Ты проиграл. В тени твоих ресниц - Аверкиева Наталья "Иманка" - Страница 28

 — Да ладно, я от себя позвоню, — небрежно разворачивается и выходит.

 — Расскажи мне, — она медлит, не зная, как лучше спросить. — Расскажи…

 Билл лежит все так же, уткнувшись носом в подушку. Ничего не выйдет — он не хочет общаться. Симона разбирает пережженные прядки, гладит по спине. Она знает, что это немного успокоит его. По телевизору начинают показывать какой-то сюжет. Мелькает лицо Билла. Какие-то люди говорят глупости про ее сына. Женщина морщится и выключает телевизор. Как же надоел весь тот бред, что несут с экрана…

 — Знаешь, ма, она очень похожа на Тома, — неожиданно привстает на локтях Билл. Лицо светлое такое, мечтательное. — Когда она сердится, то так же морщит нос. Когда врет — слишком честно смотрит в глаза. Черт! Она как ребенок, у нее по лицу все видно. Читай, словно книгу. Она милая, добрая, очень нежная. Вся наружу, вся как на ладони. Она… Она очень сильная. Сильная до слабости. И она, ма, она безумно одинока. Она как оголенный нерв. Я словно чувствовал ее, читал ее мысли, понимал ее с полу-взгляда. Она сначала была колючей, играла с Томом. Я наблюдал за ней весь день. О, как она кокетничает! Как показывает зубки и коготки. Том… он… Ты же знаешь Тома! Он привык, что к его ногам все падают. А эта вроде бы и дается, и не дается. Тот к ней, она от него. Том в сторону, она опять глазки строит. А потом она обиделась на него. Сказала, что слышала их спор с Георгом на нее. Принципиальная, зараза. Вот просто залупилась так страшно и все тут. Развела, опустила и всё. Вся игра разом закончилась. А потом был вечер после концерта. Ты же знаешь, я выматываюсь страшно, еще перелет этот… Отдохнуть толком не дают… Когда ребята разошлись, она из вредности пригласила меня погулять, представляешь! Вот захотелось ей окончательно Тому насолить. Чтобы уж совсем его достать. Я тогда сказал брату, что вижу, и как она на него смотрит, и понимаю, что ему надо всего лишь чуть поактивнее и понежнее с ней себя повести и все, какие хочешь из нее веревки вей. Но Том… Он отказался. Том сказал, что она слишком хороша, чтобы использовать ее в качестве дырки на одну ночь, это будет не честно по отношению к ней, неуважением, а на длительные отношения он сейчас идти не готов. И еще он сказал, что если я хочу, то могу попробовать пообщаться с ней, видно, что она свободна и открыта для контактов, а там как получится. Ма, это была самая волшебная ночь в моей жизни! — он перевернулся на спину, опять положив голову матери на колени, и блаженно прикрыл глаза. — Сначала мы оба были напряжены. Мне было страшно в чужом городе, чужой стране куда-то ехать с какой-то непонятной девчонкой. К тому же я случайно ее обидел. И она… Она, ма, такой псих, когда обижается! Как Том! Точно такая же! Я смотрел на нее, и так смешно было. Она даже губы как он поджимает. И глаза прищуривает! Мы катались по городу на мотоцикле. Мы были в ночном клубе и играли в боулинг. Она была великолепна! С ней легко и хорошо. С ней весело и спокойно. И опять все у нас было как с Томом: я фразу начинаю, она заканчивает, я только рот открыл, чтобы что-то сказать, а она уже мою идею в жизнь воплощает. Потом мы попали в облаву и нас забрали в милицию. Она сказала, что попробует меня вытащить и ушла, а за мной почти сразу же пришли полицейские, они что-то хотели. Я не знаю что. Они говорили, что нашли у меня наркотики. Но, мам, это не мои наркотики! У меня не было никаких наркотиков… Они отвели меня в другую камеру. Там какие-то люди что-то говорили. Я ни слова не понимал. Мне было дико страшно. Они… Они… — он закрыл лицо ладонями. Часто задышал. Симона сжала тонкое запястье, словно показывая, что она рядом и не даст в обиду. — Знаешь, ма, в какой-то момент я просто не смог себя защитить. Они ударили. Потом еще раз. Хотелось рвать их зубами, брыкаться и вырываться, но сил не было. Я даже кричать не мог… А потом откуда-то появилась она. Я знаю это состояние — тебе настолько страшно за кого-то, что ты в тот момент забываешь, насколько страшно за себя. И она реально спасла мне жизнь… Если бы они, ма, со мной сделали это, я бы… я бы… я не смог бы с этим жить… Она вся дрожала, когда целовала мое лицо. И она была удивительно беззащитной в этот момент. Она говорила, что никогда не оставит меня больше. Как клятва. И я верил каждому ее слову… Когда нас уводили, тот самый, что бил меня и хотел… Он что-то сказал. Ты не представляешь себе, мама, она вцепилась ему в лицо! Она готова была драться за меня, защищать до последнего. И я чувствовал, что она оберегает меня. Оберегала всю дорогу, перед всеми. Защищала… Потом мы гуляли по городу. Попали под дождь и вымокли до нитки. И она не пыталась соблазнить меня как Тома, она не играла со мной, как играла с ним. Я видел ее такую, какая она есть. Иногда мне казалось, что она меня побаивается, словно я ее из ракушки выуживаю, а она вылезать боится. Она была не такая, как днем. Ни какой стервозности не осталось, никакой наглости, вызывающей сексуальности… Знаешь, когда я понял, что влюбился? Когда впервые поцеловал, а она растерялась и не ответила. Я смотрел в ее глаза и видел, как разрушается панцирь, в котором она прячется. Не сразу. По чуть-чуть. Она и сама-то, наверное, еще толком не понимала, что происходит… У нее дома я испугался… Я безумно ее хотел. Это было что-то ужасное. И я не менее безумно ее боялся. Боялся, что она поведет себя как Лиз. Помнишь Лиз? Ну ту, которая… ну в общем… Помнишь?.. Потому что… ты же понимаешь, что… Боже… Мам… Я не должен говорить с тобой на такие темы…

