Рене по прозвищу Резвый - Кондаурова Елена - Страница 2

Неизвестно, по этой причине или нет, но здоровье матери после отъезда Рене стало стремительно ухудшаться, и она умерла как раз на первую годовщину его пребывания в семинарии.

За это Рене отца иногда ненавидел.

За стенами глухо ударил церковный колокол. В это время семинаристы обычно шли обедать, но ему ничего подобного сегодня не светило. Наказанным полагались вода и кусок хлеба, да и то вечером.

Неожиданно в коридоре снова раздались шаркающие шаги. Не успел Рене как следует удивиться, как в замке заскрежетал ключ, и дверь его камеры распахнулась. На пороге стоял старый церковный служка, тот самый, который и привел его сюда после мессы.

— Выходи, отрок, — сказал он. — Отец Жером хочет поговорить с тобой.

«Началось», — подумал Рене, поднимаясь и идя к двери. Сейчас, несмотря на уверенность, что все будет как он задумал, ему было страшновато. Он принял максимально виноватый вид и пошел следом за провожатым.

Постучав и дождавшись ответа, Рене вошел в кабинет главы семинарии отца Жерома. Тот, восседая за огромным дубовым столом, сделал начальственный жест, позволяющий ученику сесть на стул напротив него. Рене опустился на стул, невольно озираясь. Здесь он был в первый раз. Какие бы проступки он ни совершал ранее, до такого дело еще не доходило. Обычно все ограничивалось карцером и строгим внушением со стороны классного воспитателя.

Обстановка в кабинете отца Жерома полностью соответствовала владельцу. Все было просто, строго и аскетично, никаких излишеств и тем более украшений. У начальника семинарии были свои принципы и взгляды на то, как должен жить священник, которые, по сплетням, бродившим в этом учреждении, разделяли далеко не все семинарские преподаватели, отнюдь не чуравшиеся земных благ. Из тех же сплетен Рене знал, что положение отца Жерома в последнее время несколько пошатнулось, потому что его начал подсиживать отец Дамиан, его заместитель, хитрый и пронырливый, как лиса.

Отец Жером бросил на Рене строгий пристальный взгляд. Весь его облик дышал едва сдерживаемым неодобрением. Это сразу заставило Рене забыть о необходимости делать виноватый вид, и он ответил отцу Жерому не менее красноречивым взглядом. Если отец Жером был не в восторге от воспитанника, то и воспитанник питал к нему ничуть не лучшие чувства. Несмотря на принципы, в отце Жероме присутствовало качество, из-за чего Рене терпеть не мог священников. А именно: тот иногда вел себя так, будто господь бог — его подчиненный, который всегда сообщает ему, что, когда, с какой целью и почему он делает, а главное, хочет сделать.

При всем уважении к начальнику семинарии и к остальным священникам Рене полагал, что господь вряд ли делился с ними своими планами и объявлял намерения.

Отец Жером первым опустил взгляд и взял в руки одну из лежащих на столе бумаг.

— Я вызвал вас для того, чтобы сообщить скорбную новость, — сухо начал он. — Сегодня мы получили письмо, в котором говорится, что ваш батюшка, барон де Гранси, скончался двадцатого числа сего месяца. То есть вчера. Да упокоит господь его душу. Примите мои соболезнования.

Никакого соболезнования в голосе священника не чувствовалось, но Рене не обратил на это ни малейшего внимания. Новость настолько потрясла его, что он как будто мгновенно ослеп и оглох. Существование отца до сих пор представляло такую несомненную, непреложную основу его собственного существования, что Рене не понимал, как будет теперь жить.

Наверное, это отразилось на его лице, потому что отец Жером сдавленно кашлянул и заговорил намного мягче:

— Не печальтесь, Рене. Ваш батюшка был прекрасным человеком и добрым сыном церкви. Я уверен, что господь примет его грешную душу.

На это Рене почти не отреагировал. Он не знал, куда отправится после смерти душа его отца, человека жесткого и далеко не всегда милосердного, но это его и не волновало. Гораздо важнее было то, что он уже никогда не встретится с ним здесь, на земле.

— От чего он умер? — глухо спросил Рене.

— От лихорадки, — ответил отец Жером. — Простудился на охоте.

Рене его слова показались бредом сумасшедшего. Отец всегда казался ему крепким, как столетний дуб, и меньше всего способен был умереть от какой-то простуды.

— Ваш батюшка, уже находясь на смертном одре, — снова заговорил отец Жером, — и будучи человеком благочестивым и богобоязненным, написал нам несколько строк, в коих умолял нас, несмотря ни на что, помочь вам возложить на себя обязанности служителя церкви. — Он немного помолчал, наблюдая за лицом воспитанника. — Поэтому, невзирая на ваш сегодняшний проступок, мы приняли решение оставить вас в семинарии и позволить принять сан. Благодарите за это вашего батюшку, потому что в другое время вы были бы отчислены без промедления. Я уже начал писать ему, что мы снимаем с себя всякую ответственность за вас, когда получил известие о его смерти. Вот, взгляните!

