Амок - Мавр Янка - Страница 26

«Он, вождь-привидение Гиранг-Ту-Ун!» – мелькнуло в голове Пипа, когда он подплывал к берегу. Гиранг-Ту-Ун спокойно стоял и смотрел на белого с необычной суровостью и пренебрежением.

– Горе тебе, несчастный чужестранец! – произнес он наконец, и в то же мгновение к Пипу подскочили два человека, схватили его и повели внутрь горы. Оглянувшись в последний раз, Пип успел заметить, что женщина с любопытством следит за необычным гостем, так неожиданно свалившимся с неба. Пип же чувствовал себя не героем с неба, а мокрой курицей…

Его обезоружили, втолкнули в какой-то закуток и заперли. Спустя некоторое время начало собираться совещание «сорока».

Жилище вождя, или, вернее, верховного жреца, оказалось действительно интересным, хотя вместе с тем и совершенно обычным. Провал был обычным явлением природы, озерцо – тоже, так же как и пустота, вернее пещера в теле горы. Человеку оставалось лишь сделать вход в середину да расширить и укрепить пещеру. Она уходила под землю только с одной стороны, а с другой из воды поднималась крутая стена, но и этого было достаточно. Тот, кто находился в середине, мог чувствовать себя, как на веранде дома: над ним – потолок на столбах, впереди – садик, укрывающий жилище от посторонних глаз, а за садом – озеро. Из всего этого, в общем обычного, и создавалось нечто загадочное и таинственное.

Помещение, где собрались жрецы, также освещалось газом. В нем не было никакой мебели, зато весь пол и стены покрывали ковры и шкуры зверей.

Возле одной стены высилась статуя пятирукого Багара-Тунгаля с маленькой мягкой приступочкой у ног. На нее и опустился Гиранг-Ту-Ун.

– Братья! – начал он, когда все собрались. – Вы уже знаете, что к нам пришло несчастье. Нечестивый чужестранец отплатил за наше гостеприимство тем, что нарушил табу и даже забрался сюда. Судьба его решена. Но жизнь этой поганой собаки – ничто в сравнении с бедой, которую он принес. Вы знаете наш закон: если чужой осквернит наше жилище, мы должны оставить его. Последний такой случай был при Ту-Уне-Самнамбунге сто двадцать восемь лет назад. Тогда он оставил свое жилище и переселился сюда. Теперь и перед нами встала такая же задача.

Он умолк, но никто не произнес ни звука. Каждый представил себе хлопоты, свалившиеся на них. Ведь придется покинуть прекрасное место, лучше которого нет на свете! И не только в этом беда: пусть бы себе Гиранг жил где хочет. Но теперь предстоит огромная работа, а выполнять ее придется им, сорока человекам. Ибо не могут строить убежище те, кто даже знать не должен о нем. Когда-то работали пленники, рабы, преступники, которых потом можно было убить, а теперь этого не сделаешь. Им самим придется работать, быть может, несколько лет, а от работы они давно успели отвыкнуть… И невольно приходила в голову мысль: «Провались он, этот закон, и тот, кто его придумал!…»

Не лучше чувствовал себя и Гиранг-Ту-Ун. Ему больше всех не хотелось покидать это удобное помещение. Такого хорошего жилища не найдешь… И подумать только, что беда стряслась из-за какого-то ничтожного чужестранца! Убить бы его, и делу конец… Тогда все равно никто не узнает этого места… Но – закон! Закон требует покинуть святое убежище – и только! Вот почему огромная обида охватила Гиранг-Ту-Уна не столько на преступника, сколько на этот глупый первобытный закон…

Встал старейший из жрецов и сказал:

– В седьмой книге дополнений к Мудрости действительно сказано, что если местонахождение Ту-Уна опоганено чужим человеком, его нужно покинуть. Но в тринадцатой книге говорится, что если какая-нибудь святыня осквернена чужим человеком, ее можно очистить кровью преступника после торжественного богомоления в новолуние. Не подходит ли этот пункт к нашему случаю?

Такое разъяснение было настолько желательно, что никто не подумал возражать против него или хотя бы справиться в древних книгах.

– Подходит! Так и надо считать! Ведь жилище Ту-Уна – та же святыня! – зашумели бессмертные мужи.

Гиранг-Ту-Ун был очень рад.