 — Рассказывай, — мягко улыбнулась Симона.

 — Похоже, она сразу все поняла. Я и не знал, что можно получить столько нежности и ласки. Она настолько бережно ко мне относилась, настолько трепетно и терпеливо… Мама… Она… Я боялся утром открывать глаза. Мне казалось, что я проснусь в номере, один в постели и будет очередной день, как обычно… А она… Я боялся, что она выдумка… И тогда я дал себе слово, что, чтобы ни случилось, пройду сквозь время, сквозь расстояния, я поборю в себе всех чудовищ, но я вернусь к ней. Обратно к тебе… Обратно к нам… Песня… Она родилась сразу же. И она принадлежит ей. Каждый раз, когда я ее пою, ее образ встает перед глазами. Около гостиницы ее смела эта жуткая истерящая масса. Боже! Я обернулся и увидел, как ее сносит. Она, мама, она до самого последнего оберегала меня. Она просила, чтобы я рвался вперед, а ее просто избили… Том… Я до сих пор не знаю, как он так быстро оказался внизу. Саки вытащил меня. Том и Георг ее. А потом в номере раскрытая сумка лежала на полу. Я поднял ее и выпало удостоверение журналиста… Она журналист, мама. Она тот, кто поливает меня грязью, кто пишет всякую ерунду, кто готов на все, лишь бы залезть в мою жизнь. И она, мама… Она… После всего того, что у нас было… Она…

 Билл замолчал, зажмурился. Сжал кулаки. Сделал над собой усилие и продолжил.

 — Я из-за нее поругался с Саки и Дэвидом. Страшно поругался. Думал, что Саки просто зашибет меня. А она… мало того, что она оказалась журналистом, так еще я ее застукал в туалете с моим братом! А потом она развлекалась с ним весь вечер, словно ничего не произошло. И он лапал ее…

 — То есть, Билл, это я виноват в том, что она в итоге сбежала? — хмыкнул Том опять от дверей. Вразвалочку подошел к креслу и плюхнулся в него, закинув ноги на журнальный столик. — И кстати, ма, Георг мне не звонил. И Густав тоже. И даже, надо же как удивительно, Дэвид. А если ты хотела, чтобы я свалил, то так и надо было сказать: «Пойди, дорогой Томми, отсюда на фиг, я послушаю стоны нашей мелочи».

 — Том, — укоризненно склонила Симона голову на бок. Но старший сын теперь уж точно уходить никуда не собирался.

 — У нее, ма, после встречи с фанатами, все руки, грудь и спина были ободраны и в страшных синяках. Я в туалете просто смазывал ей ссадины. Вот так вот прозаично. И знаешь, Билл, почему я не стал бы ее трогал, даже если она попросила? Да потому что ты мой брат, и я уважаю тебя. Я вот только одного не могу понять — что же ты, Билл, не рассказал маме, как издевался над ней весь следующий день? Не сказал, что из-за тебя у нее были неприятности с начальством, и что с подачи Саки и Дэвида она осталась без денег за тот двухдневный ад, что ты ей устроил? И почему ты не сказал маме, что ударил ее?