Истории про девочку Эмили - Монтгомери Люси Мод - Страница 1

Люси Мод Монтгомери

Истории про девочку Эмили

Глава 1

Дом в низине

Дом в низине находился, как выражались жители Мейвуда, «за милю отовсюду». Он стоял в маленькой травянистой лощине и выглядел так, будто вовсе не был построен, как все другие дома, а вырос там, словно большой коричневый гриб. К нему вела длинная, покрытая травой дорожка, а густо растущие вокруг молоденькие березки почти скрывали его из вида. Из его окон не было видно ни одного другого дома, хотя деревня находилась совсем рядом — за ближайшим холмом. Старая Эллен Грин считала лощину самым пустынным местом на свете и уверяла, что и единого дня там не вытерпела бы, если бы ей не было жаль «ребенка».

Но одиннадцатилетняя Эмили даже не подозревала, что ее жалеют и что она живет в «пустынном месте». Ей вполне хватало общества. Был папа… и Майк, и Задира Сэл. И Женщина-ветер всегда бродила поблизости; и были деревья: Адам и Ева, Петушиная Сосна и дружелюбные леди-березки.

А еще была «вспышка». Предугадать ее приход никогда не удавалось, и надежда испытать это волшебное переживание держала Эмили в вечном волнении ожидания.

В промозглые сумерки одного из весенних дней Эмили вышла на прогулку… прогулку, которую она запомнила на всю жизнь — возможно, из-за какой-то пугающей красоты тех сумерек, а, возможно, из-за того, что впервые за много недель к ней пришла «вспышка»… но, скорее всего, причиной стало случившееся потом, после того как она вернулась с прогулки.

Это был пасмурный, холодный день в начале мая, грозивший дождем, который так и не пролился. Папа весь день пролежал на кушетке в гостиной. Он сильно кашлял и почти не говорил с Эмили, что было очень необычно для него. Большую часть времени он лежал, заложив руки за голову, и его большие, запавшие, темно-голубые глаза были устремлены с мечтательным и отсутствующим выражением на затянутое облаками небо, видневшееся между лапами двух больших елей в палисаднике — Адам и Ева, так они с Эмили всегда называли их из-за причудливого сходства, которое Эмили заметила однажды между этими деревьями, стоящими по разные стороны от маленькой яблони, и Адамом и Евой возле Древа Познания на картинке в одной из старых книжек, принадлежавших Эллен Грин. Древо Познания выглядело в точности как приземистая яблоня, а Адам и Ева стояли по обе стороны от него в таком же напряженном оцепенении, как большие ели.

Эмили очень занимала мысль, о чем думает папа, когда так лежит, но она никогда не беспокоила его вопросами, если у него был сильный кашель. Ей просто хотелось с кем-нибудь поговорить. Но Эллен Грин также не была склонна к разговорам в тот день. Она только без конца ворчала, и это ворчание означало, что Эллен чем-то встревожена. Ворчала она и накануне вечером, после того как доктор долго шептался с ней в кухне, ворчала и тогда, когда давала Эмили перекусить перед сном хлебом и патокой. Эмили не любила хлеб и патоку, но съела их, потому что не хотела обидеть Эллен. Эллен редко позволяла ей есть перед сном, а когда позволяла, это означало, что, по той или иной причине, она желала сделать особое одолжение.

Эмили ожидала, что за ночь приступ ворчливости пройдет, как это обычно бывало; но он не прошел, так что нечего было и ожидать какого-то общения с Эллен. Впрочем, нельзя сказать, что подобное общение когда-либо было приятным. Однажды в приступе раздражения Дуглас Старр сказал Эмили, что «Эллен Грин — толстая, ленивая и ничтожная старуха», и всякий раз после этого, глядя на Эллен, Эмили думала, что это самое точное определение, какое только можно было дать этой женщине… Так что Эмили устроилась поудобнее в старом, обшарпанном, уютном кресле с подголовником и весь день читала «Путешествие пилигрима»[2]. Эмили любила эту книгу. Много раз прошла она прямой стезей добродетели вместе с Христианом и Христианой — хотя приключения Христианы нравились ей гораздо меньше, чем приключения Христиана. Начать с того, что с Христианой всегда шло ужасное множество народа. В ней не было и половины того очарования, каким обладал одинокий неустрашимый герой, встретивший черных призраков в Долине Смертной Тени и столкнувшийся с Аполлионом[3]. Темнота и страшные существа — ничто, когда у вас полно спутников. Но оказаться одному… ах! Эмили содрогалась от восхитительного ужаса, думая о таком испытании!

