Чернобыльская тетрадь - Медведев Григорий Устинович - Страница 25

«Ах, нет защитных средств… Ничего нет…» – с досадой подумал он, вдыхая полной грудью воздух с радионуклидами. Легкие обжигает огнем. Первая подавленность прошла.

Перевозченко ощутил в груди, на лице, во всем существе своем внутренний жар. Будто весь он загорелся изнутри. Горит! Горит!

«Что же мы сотворили?! – внутренне воскликнул Валерий Иванович. – Ребята гибнут… В центральном зале, где был взрыв, – операторы Кургуз и Генрих… В помещениях ГЦН – Валера Ходемчук… В киповском помещении под питательным узлом реактора – Володя Шашенок… Куда бежать, кого искать первым?..»

Прежде всего надо выяснить радиационную обстановку. Перевозченко побежал, скользя на осколках стекол, к помещению щита КРБ (контроля радиационной безопасности), к Горбаченко.

Дозиметрист был бледен, но собран.

– Какой фон, Коля? – спросил Перевозченко. Лицо его уже горело бурым огнем.

– Да вот… На диапазоне 1000 микрорентген в секунду зашкал, панели четвертого блока погасли… – Горбаченко виновато улыбнулся. – Будем считать, что где-то около четырех рентген в час. Но, похоже, много больше…

– Что ж вы даже приборами не разжились?

– Да был прибор на 1000 рентген, но сгорел. Второй – в каптерке закрыт. Ключ у Красножона. Только я смотрел – та каптерка в завале. Не подступишься… Сам знаешь, какая была концепция. О предельной аварии никто всерьез не думал. Не верил… Сейчас пойду с Паламарчуком Шашенка искать. Не откликается из шестьсот четвертого…

Перевозченко покинул щит дозиметрии и побежал к помещению главных циркнасосов, где оставался перед взрывом Валера Ходемчук. Это ближе всего.

В сторону щита дозиметрии бежал из БЩУ Петя Паламарчук, начальник лаборатории Чернобыльского пусконаладочного предприятия. Он и его подчиненные обеспечивали снятие характеристик и параметров различных систем в режиме выбега ротора. Теперь было ясно, что в наиболее опасном месте, в монолитном реакторном блоке, где только что бушевала стихия, в шестьсот четвертом помещении безмолствовал Шашенок. Что с ним? Помещение это ключевое. Туда сходились импульсные линии от главных технологических систем к датчикам. Если порвало мембраны… Трехсотградусный пар, перегретая вода… На звонки не отвечает. В трубке непрерывные гудки. Стало быть, трубку сбило с аппарата. За пять минут до взрыва с ним была отличная связь.

Паламарчук и Горбаченко бежали уже к лестнично-лифтовому блоку.

– Я за Ходемчуком! – крикнул им Перевозченко, глядя, как они нырнули из коридора деаэраторной этажерки в монолитную часть разрушенного реакторного отделения. А ведь там всюду были разбросаны топливо и реакторный графит.

Паламарчук с Горбаченко побежали по лестнице вверх, на плюс двадцать четвертую отметку (плюс двадцать четыре метра над уровнем земли). Перевозченко по недлинному коридору на десятой отметке – в сторону разрушенного помещения ГЦН…

В это время молодые стажеры СИУРа Кудрявцев и Проскуряков приближались, продираясь сквозь завалы, к тридцать шестой отметке, на которой находился реакторный зал. Наверху, усиленный эхом каньона лифтового блока, слышен был клекот пламени, крики пожарников, долетавшие с кровли машзала, и где-то совсем близко, видимо, с пятачка реактора.

«Там тоже горит?..» – мелькнуло у парней. На тридцать шестой отметке все было разрушено. Через завалы и нагромождения конструкций стажеры прошли в большое помещение вентиляционного центра, отделенного от реакторного зала теперь разрушенной монолитной стеной. Было хорошо видно, что центральный зал надуло взрывом как хороший пузырь, а потом оторвало верхнюю часть, и стена осталась прогнутой, и арматура торчит радиальными рванинами. Кое-где бетон осыпался, и видна голая арматурная сетка. Ребята постояли немного, потрясенные, с трудом узнавая столь знакомые раньше помещения. Их распирала необычная и необъяснимая для такого горя веселость, несмотря на то, что страшно жгло грудь при дыхании, ломило в висках, горели веки, будто туда капнули соляной кислотой.