– Мудрый брат правильно говорит, – поспешил он утвердить предложение. – Я сам думал об этом, но вначале хотел выяснить, как смотрят на дело наши мудрые мужи. Значит, в новолуние принесем жертву. Оповестите народ, какое наказание угрожает непослушным.

Пип знал, что его ждет, и проклинал любопытство, которое довело его до такого жуткого конца. Все вокруг выглядело обычным, спокойным: и бадувисы оказались обычными людьми, и со жрецами он подружился так, что его даже в церковь пригласили. Жизнь казалась тихой и мирной… Рядом, километрах в пятидесяти, – европейцы, телеграф, автомобили, радио… А он ждет смерти, да еще какой ужасной! И никто не может ему помочь!

Снаружи послышался шум, открылась дверь.

«Уже!… Конец!…» – подумал несчастный.

– Слушайте, люди добрые! Подождите! Я сейчас же уеду, я никому никакой беды не причинил, я отдам вам все, что имею. Я ведь никому никакого вреда не сделал, – обратился Пип к жрецам, когда те повели его куда-то по коридорам. Но пленника или не понимали, или просто не хотели слушать. Пип убедился в этом по их суровому молчанию и с тоскою подумал, что, быть может, ему удалось бы договориться лишь с самим Гиранг-Ту-Уном. Но на это надежды не было.

Долго шли они по путаным подземным переходам, пока выбрались на свет. Увидя солнце и деревья, Пип с невольным облегчением вздохнул полной грудью, но тут же опять впал в уныние: «Может быть, я уже последний раз вижу солнце и деревья…»

Дальше опять потянулись подземные коридоры. Подошли к массивным дверям, открыли их, поднялись по лестнице и оказались в уже знакомом храме.

Пипа подвели к стене, втолкнули в каморку и заперли на замок. Когда глаза привыкли к полумраку, пленник разглядел, что в крошечной каморке можно только или стоять, или сидеть. Свет струился в нее через дыру в дверях. Под ногами хлюпала зловонная грязь. Помещение оказалось точно таким же, как у факира…

«Неужели и меня тут будут держать пятнадцать лет? – с ужасом подумал Пип. – Лучше сразу смерть!» Он выглянул в дыру, узнал то место, где недавно сам стоял, потом посмотрел чуть в сторону – и отшатнулся. Глаза его встретились с немигающими страшными глазами факира.

Вот так соседство! Неужели они решили и из Пипа сделать святого? Насильно!

Нервы голландца не выдержали, и он заплакал. Плакал долго и горько, зато после этого почувствовал некоторое облегчение. А тут еще какой-то замогильный голос послышался, – это его успокаивал факир…

Но от такого утешения мурашки забегали по всему телу!

Голос был, как из преисподней: глухой, монотонный, скрипучий. Факир то ли молитву читал, то ли цитату из книги, и из его слов, вернее по тону, Пип кое-как понял, что жизнь и смерть – одно и то же, все на свете суетно, и счастлив лишь тот, кто способен загубить свое тело, дабы поднять и усовершенствовать свой дух…

Но странная вещь: речь ли эта, монотонный ли голос или непосредственное влияние факира сделали так, что Пип начал чувствовать себя спокойнее. Все, случившееся с ним, не казалось теперь таким страшным, не пугала даже мысль, что ему придется просидеть здесь всю свою жизнь. Другие, мудрые мысли начали возникать в голове.«Вот, – думал он, – этот факир добровольно сидит в заключении пятнадцать лет и чувствует себя счастливым. Видно, это недаром, в этом действительно есть что-то хорошее, иначе зачем бы он так поступил? Все мы с детства воспринимаем окружающее так, как чувствуем его. Если я чувствую себя угнетенным, несчастным, грустным, то и все вокруг – люди, солнце, дом, сама жизнь – кажется противным, неприятным, скучным, неинтересным. А если я доволен и счастлив, то и самая плохая погода, дом и люди кажутся приятными, интересными, добрыми. Значит, наше самочувствие делает нас счастливыми. Значит, если создать у себя такое же самочувствие, как у факира, можно будет неплохо прожить тут свой век…»

Эти мысли настолько успокоили Пипа, что он стоя задремал, а потом присел и уснул. Сколько времени он проспал, – неизвестно, но проснулся с очень неприятным ощущением: ноги одеревенели, в рукавах и по шее что-то ползало.