Енот, нутрията и другие зверята - Некрасов Аким Владимирович - Страница 4

А Чеп таскал да таскал из воды то сазанчика, то голавлика.

Костя с хитроватой улыбкой посматривал на меня, продолжая своё дело.

— Рассказывай, как ты выучил Чепа, — сказал я, когда напуганные рыбы отошли от берега и ловля прекратилась.

И тут сын подробно рассказал мне свою тайну, которую так долго сохранял из желания сделать мне сюрприз.

Однажды ловил Костя рыбу удочкой. Чеп в это время охотился за лягушками и натаскал их под куст добрую кучку.

Солнце пригрело. Стайки плотвичек поднялись к поверхности воды. Рыбки с чмоканьем хватали кустики ряски, всплёскивались. Чеп насторожился, прижался к земле, перебирая лапками. Костя с интересом наблюдал за ним. Глаза Чепа горели хищными огоньками, он весь напружинился, готовый вот-вот прыгнуть… Прыжок! Лёгкое тело хорька взметнулось вверх и погрузилось в воду как раз в том месте, где было наибольшее скопление чёрных спинок. Через несколько секунд хорёк вылез на берег с плотвичкой в зубах. Костя попробовал отобрать рыбку, но Чеп сердито заворчал, отнёс добычу к лягушкам, прогрыз ей голову и, облизываясь, отошёл. Потом начал валяться и отряхивать с мокрой шубки приставшие комочки земли.

«А что, если его выучить ловить рыбу?» — подумал Костя.

Назавтра, поймав плотвичку, Костя отрезал у лесы крючок, через жабры в рот продёрнул нитку, завязал и, бросив в воду рыбку, стал её водить. Хорёк вскинулся, нырнул и схватил плотвичку…

Много дней продолжалась дрессировка, и наконец Костя добился своего: достаточно было, увидев в светлой воде рыбу, поднять над нею удилище, как хорёк бросался за нею в воду…

Августовским утром под навесом, заменявшим летнюю кухню, бабушка Фаина готовила завтрак. Пришла соседка Аннушка с сыном Лёнькой, которому едва минул год. Мать постелила на траву одеяло, посадила на него Лёньку, а сама присела на скамеечку. Женщины разговорились. Лёнька обрадовался свободе, что-то лепетал на своём языке, улыбался. Он был рад сверкающему летнему утру, прохладе чистого воздуха, зелёной, ещё влажной от ночной росы травке. Незаметно мальчуган дополз до края одеяла и принялся за исследование живого мира, населявшего зелёную чащу травы. Вот муравей тащит белого червячка, толкая его перед собой. Вот серая, с ковровой спинкой гусеница повисла на былинке. Сверкая ярким пёстрым нарядом, на травинку села бабочка. Ребёнок потянулся к ней — бабочка вспорхнула. Лёнька проводил её глазами. В руках вместо бабочки оказался прутик. Лёнька принялся бить им по траве. Серая гусеница упала на землю. Что-то длинное, тяжёлое заворочалось в траве под ударами прутика. Лёнька засмеялся. Выдернув прутик из-под придавившей его тяжести, он снова замахнулся и ударил по тому же месту. Послышалось шипение. Лёнька снова громко засмеялся. Тут и взглянула в его сторону мать. Надо бы крикнуть, схватить сына на руки, что-то предпринять, а она побелела и, словно загипнотизированная, замерла без движения, без звука. В полуметре от Лёньки, выставив из травы голову, шипела змея. Случайно взглянув на Аннушку, поражённая её странной позой и смертельной бледностью, бабушка перевела взгляд на Лёньку и в ужасе вскрикнула.

В этот момент от дома молнией метнулся Чеп и бросился на змею. Аннушка кинулась к сыну, схватила его на руки и заплакала. А Чеп, вцепившись в змею зубами пониже шеи, придавил её к земле и рычал. Змея обвилась вокруг его туловища, сжалась, но скоро кольца распались. Чеп перегрыз змею надвое и принялся есть ещё извивающееся в его лапах тело.

Я в это время вышел из дома и, увидев плачущую соседку с ребёнком в руках и хорька возле одеяла, с ужасом подумал было: «Чеп бросился на ребёнка!» Но, когда присмотрелся к тому, чем был занят Чеп, сразу всё понял.

