Ты проиграл. В тени твоих ресниц - Аверкиева Наталья "Иманка" - Страница 22

 — Би, — чуть дотронулась до его груди. — Би… приподнимись…

 Он распахнул глаза и резко сел, не понимая, что происходит.

 — Тссс, — приобняла его за плечи. — Это я. Помоги мне тебя раздеть.

 Билл сморщился и сонно промычал, скидывая футболку на пол:

 — Я в ванну.

 — Потом помоешься. Раздевайся и ложись. Ты на ходу спишь.

 Тряхнул головой, потер глаза, ссутулился весь. C тяжелым вздохом сполз с кровати и, раздеваясь на ходу, утопал мыться.

 Я заказала обед в номер. Собрала одежду, позвонила на ресепшен и попросила ее забрать в стирку. Решила посмотреть фотографии, которые сделала в поездке. Хорошо, что Родриго оставил наши вещи в машине, все-таки потерять фотокамеру с объективом за несколько тысяч долларов — значит нажить себе серьезные проблемы на работе. Я порылась в рюкзаке Родьки, вытаскивая наши вещи и оставляя его, и наткнулась на тетрадь Билла. Некоторое время смотрела на нее, потом открыла. Знаю, что это неприлично, но ужасно хотелось узнать, что у него на душе, чем он живет, о чем думает, чем дышит. Листала ее с улыбкой. Наброски песен — все перечеркнутые, переписанные, дописанные и передописанные. Наброски мыслей… Вот в этот день ему было скучно, а вот в этот — лень, тут он злился, тут — переживал. А здесь сплошные цветочки и сердечки, мое имя написано несколько раз разными шрифтами: то с закорючками и листиками-цветочками, то строго и ровно, то вытянуто, то кругленько, словно он пробовал меня на вкус, подбирал имя… Рожицы, животные… Последняя запись — песня… Точнее набросок. Я с трудом разбирала торопливые каракули, недописанные слова, перечеркнутые предложения. Лучше бы мое любопытство осталось неудовлетворенным…

 Жили мы в мечтах,

 Все обратилось в прах.

 Нам нельзя помочь,

 Просто уходи

 Прочь.

 Прочь!

 Нами решено

 Было все давно,

 Нам было хорошо,

 Но уже ушло.

 Прочь!

 Прочь!

 Прочь!

 Будет лучше так тебе и мне,

 Останемся во сне,

 Останемся во вне,

 И

 Прочь!

 Уходи и не гляди,

 Оставь нас лучше позади,

 И

 Прочь!

 Прочь,

 Ты сильней меня.

 Ты смелей, чем я.

 И шепчу я в ночь —

 Просто уходи

 Прочь!

 Прочь!

 Я разбиваюсь о свет:

 Тени падают на меня,

 Я вижу их,

 Все тени — на меня,

 На меня.

 Все тени на меня…

 Жили мы в мечтах,

 Все обратилось в прах,

 Нам нельзя помочь

 Просто — прочь!

 Да, просто прочь!

 Нам было хорошо,

 Но все уже ушло —

 Прочь!

 Уходи и не гляди,

 Оставь нас лучше позади

 И

 Прочь!

 Мы живем в мечтах

 Мир такой пустой

 Прочь…

 Еще раз перечитала текст. Потом еще раз и еще. Я читала его как заколдованная, читала и не могла остановиться. За каждой буквой видела смысл, ощущала, осязала каждую линию. Каждое слово врезалось в разум, словно пуля в тело, разрывая его, пронзая, вытягивая силы, эмоции, уничтожая радость и счастье, лишая жизни. Боль и безысходность, отчаянье и понимание, что ничего нельзя изменить. Но самое ужасное – я понимала, что решение уже принято и никак нельзя повлиять на него. Оно принято еще до поездки, когда Билл сбежал из номера… Теперь понятно, почему на обратном пути он молчал, понятно все то, что он говорил мне… В памяти всплывали наш разговор ночью и звонок Тома. Он говорил, что боится потерять группу, но ни разу не произнес, что боится потерять меня. Он говорил, что любит Тома и всех-всех, но ни разу не сказал, что любит меня. Даже там у столба… И кажется я в полубреду ему сказала, что люблю. И он ничего не ответил. И в Макдональдсе я сказала при Родриго, что люблю его. И он опять ничего не ответил. А как он меня осадил, когда я сказала, что мой мир — это его мир? Я чувствовала, как начали взлетать на воздух мои города. Сердце бешено колотится в ушах. В груди как будто все выморозили. Руки и ноги ледяные. Скулы сводит. Что делать, что делать, что делать? — стучится в голове. Вода затихла. Я вскочила и положила тетрадь на столик, что-то кинула на нее сверху, типа не читала. Только бы не разреветься. Нельзя показывать, насколько мне сейчас плохо и как я переживаю. Господи, горло как будто сдавили тисками, не то что говорить, дышать невозможно. Жуткий ком стоит где-то в основании языка. Челюсти сводит. Пальцы мелко дрожат, ладони потеют. Как же страшно. Как я буду жить без него? Что же делать?

