Вспоминая об убийстве. Холодный ветер, теплый ветер - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 5

— Так вот, значит, мертв. А мы, значит, беседуем с ней час, два, три, четыре часа, и что имеем? Ничего! Черт, не можем же мы сидеть здесь всю ночь! Жена убьет меня. Я теперь уже ни одной ночи дома не бываю. Сплошные убийства.

Коронер, такой проворный, такой ловкий, с пальцами, похожими на кронциркули, измеряет меня вдоль и поперек. Есть ли что-нибудь, помимо чисто профессионального интереса, в его бегающих, печальных зеленых глазах? Он высокомерно вскидывает голову и важно заводит речь:

— Скончался мгновенно. Глубокая ножевая рана в горле. Затем его еще трижды ударили в грудь. Здорово поработали. Весь залит кровью. Довольно впечатляюще.

Следователь кивает рыжеватой головой в сторону моей жены и морщится:

— А на ней нет ни капли крови. Как ты это объяснишь?

— А сама она что говорит? — спрашивает коронер.

— Ничего не говорит. Просто плюхнулась в кресло и затянула песню: «Ничего не скажу, пока не повидаюсь со своим адвокатом». Честное слово! — Детектив не способен понять поведения таких вот кошечек. Но я, лежа здесь, вполне могу. — Это все, чего мы от нее добились. «Ничего не скажу, пока не повидаюсь со своим адвокатом» — снова и снова, заладила, как какую-нибудь дурацкую прибаутку.

В дверь ломится какой-то человек, который тут же привлекает к себе всеобщее внимание. Симпатичный, атлетического сложения журналист норовит прорваться внутрь.

— Эй там! — Детектив выпячивает мощную грудь. — Что, черт вас всех побери, происходит?

В комнату заглядывает полицейский с раскрасневшимся от борьбы лицом.

— Да вот этот чудак хочет пройти, босс!

— А кто он такой, черт возьми? — вопрошает следователь.

Издалека доносится голос репортера:

— Карлтон из «Трибюн». Меня послал мистер Рэндолф.

Детектив взрывается:

— Келли, проклятый дурак! Живо впусти парня! Мы с Рэндолфом вместе в школе учились! Так-то вот.

— Ну и ну, — невозмутимо произносит коронер.

Следователь бросает на него неприязненный взгляд, а полицейский Келли тем временем открывает дверь, и потный журналист Карлтон проникает в комнату.

— Если бы не прорвался, — смеется Карлтон, — меня бы с работы поперли.

— Привет, Карлтон, — следователь смеется в ответ. — Отодвинь труп и садись.

Это была шутка. Все хохочут, кроме моей жены, которая по-женски свернулась буквой «S» между ручками кресла и облизывает губы с довольным видом, будто сытая кошка.

Остальные репортеры возмущены вторжением Карлтона. Но молчат.

Карлтон взирает на меня младенчески-голубыми глазами.

— Надо же так порезаться! От уха до уха! Как же он в таком состоянии будет беседовать со святым Петром?

Коронер с гордостью заявляет:

— Пустяки, зашью — и будет как новенький. У меня это довольно хорошо получается. Большой опыт.

Карлтон энергично проходит вперед, не обращая внимания на коронера и чиркая каракули в блокноте. Он так и сыплет вопросами. Записывает, ухмыляется:

— Фу-ты ну-ты. Напоминает любовное гнездышко. Обстановочка, во всяком случае, соответствующая. Господи, да он похож на рождественский венок: жабры зеленые, и большие красные ленты крови, завязанные запекшимися узлами.

Даже для следователя слишком; он слегка кашлянул. Жена тоже у себя в кресле в первый раз за все время утратила невозмутимость и беспокойно заерзала. Это длилось лишь секунду. И прошло. Она разгладила складку на светло-зеленой юбке, прикрывавшей согнутые колени, и бросила взгляд в сторону вновь прибывшего журналиста, словно пытаясь привлечь его внимание.

Но репортер уже преклонил колени у алтаря моей оскверненной плоти. Холодного мраморного алтаря, искусно вырезанного руками самого Творца и лишь недавно перерезанного… кем-то.