Рене резко вскинул голову, не глядя на протянутую ему бумагу. Он не знал, чего ему хотелось больше — то ли расхохотаться, то ли разрыдаться. Так, значит, отец все-таки добился своего. Умер, но добился.

Следующий шаг потребовал от него всех душевных сил, которые на тот момент были в наличии. Трудно идти против воли отца, но против воли мертвого отца труднее во много раз. Но Рене знал, что, если он этого не сделает, будет ненавидеть себя всю оставшуюся жизнь.

— Святой отец, — с усилием разлепив губы, проговорил он, — мне кажется, что ваше письмо совершенно справедливо. Мне не нужно становиться священником. Я этого недостоин.

— Ну-ну, не стоит так говорить! — пошел на попятную отец Жером. — За исключением поведения, вы были далеко не худшим учеником нашей семинарии. Даже, можно сказать, одним из лучших. По большинству предметов у вас неплохие оценки, греческий и латынь вы вообще знаете прекрасно!

Рене внутренне поморщился. Он почти не учил уроков, у него просто была хорошая память. А греческий и латынь ему преподавали еще дома, но там он читал на них Вергилия и Софокла, а не святое писание. Кроме того, преподаватели часто ставили ему оценки, даже не спрашивая.

— Не судите себя строго, Рене, — продолжил отец Жером. — Если посмотреть здраво, большинство ваших проступков — это либо детские шалости вроде подбрасывания лягушек в суп, либо досадная неловкость вроде сегодняшней. Вы понесли за них наказание, и вам совершенно не нужно отказываться от избранной вашим отцом стези.

Рене внимательно посмотрел на священника. Это было что-то новенькое. Насколько он помнил, его всегда называли чуть ли не позором семинарии. В душу начало закрадываться нехорошее подозрение, что отец, наверное, перед смертью дал им денег либо упомянул в завещании. Он решил проверить.

— Видите ли, отец Жером, я давно уже сомневаюсь, что отец поступил правильно, отдав меня сюда. Я смотрю на себя и вижу огромное количество пороков, которыми наделила меня моя грешная природа и с которыми я не в силах справиться.

— Какие же это пороки, сын мой? — удивленно поинтересовался священник. — Признаться, я не замечаю у вас особых пороков.

Ну точно!

— Вы просто очень снисходительны ко мне, отец Жером! — не сдавался Рене. Он был уверен, что угадал с завещанием. — Во-первых, я люблю вкусно поесть, то есть предаюсь греху чревоугодия!

— Но сан священника вовсе не требует аскетизма! — возразил отец Жером. — Мать-церковь учит, что ограничивать себя в насущных потребностях следует только по велению души!

— Моя душа совершенно не велит мне этого делать, — сокрушенно признался Рене. — Кроме того, я чрезвычайно ленив, отец Жером. Вы хвалили мои успехи в учебе, но они не стоили мне никаких усилий. У меня просто хорошая память, а греческий и латынь я изучал еще дома. Еще я горд и заносчив, об этом вы можете расспросить моих соучеников, и они с радостью подтвердят это. — Здесь Рене не кривил душой. Не желая находиться в семинарии, он не желал и заводить приятелей среди будущих попов. За все время он более-менее общался только с двумя-тремя из них. Неудивительно, что его считали высокомерной благородной сволочью. — Я также гневлив, задирист и люблю подраться, об этом вам тоже наверняка приходилось слышать. — Тут Рене мог собой гордиться. Столько драк, сколько у него, не было на счету ни у одного семинариста за всю историю существования семинарии. — И мне не стыдно признаться, что я люблю деньги и очень не люблю отдавать их кому-нибудь без веской на то причины. — Этот порок Рене приписал себе, не краснея. В последнее время дела у отца шли неважно, и приходилось экономить, что Рене очень не нравилось. Правда, он не знал толком, можно ли назвать это жадностью… — Еще я люблю красивую одежду, и мне нравится, когда меня находят привлекательным. — Рене знал, что он красив и нравится дамам, чьи одобрительные взгляды ловил на себе довольно часто. И нельзя сказать, чтобы он сильно против этого возражал, так что тщеславие тоже можно приписать. — Но самый главный мой порок, отец Жером, — Рене проникновенно посмотрел на священника, — это женщины. Признаюсь честно, я не могу без них жить. — Здесь Рене тоже не врал и даже не приукрашивал. Неумеренная любовь к прекрасному полу была фамильной чертой баронов де Гранси. После смерти матери у отца было столько любовниц, что сплетники давно сбились со счета. — Я даже сбегал несколько раз ночью из семинарии, чтобы предаться разврату. — Этого можно было не говорить, его так ни разу и не поймали, но откровенничать так откровенничать, решил Рене. Его репутацию теперь уже ничем не испортишь.