 Стук в дверь вывел меня из ступора. Нам накрыли на стол, я отдала вещи, попросила оставить на ресепшен рюкзак для мистера Гарсия-Пуговкина из номера 1011, сказала, что он задержался и приедет немного позже.

 Билл выполз из душа посвежевший, похорошевший и явно в настроении лучше, чем был до этого. Вот только мое настроение опустилось ниже уровне Марианской впадины. Я взяла себя в руки, встряхнула и улыбнулась. Он-то не знает, что я читала его новую песню. И знать ему этого не надо.

 Он обрадовался, заметив обед. Глаза заблестели. Облизнулся и смешно причмокнул.

 — Какая ты все-таки молодец. А я что-то вырубился сразу же без сил и даже не подумал, что что-то можно заказать.

 Билл торопливо ел, перескакивая с одного блюда на другое. У меня с аппетитом случились серьезные проблемы. Я ковырялась в супе, выуживая вареные лук и морковь, и развешивая их по краям тарелки. Вообще вкуса не чувствую, хлеб в горло не лезет…

 — Что-то случилось? — участливо спросил парень.

 — Все хорошо.

 — Я же вижу. Не обманывай, — он взял меня за руку и заглянул в глаза. — Что с тобой?

 — Би, ты можешь ответить на один мой вопрос? — голос звучит очень устало и потому тихо.

 — Угу, — мычит в ответ, засовывая в рот кусок отбивной. Взгляд очень внимательный, словно он внутренним чутьем пытается понять, что не так.

 — Ты скажешь мне правду? — тяну с приговором. Страшно. Безумно страшно. Сейчас моя жизнь поделится на «до» и «после». Вчера было всё. Завтра не будет ничего.

 — Угу…

 Надо взять себя в руки и спросить…

 Билл, скажи, ты хочешь, чтобы я ушла?

 Нет! Нельзя в лоб. Как-то мягче. Но не напрямую… Как?

 Билл, как нам быть дальше?

 Дура! Не так…

 Билл, ты хочешь, чтобы мы расстались?

 Да, именно так. Давай, говори.

 Ну же!

 Говори! Как решила. Билл, ты хочешь, чтобы мы расстались?

 — Би, что тебе сказал Родриго прошлой ночью, когда ты был у него в номере?

 Он недовольно перекривился и раздраженно засопел.

 — Зачем тебе? — ворчливо.

 Билл, ты хочешь, чтобы мы расстались! — вот что надо было говорить! Ну почему же я такая трусиха? Зачем рубить хвост частями, когда его можно тюкнуть одним ударом. Да, больно, зато один раз, а не по чуть-чуть.

 — Это важно… Для меня… Пожалуйста… Ты обещал…

 Еще никогда в жизни мне не было так тяжело произносить слова. Они обрели реальный вес. Они замораживали язык, холодили глаза, настойчиво заставляли слезы пролиться. Нет, нельзя! Я сильная. Выпила залпом стакан воды. Не буду рыдать. Вот вылакаю весь запас воды на материке, но рыдать не стану.

 — Я половины не понимал, если честно. Он много чего говорил. Очень много. Рассказывал о тебе больше. На английском… — лениво отозвался Билл, между пережевываниями мяса.

 — А Джейн разве тебе не переводила?

 Билл смутился. Соврал:

 — В общих чертах…

 — Что он говорил?

 — Он говорил, что вернет тебя, чего бы это ему не стоило. Что ты его женщина, и он просто так тебя не отдаст. Что я не первый у тебя и не последний. Что ты поиграешь со мной и выбросишь, как ненужную вещь. Он говорил, что я — твоя сиюминутная прихоть, и таких, как я, у тебя полно. Что только он сможет сделать тебя счастливой и выполнить любой каприз. Что ты зависима от секса, и я вряд ли смогу дать тебе то, что дает он, потому что кроме молодого возраста и играющих гормонов, мне похвастать нечем, а ты привыкла к хорошему крепкому члену и отменной технике. Он просил не стоять у него на пути, если я не хочу быть прилюдно растоптанным тобой же. Что-то типа того… Он много, что говорил.