Вдоль коридора в осях 50–52 прошли, проскальзывая на осколках стекла, к входу в центральный зал. Вход находился ближе к наружной торцевой стене по ряду «Р». Коридор узкий, заваленный битыми конструкциями, стеклом. Над головой ночное небо в красных отблесках пожара, в воздухе дым, гарь, едкая и удушливая, и сверх всего этого ощущение присутствия еще какой-то иной силы в воздухе, который стал пульсирующим, плотным, жгучим. Это мощная ядерная радиация ионизировала воздух, и он воспринимался теперь как новая, пугающая, не пригодная для жизни человека среда.

Без респираторов и защитной одежды они подошли к входу в ЦЗ (центральный зал) и, минуя три распахнутые настежь двери, вошли в бывший реакторный зал, заваленный покореженной рухлядью и тлеющими обломками. Они увидели пожарные шланги, свисающие в сторону реактора. Из стволов лилась вода. Но людей уже не было. Пожарные отступили отсюда несколько минут назад, теряя сознание и последние силы.

Проскуряков и Кудрявцев оказались фактически у ядра атомного взрыва (имею в виду прежде всего уровень радиации). Но где же реактор? Неужели это…

Круглая плита верхней биологической защиты с торчащими во все стороны обрывками тонких нержавеющих трубок (система КЦТК – контроль целостности технологических каналов) под некоторым углом лежала на шахте реактора. Бесформенно свисала во все стороны арматура разрушенных стен. Значит, плиту подбросило взрывом, и она снова, наклонно уже, упала на реактор. Из жерла разрушенного реактора шел красный и голубой огонь с сильным подвывом. Видно, была хорошая тяга. Сквозной ток воздуха. В лица стажеров ударил ядерный жар с активностью тридцать тысяч рентген в час. Они невольно прикрыли лицо руками, заслоняясь как бы от солнца. Было совершенно ясно, что никаких поглощающих стержней нет, они летают, видать, на орбите вокруг земли. Так что в активную зону опускать теперь нечего. Просто нечего…

Проскуряков и Кудрявцев пробыли возле реактора около минуты, накрепко запоминая все, что увидели. Этого оказалось достаточно, чтобы получить смертельную дозу радиации. (Оба умерли в страшных муках в 6-й клинике Москвы.)

Тем же путем, с чувством глубокой подавленности и внутреннего панического чувства, сменившего ядерное возбуждение, вернулись они на десятую отметку, вошли в помещение блочного щита управления и доложили обстановку Акимову и Дятлову. Лица и руки у них были буро-коричневые. Такого же цвета была кожа и под одеждой, что выяснилось уже в медсанчасти…

– Центрального зала нет, – сказал Проскуряков. – Все снесло взрывом. Небо над головой. Из реактора огонь…

– Вы, мужики, не разобрались… – растягивая слова, глухо произнес Дятлов. – Это что-то горело на полу, а вы подумали, – реактор. Видимо, взрыв гремучей смеси в аварийном баке СУЗ (системы управления защитой) снес шатер. Помните, этот бак на семидесятой отметке, вмонтирован в наружную торцевую стену центрального зала… Это так… И не удивительно. Объем бака – сто десять кубов – немалый, так что… Таким взрывом не только шатер, но и весь блок могло разнести… Надо спасать реактор. Он цел… Надо подавать воду в активную зону.

Так родилась легенда: реактор цел. Взорвался бак аварийной воды СУЗ. Надо подавать воду в реактор.

Эта легенда была доложена Брюханову и Фомину. И далее – в Москву. Все это породило много ненужной, лишней и даже вредной работы, усугубившей положение на атомной станции и увеличившей число смертей…

Проскурякова и Кудрявцева отправили в медсанчасть. Пятнадцатью минутами раньше туда же были отправлены операторы реакторного зала Кургуз и Генрих, которые находились рядом с реактором, когда грохнули взрывы…

Они сидели в своем рабочем помещении после осмотра центрального зала и ждали прихода Перевозченко, чтобы получить задание на всю смену. Примерно за четыре минуты до взрыва реактора Олег Генрих сказал Анатолию Кургузу, что устал и немного поспит. Он вошел в небольшую соседнюю комнатку, площадью примерно шесть квадратных метров, глухую, без окон. Там находился топчан. Генрих закрыл дверь и лег.