Ипатия - Маутнер Фриц - Страница 32

Гельбидий кинулся на каменный пол, покрывая камни безумными поцелуями.

– Евстахия, приди ко мне! Обними меня! Так! Правой рукой за голову, не за шею! Шипы! Не уколись! А левой рукой… Шипы! Святой брат, бей меня! Спаси меня от дьявола! Спаси меня! Он хватает меня своими львиными лапами, он скалит свою пасть! Спаси меня! Бей меня!

Охваченный отвращением, Гиеракс изо всех сил принялся бить несчастного. Тогда Гельбидий посмотрел на него с благодарностью и сказал:

– Спасибо. Так, так и еще раз. Так, теперь он опять ушел.

Гельбидий уселся поудобнее, потер спину и продолжал рассказывать об искушениях дьявола.

Перед входом в пещеру он появлялся часто в виде льва, но никогда не входил в таком виде вовнутрь. Льва Гельбидий задушил. Часто приходил он в виде трехсот шакалов и семисот гиен и пастью тысячи зверей распевал мерзкие песни. Против этого помогало нарисовать крест на одном из хлебов и кинуть его в раскрытую пасть какой-нибудь гиены. Тогда искушение исчезало, но Гельбидию приходилось один день поститься. В другое время дьявол является в виде тысячи танцовщиц, которых Гельбидий пятнадцатилетним мальчиком видел в театре. Тогда дьявол впервые сделался ощутимым. Когда дьявол явился в образе тысячи танцовщиц, пещера так наполнилась ими, что Гельбидий едва мог спрятаться. Поэтому он и сделал цепь из шипов. Развратные девчонки боялись ее. Но с боков они прижимались к нему, и он должен был оставить свою пещеру и бежать, сломя голову; дьявол в образе тысячи танцовщиц бежал за ним и гнал его, пока он, израненный до крови терниями своей цепи и остриями камней, не упал на землю. Но он все-таки надеялся стать со временем господином дьявола. Когда черт выходит в образе Евстахии, его, как кажется, можно покорить. А если Гельбидию удастся подчинить Евстахию, а тем самым и дьявола в ней, Иисусу Христу он совершит чудо, более великое, чем совершили все святые пустыни и апостолы, и сам Господь Бог! Так как ведь сам Бог не смог покорить дьявола.

Гиеракс пробовал уйти из пещеры, но Гельбидий не отпускал его. Еще раз появлялся этой ночью демон в образе Евстахии, и Гиераксу пришлось бить. Он появлялся также под видом шакалов и гиен и был изгнан хлебом, который Гельбидий бросил по направлению какой-то тени. В образе тысячи танцовщиц он сегодня не приходил, и Гельбидий с довольным видом потирал спину и радовался, что ему не пришлось бегать. Да, да, святой брат был выдающимся человеком, и танцовщицам не нашлось места в пещере.

Когда Евстахия явилась в третий раз, Гельбидий уцепился за своего гостя и пустился в проповедь, пересыпанную льстивыми заверениями. Но в эту ночь обращение не удалось.

Гиеракс устал до смерти, когда настало утро. При первом свете дня Гельбидий рассмотрел своего гостя, его светлое платье и испустил ужасный крик:

– Это не святой! Это дьявол в образе предводителя Церкви, которого я принял ночью в своей пещере, за которым я ухаживал и которого кормил сладкой пищей. Господь, Укрепи меня в борьбе с этим демоном!

Прежде чем Гиеракс успел отступить, Гельбидий схватил его в охапку и выкинул из пещеры. Посол был рад удачному безопасному падению на один из хлебных тюков, лежавших между верблюдами.

Этот шум разбудил всех участников хлебного каравана. Павлиний сердечно рассмеялся, узнав о ночных приключениях своего высокопоставленного спутника. Последнему надо было бы позвать его, ведь Павлиний умел обращаться с анахоретами. Удары палок да выслушивания просьб – самый действенный способ.

Скоро все собрались и продолжили свой путь в том же самом порядке; погонщики, часто останавливаясь, медленно ехали по дороге вперед, Павлиний и Гиеракс посещали лежавшие справа и слева хижины и пещеры. Гиеракс был бесконечно измучен как ужасной ночью, так и впечатлениями прошедшего дня, и только основательный завтрак, который они с Павлинием отважились устроить в отдаленном месте, сделал его способным воспринимать новые впечатления. Со времени последней беседы с архиепископом он познакомился с отшельниками и чувствовал себя главным пастырем благочестивых мужей этих гор, но как приняться за это дело?