Миссис Мак-Леод, соседка, заглядывает со двора в южное окно, привстав на цыпочки и сверкая в ночи серыми бегемотьими глазками. Ее голос звучит приглушенно, она нарочито поеживается:

— Обязательно надо написать об этом Сьюзан в Спрингфилд. То-то она будет завидовать. Таинственное убийство почти что у меня во дворе! Кому бы пришло в голову, что такое может случиться здесь, у нас? Попомни мои слова, Анна, вот подойди, посмотри… Видишь, это детектив, вон тот мужчина с жирной шеей. Совсем не похож на детектива, по-моему. Тебе как кажется? Скорее похож на негодяя, рожа прямо злодейская. А вон, погляди на того молоденького журналиста, ну вылитый Фило Вэнс[5], только помоложе. Бьюсь об заклад, именно он-то и распутает все дело. Только их никто никогда не слушает… А вон, видишь ту женщину в углу? Наверняка она была его любовницей, а никакой не женой…

— Отойдите от окна, леди!

— Знаете, мне кажется, что я имею право заглянуть!

— Леди, отойдите!

— Молодой человек, эта лужайка прямо до самого окна принадлежит мне. Это мой дом! Я лично сдала его мистеру Джеймсону.

— Леди, отойдите.

— Молодой человек…

Вернемся к тем, кто в комнате.

Репортера, Карлтона, теперь притягивает моя жена, как Солнце — планету. Он мечет в нее вопросы, а она намеренно не говорит ему ничего вразумительного. Журналист напорист, а жена сидит, прикрыв веки, такая томная и беззаботная. Из нее ничего не вытянешь, ее не удастся заморочить. Просто будет стоять на своем. Мурлыкающим голосом она повторяет: «Я вернулась домой из ночного клуба, а он лежит вот здесь на полу, глядит в потолок. Больше ничего не знаю».

Другие репортеры тоже записывают. Им ничего не удалось выудить из жены, покуда не объявился симпатичный Карлтон. Он тут же впивается в нее:

— Вы поете в ночном клубе «Бомба»?

— Да. Я очень хорошая певица. Если хотите знать, я могу взять «до» выше верхнего «до». Меня один раз даже приглашали в «Метрополитен-Опера». Я отказалась — они мне не нравятся.

У коронера есть собственное мнение по поводу этого высказывания. Но он держит его при себе. Хотя на лице у него такое же выражение, какое некогда появлялось и у меня. Как коронер, так и следователь раздражены, поскольку свет софитов переместился с них и их сцены на этот маленький никчемный дивертисмент мужчины с женщиной. Особенно уязвлен детектив — ему ничего не удалось добиться от моей жены, кроме речитатива с требованием адвоката, и вот появляется этот мальчишка-репортер…

Во дворе кто-то подсаживает к окну маленькую девочку. Ее личико на мгновение появляется в квадрате рамы.

— Смотри, детка, может, никогда больше такого не увидишь.

— Ой, мама, а что это с тем дядей?

— Отойдите, леди, прошу вас. Ну сколько можно гонять людей? Я очень устал. Всю ночь на ногах. Отойдите…

— Ой, мама!

Теперь я бессмертен! Плененный памятью ребенка, я темными ночами стану как пьяный слоняться по дрожащим закоулкам ее тела. И она будет просыпаться с пронзительным криком, раздирая простыни. Однажды ее муж почувствует красный ноготь на своей пухлой руке, и это буду я, снова цепляющийся вытянутым когтем за жизнь!

— Довольно, довольно, — встревает детектив, гневно глядя на журналиста Карлтона. — Здесь допрос веду я, а не ты! Тоже мне, хват нашелся!

У Карлтона опускаются уголки губ. Он разводит руками и слегка пожимает плечами:

— Но вы ведь хотите, чтобы в газете появился хороший репортаж, разве нет, капитан? С фотографиями? Наверняка хотите. А мне для этого нужны подробности.

Подробностей он получает в избытке. У моей жены объем бюста — тридцать три дюйма, талии — двадцать восемь, а бедер — тридцать один. Эти подробности запечатлелись у журналиста в мозговом блокноте. Кто-нибудь, напомните ему позвонить ей после похорон.

Коронер прочистил горло.

— Так вот, что касается тела…

Ага, ради Бога, джентльмены, давайте вернемся к моей персоне. А то зачем я здесь лежу?

Карлтон снова задает вопрос, точно щелкает своими худыми пальцами:

— За вами, мадам, как мне кажется, ухаживают многие мужчины?

Жена опускает ресницы и снова широко раскрывает глаза:

— Да, я всегда пользовалась успехом. Ничего с этим не могу поделать, знаете ли. Он… — кивок в мою сторону. — Он, кажется, ничего не имел против того, что за мной волочатся мужчины. Думаю, ему как бы льстило, что он женат на… породистой женщине.