и, повсюду по следу проникнув,

Истину сам извлечешь, в потаенных сокрытую дебрях.

Если ж ты медлишь теперь и склонен еще сомневаться,

Вот что открыто тогда могу обещать тебе, Меммий:

Столь изобильной струей, исходящей из мощных истоков

Полного сердца, моя вдохновенная речь изольется,

Что прокрадется, боюсь, тем временем дряхлая старость

В наши с тобою тела и жизни нам узы расторгнет,

Прежде чем я исчерпать успею запас доказательств

Хоть для одной из вещей, что я здесь излагаю стихами.

Но продолжаю я нить своего рассуждения снова.

Всю, самоё по себе, составляют природу две вещи:

Это, во–первых, тела, во–вторых же, пустое пространство,

Где пребывают они и где двигаться могут различно.

Что существуют тела, — непосредственно в том убеждает

Здравый смысл; а когда мы ему доверяться не станем,

То и не сможем совсем, не зная, на что положиться,

Мы рассуждать о вещах каких–нибудь тайных и скрытых.

Если ж пространства иль места, что мы пустотой называем,

Не было б вовсе, тела не могли бы нигде находиться

И не могли б никуда и двигаться также различно,

Как я на это тебе указал уже несколько раньше.

Кроме того, привести ничего ты не мог бы такого,

Что и не тело и что к пустоте вместе с тем не причастно

И оказаться могло б какой–нибудь третьей природы.

Ибо наличное всё непременно быть чем–нибудь должно,

Будь оно иль велико, или самых ничтожных размеров:

Коль осязанью оно хоть несколько будет доступно,

Тел совокупность умножит собой и к итогу причтется;

Если же будет совсем недоступно оно осязанью

И не поставит преград прохожденью любого предмета,

Полостью будет оно, что мы пустотой называем.

Кроме того, всё то, что само по себе существует,

Действует или само, иль подвержено действию будет,

Иль будет тем, где вещам находиться и двигаться можно.

Действовать иль подвергаться воздействию тело лишь может,

Быть же вместилищем тел может только пустое пространство.

Так что самой по себе средь вещей оказаться не может,

Вне пустоты и вне тел, какой–нибудь третьей природы,

Иль ощутимой когда–либо помощью нашего чувства,

Или такой, что она разуменью была бы доступна.

Ибо всё то, что мы можем назвать, то окажется свойством

Этих обоих начал иль явлением, как ты увидишь.

Свойство есть то, что никак отделить иль отнять невозможно

Без разрушенья того, чему оно будет присуще:

Вес у камней, у огня теплота, у воды ее влажность,

Тел ощущаемость всех и неощутимость пустого.

Рабство, напротив того, иль бедность, или богатство,

Как и свобода, война и согласье, и всё, что природу,

При появленьи своем иль уходе, отнюдь не меняет,

Всё это мы, как и должно, явлением здесь называем.

Также и времени нет самого по себе, но предметы

Сами ведут к ощущенью того, что в веках совершилось,

Что происходит теперь и что воспоследует позже.

И неизбежно признать, что никем ощущаться не может

Время само по себе, вне движения тел и покоя.

Также, когда говорят об увозе Тиндаровой дщери

Иль поражении Трои сынов на войне, то не должно

Думать, что сами собой существуют события эти,

Так как людей, при которых явления эти свершились,

Невозвратимо уже унесло миновавшее время.

Ибо всё то, что свершится, явленьем быть названо может

Иль поколений людских, или мест, где всё это случится.

Если б, к тому ж, у вещей ни материи не было вовсе,

Ни пространства и места, в котором всё происходит,

То никогда красотой Тиндариды раздутое пламя

Страсти любовной, в груди Александра Фригийца пылая,

Славных боев не зажгло бы на поприще брани свирепой,

И никогда бы и конь деревянный тайком от троянцев

Ночью Пергама не сжег, извергнув грекорожденных.

Ясно ты видишь теперь, что у всех без изъятья деяний

Ни самобытности нет, ни сущности той, как у тела,

И не имеют они никакого сродства с пустотою;

Но ты по праву скорей называть их явленьями можешь

Тела, а также и места, в котором всё происходит.

Дальше, тела иль вещей представляют собою начала,

Или они состоят из стеченья частиц изначальных.

Эти начала вещей ничему не под силу разрушить:

Плотностью тела своей они всё, наконец, побеждают.