Первые отшельники, которых он узнал, показались ему совсем особенными. Чем дальше он проезжал, тем сильнее убеждался, что и здесь один был похож на другого, и часто на расстоянии дня пути царило одно пристрастие, казавшееся сверхземным вдохновением или обыкновенным безумием.

Первые посещенные сегодня анахореты, жившие друг от друга на расстоянии двухсот шагов в маленьких открытых глиняных хижинах, вели одинаковый образ жизни. Каждый отшельник сидел перед хижиной, по индийскому обычаю на согнутых ногах, как бы погрузившись в сон, и безучастно смотрел на кончик своего носа. Павлиний не получал ответа, когда, внося хлеб вовнутрь хижины, задавал тот или иной вопрос. Когда он тронул одного из отшельников, чтобы в честь александрийского посла добиться какого-нибудь ответа, святой свалился, как безжизненный чурбан; Павлинию пришлось снова вернуть его в исходное положение, чтобы отшельнику не пришлось в течение целого дня валяться на спине.

– Это хорошие люди, – сказал Павлиний, отправляясь дальше. – С восходом солнца начинают они созерцать кончик своего носа и таким образом исключают всякую мысль о мире. Они считают труд величайшим грехом, так как, по их мнению, любимцы Бога, растения, не работают. Даже думать о существе божьем кажется им грехом, так как ведь растения не размышляют. С закатом они приходят в себя и ложатся спать. Некоторые из них съедают свой хлеб после заката, другие – раз в два дня, или даже в три. Они не делают ничего злого.

Недалеко от этого места с выступающей вперед скалы открывался широкий вид на пустыню; острое зрение могло даже различить море и берег. На скале находилась загадочная маленькая постройка, из которой уже издали доносился легкий шум. Это был грубо сколоченный ящик, не более пяти футов в высоту и не шире здорового человека. Внутри стоял покрытый какими-то лохмотьями молодой отшельник, которому приходилось корчиться, чтобы умещаться в этом стоячем гробу. Слезы струились по его щекам, когда Павлиний подошел ближе.

– Зачем ты принес мне хлеб, ты, слуга сатаны? – пролепетал он. – Почему ты не даешь мне умереть с голоду, чтобы взойти на небо?

Но одновременно он протянул из своего отверстия тощую руку и жадно вытащил кусок хлеба из сумки.

Затем они проехали мимо нескольких добродушных отшельников, устроивших на маленьком орошаемом поле небольшой огород и не гнушавшихся овощами, как прибавкой к хлебу.

Скоро путники приблизились к известковой скале, за которой услышали какой-то шорох и тихое бормотание молитв. Завернув за угол, они подумали, что присутствуют при злодеянии. Посреди шести седых анахоретов, стоявших на коленях и бормотавших заунывные молитвы, лежал юноша, вдоль и поперек покрытый тяжелыми цепями. Глаза его были закрыты, и из правого глаза и лба капала кровь. Павлиний резко оттолкнул ближайшего старика и наклонился над раненым.

– Вы убили его! – воскликнул он после беглого осмотра.

– О нет, – отвечал с довольным смехом старейший из молившихся, – но дьявол мирской страсти ожил в нем. Он собирался вернуться в мир и даже взять в подруги дочь одного земледельца. Тогда мы заковали его. Когда прошлой ночью он хотел уйти вместе с цепями к своей гибели, мы возвратили его силой. Мы не хотели его смерти. И сейчас мы молимся за него. Оставьте наши мешки здесь, мы сами разнесем их по домам, когда он очистится.

Пожав плечами, Павлиний исполнил их просьбу и пошел дальше.

При выходе из долины они нашли полуобнаженного анахорета, с болезненными стонами сидевшего на муравейнике отдавая себя на укусы злостных насекомых.

– Ты с ума сошел, Иоанн! – закричал Павлиний. – Придется натереть тебя дорогой мазью, а потом вести в монастырский госпиталь!

– Оставь меня, господин, это мой долг. Некоторые из этих невинных созданий вползли в мою хижину, и когда один из них совсем тихо ущипнул себя за колено, мной овладел дьявол гнева, и я убил его. Теперь я искупаю свою вину за убийство и, клянусь Богом, искупаю тяжело. О, Господи, какая боль!