Я взял палку и выкатил из травы на чистое место голову змеи. Это была гадюка. Дом наш стоял на окраине, рядом был пустырь с развалинами. Видимо, оттуда и приползла змея…

Как-то Костя пошёл с Чепом на речку прогуляться. Я читал газету, когда сын влетел в комнату возбуждённый, расстроенный. Вот что произошло на берегу.

Косте захотелось искупать Чепа. Он зашёл в воду в неглубоком месте и стал звать к себе зверька. Но хорёк, разыгравшись, не шёл. Костя выбрался на берег. Чеп взбежал на яр и понёсся по редким кустикам бурьяна.

Поднявшись на яр, мальчик замер от страха за своего любимца. Степной орёл камнем падал сверху на хорька. Молниеносно схватив его в когти, беркут взмыл вверх и полетел вдоль речки. Костя закричал, замахал руками и побежал по берегу. Птица летела невысоко. Было видно, как отчаянно извивалось тело хорька. Орёл удалялся и вскоре перелетел речку. Вот он постепенно стал снижаться и наконец скрылся за полоской кустарника…

— Я хотел переплыть речку, — закончил Костя, едва сдерживая слёзы, — бежать туда… Да разве успеешь?

Я стал успокаивать его:

— Не горюй, сынок, всё равно скоро пришлось бы с ним расстаться: взрослый он стал, держать дальше было бы опасно.

Но Костя только рукой махнул и, глотая слёзы, вышел.

Я, как и Костя, был уверен, что Чеп погиб. Одного удара огромного беркута достаточно, чтобы убить и не такого маленького зверька, как хорёк. И что же? На второй день вечером Чеп нашёлся. Его привёл к нам старый пастух Семёныч. Нашему изумлению не было границ. Костя ошалел от радости. Он схватил хорька на руки, прижимал к себе, гладил. На спине Чепа были пятна засохшей крови, левое ухо распорото надвое.

Семёныч рассказал: под вечер гнал он стадо к станице, покрикивая на коров и пощёлкивая бичом. И вдруг остановился в изумлении. В трёх метрах от него, на чистом, выбитом месте стоял зверёк и, повернув голову набок, посматривал на Семёныча.

— Никак, хорёк, — рассудил Семёныч. — Где это тебя так угораздило, сердечный?.. Ухо-то, говорю, кто раскромсал?

Хорёк не только не испугался голоса Семёныча, но даже подошёл ближе.

— Господи! — удивился Семёныч. — Это как же он не боится человека?.. Иди себе с богом, не трону я тебя, — и двинулся вслед за ушедшим вперёд стадом.

Хорёк побежал за ним. Семёныч оглянулся.

«Стоп! — Он вспомнил, что у моего сына был приручённый хорёк. — Не тот ли? — подумал старый пастух. — Но как он попал сюда? Не иначе — сбежал».

Весь путь до станицы Семёныч беседовал с хорьком:

— Вот ты удрал, удовольствие себе доставил, дичинки отведал. Правда, ухо вот… Но это ничего: присохнет, заживёт… А хозяин небось горюет, ищет тебя… Принимайте, — сказал в заключение Семёныч. — Вижу, что ваш.

— Да ведь его вчера беркут унёс, — сказал Костя.

— Беркут? — удивился старый пастух. — Вот оно что! Стало быть, загрыз он птицу-то. Хорьки — они такие: бедовые зверюги…

И вот случилось то, чего надо было ожидать и что я смутно предчувствовал. Я знал, что у хорька, каким бы ручным он ни был, рано или поздно должен был проснуться инстинкт хищника, но не принимал мер предосторожности. Меня успокаивало, что Чеп в последнее время не делал попыток напасть на кур. Со своими он иногда даже спал вместе, в курятнике. «Он воспитан человеком, — думал я, — взят ещё слепым, может, обойдётся».

Через два дня после возвращения, рано утром, когда хозяйки погнали коров в табун, Чеп пробрался в соседний двор, схватил курицу, загрыз и приволок в своё логово. Потом снова побежал, задушил вторую, притащил и положил рядом. Третью только успел прикончить, как вернулась хозяйка, застала разбойника на месте преступления и подняла шум.

Чтобы успокоить разгневанную соседку, пришлось откупиться деньгами и пообещать, что такое не повторится.

Чепа мы заключили в клетку. Первые дни он злобно грыз железные прутья, метался, пытался вырваться. Потом смирился, затих и лежал, равнодушный ко всему, скучный. Ел он мало, хотя Костя в изобилии доставлял ему рыбу, живых лягушек. Шубка на нём потускнела, мордочка осунулась.