Когда Эллен объявила, что ужин готов, Дуглас Старр велел Эмили пойти и поесть.

— Сам я ужинать не хочу. Просто полежу здесь и отдохну. А когда ты, мой эльф, вернешься, мы с тобой поговорим по душам.

И он улыбнулся ей своей обычной, полной любви, красивой улыбкой, которую Эмили всегда находила такой милой… Поужинала она с удовольствием — хотя ужин никак нельзя было назвать вкусным. Хлеб оказался полусырым, яйцо недоваренным, зато, как ни странно, ей было позволено посадить Задиру Сэл и Майка по обе стороны от ее стула, и Эллен только что-то ворчала себе под нос, когда Эмили давала им крошечные кусочки хлеба с маслом.

У Майка была такая прелестная манера сидеть на задних лапках и хватать кусочки передними, а Задира Сэл, когда ее очередь слишком долго не наступала, почти как человек, касалась ноги Эмили чуть повыше туфли. Эмили любила их обоих, но ее фаворитом был Майк — красивый темно-серый кот с огромными, как у совы, глазами, весь такой мягкий, толстый, пушистый. Сэл всегда оставалась худой, и никакое усиленное питание не могло помочь покрыть ее кости плотью. Она нравилась Эмили, но ее никогда не хотелось прижать к себе или погладить — из-за ее худобы. Однако она привлекала Эмили какой-то удивительной, таинственной красотой. Задира Сэл была серой в белых, очень белых пятнах, с очень гладкой шерсткой, длинной, острой мордочкой, очень длинными ушами и очень зелеными глазами. Она обладала всеми качествами грозного бойца, и чужие кошки всегда терпели поражение в первой же схватке с ней. Эта бесстрашная маленькая злючка нападала даже на собак, обращая их в паническое бегство.

Эмили любила своих кошек и с гордостью говорила, что воспитала их сама. Обоих, когда они были еще котятами, подарила ей учительница воскресной школы.

— Живой подарок — это так мило, — говорила Эмили, обращаясь к Эллен, — потому что он день ото дня становится еще милее.

Однако ее очень тревожило то, что у Задиры Сэл не было котят.

— Не знаю, почему это так, — жаловалась она Эллен. — У большинства остальных кошек, похоже, даже больше котят, чем им нужно.

После ужина Эмили вошла в гостиную и обнаружила, что папа уснул. Она очень обрадовалась этому, так как знала, что он мало спал в последние две ночи, но вместе с тем была и немного разочарована тем, что они не «поговорят по душам». Разговоры с папой «по душам» всегда были такими восхитительными. Но почти такой же восхитительной казалась и предстоящая прогулка — чудесная прогулка в полном одиночестве в седой вечер юной весны. Эмили очень давно не гуляла.

— Надень капор и, смотри, живо домой, если пойдет дождь, — предупредила Эллен. — Тебе с простудой шутить нельзя… не то что другим детям.

— Почему это мне нельзя? — с некоторым негодованием спросила Эмили. Почему ей нельзя «шутить с простудой», если другим детям можно? Это нечестно!

Но Эллен только проворчала в ответ что-то невнятное. Тогда Эмили пробормотала чуть слышно, для собственного удовлетворения: «Толстая, ничтожная старуха!» — и отправилась наверх, чтобы взять капор — довольно неохотно, так как любила бегать с непокрытой головой. Надев полинялый голубой капор на блестящие, черные как смоль волосы, заплетенные в длинную, тяжелую косу, она приятельски улыбнулась своему отражению в маленьком зеленоватом зеркале. Улыбка начиналась где-то в уголках ее губ, а потом заливала все лицо — медленно, таинственно, чудесно, как часто думал Дуглас Старр. Это была улыбка ее покойной матери — то, что привлекло его к Джульет Марри в момент их первой встречи и удержало навсегда. Улыбка, похоже, была единственным, что Эмили унаследовала от матери в физическом отношении. Во всем остальном — думал он — она походила на Старров… с ее большими лилово-серыми глазами, длинными ресницами, черными бровями, высоким белым лбом — слишком высоким, чтобы считаться красивым, с тонкими чертами бледного овального лица, выразительным ртом и маленькими ушками, чуть-чуть остренькими — признак несомненного родства с племенами, населяющими страну эльфов.