Правда, представить себе затруднительно то, что возможно

Что–нибудь в мире найти с безусловною плотностью тела:

Даже сквозь стены домов проникают небесные молньи,

Как голоса или крик; огонь раскаляет железо,

Скалы трещат, рассыпаясь в куски от свирепого жара,

Золото крепость свою теряет, в пылу расплавляясь,

Жидким становится лед побежденной пламенем меди,

Сквозь серебро и тепло и пронзительный холод проходят.

То и другое всегда мы чувствуем, взявши, как должно,

Чашу рукою, когда она полнится влагой росистой.

Видимо, нет ничего, таким образом, плотного в мире.

Но коль и разум, а с ним и природа вещей принуждают

Думать иначе, то здесь мы в немногих стихах истолкуем,

Что существуют такие тела, что и прочны и вечны:

Это — вещей семена и начала в учении нашем,

То, из чего получился весь мир, существующий ныне.

Прежде всего, раз уж найдено здесь основное различье

Между вещами двумя, по их двоякой природе, —

Именно, телом и местом, в котором всё происходит, —

То существуют они непременно вполне самобытно.

Ибо, где есть то пространство, что мы пустотой называем,

Тела там нет, а везде, где только находится тело,

Там оказаться никак не может пустого пространства.

Значит, начальные плотны тела, и нет пустоты в них.

Так как, затем, в производных вещах пустоту мы находим,

Плотное должно ее вещество окружать непременно;

Да и нельзя допустить на основе разумной, чтоб вещи

В теле своем пустоту, сокровенно тая, содержали,

Ежели плотность того отрицать, что ее заключает.

Далее: только одно вещества сочетание может

Быть в состояньи в себе заключать пустое пространство;

И потому вещество, состоя из плотного тела,

Может быть вечным, хотя разлагается всё остальное.

Далее, если б нигде никакой пустоты не встречалось,

Плотным являлось бы всё; и напротив, коль тел бы известных

Не было, чтобы заполнить места, что они занимают,

Всё б оказалось тогда и пустым, и порожним пространством.

Значит, везде пустота, очевидно, сменяется телом,

Ибо ни полности нет совершенной нигде во вселенной,

Ни пустоты, а тела существуют известные только,

Что полнотой разграничить способны пустое пространство.

Эти тела ни от внешних толчков разлагаться не могут,

Ни, изнутри чем–нибудь пораженные, врозь распадаться,

Ни от воздействия силы иной уничтожиться вовсе,

Как я на это тебе указал уже несколько раньше.

Без пустоты ведь ничто, очевидно, разбиться не может

Или же сломленным быть, или на–двое быть рассеченным,

Или же влагу вбирать, а равно и пронзительный холод,

Или палящий огонь, от чего разрушаются вещи.

Так что, чем более вещи в себе пустоты заключают,

Тем и скорей это всё до конца уничтожить их может.

Если ж начальные плотны тела, если нет пустоты в них,

Как я учил, то должны они вечными быть непременно.

Если же, кроме того, не была бы материя вечной,

То совершенно в ничто обратились давно бы все вещи,

Из ничего бы тогда возрождалось и всё, что мы видим.

Но, раз уж я доказал, что ничто созидаться не может

Из ничего, и всё то, что родилось, в ничто обращаться,

Первоначалам должно быть присуще бессмертное тело,

Чтобы все вещи могли при кончине на них разлагаться,

И не иссяк бы запас вещества для вещей возрожденья.

Первоначала вещей, таким образом, просты и плотны,

Иначе ведь не могли бы они, сохраняясь веками,

От бесконечных времен и досель восстанавливать вещи.

И, наконец, не поставь никакого предела природа

Для раздробленья вещей, тела материи ныне,

Силой минувших веков раздробившись, дошли до того бы,

Что ничему уж, из них зачатому, в известное время

Было б пробиться нельзя до высшего жизни предела.

Ибо, мы видим, скорей что угодно разрушиться может,

Чем восстановленным быть; поэтому то, что доселе

Долгие дни и века бесконечных времен миновавших

Врозь разнесли, раздробив и на мелкие части расторгнув

Вновь в остальные века никогда не могло б воссоздаться.

Но, несомненно, предел раздробленью известный положен,

Так как мы видим, что вещь возрождается каждая снова,

И установлен вещам, сообразно с их родом, предельный

Срок, когда могут они достигнуть жизни расцвета.

Надо добавить сюда еще то, что, хотя совершенно

Плотны тела основные, однако вполне объяснимо,

Как из них воздух, вода, и земля, и огонь — всё, что мягко, —

Может возникнуть, какой созидается всё это силой,

Если в составе вещей пустоты заключается примесь.

Если ж, напротив, вещей начала мягкими были б,

Взяться откуда могли и твердый кремень, и железо, —

Это нельзя объяснить,