Ипатия - Маутнер Фриц - Страница 17

После этих слов Библия Вольф вскочил на какой-то обломок и, держась левой рукой за выступ чьей-то могилы и вытянув вперед правую руку, крикнул:

– Христианство не должно иметь никакого главы, а в полной свободе пребывать в каждом из нас! Вычеркнуть меня из человечества, принуждать стать монахом – никто не имеет на это права! Этого мог бы пожелать только я сам, имей я в себе частицу духа Иоанна Крестителя! Братья, не заставляйте меня! Поистине, я верный христианин и скорее умру, чем отрекусь от Господа или принесу жертву римским идолам. Но вашим идолам я также не поклонюсь! Жалейте меня, если хотите, так как я не таков, каким хотел бы быть. Я люблю Спасителя, но я не настолько христианин, чтобы следовать всем его заповедям! Я не могу любить своих врагов, не могу подставит своей щеки под удар, не могу отказаться от красоты мира. Может быть, когда христианству исполнится две тысячи лет и оно станет не словами, а чувством, тогда легче будет следовать учению Христа. Я хочу умереть за Иисуса, но до этого наслаждаться прекрасным миром его отца!

Партия каменотеса назвала Вольфа аристократом и эпикурейцем, последователем Библия, анархистом и атеистом. Завязался долгий спор по вопросу, прекрасен мир или нет. Глубоко под землей в сырой пещере спорили они об этом, пока факелы не погасили и через трещины не начал проникать желтоватый свет. Тогда Библий мрачно распустил собрание. Не прекращая споров, один за другим поднимались собравшиеся по узкому проходу к выходу на египетское кладбище.

С новым факелом проводил старый солдат своего сына обратно в таинственный дом. Библий не произнес ни слова. Только когда на пороге дома они расставались, он сказал своему хозяину:

– Я простил тебе некогда один грех, так как твой лживый голос обещал мне, что твой маленький сын спасет нас. Посмотрим теперь, сможет ли он, враг попов, простить убийцу.

С оскорбленным видом Библий гордо возвратился в свою башню. Старый солдат смиренно последовал за сыном в комнату, где вечная лампада бросала розовый отсвет на старое оружие. Там, чтобы подкрепить сына, старик налил ему кружку вина и тихо спросил:

– Вольф, я не умею ни читать, ни писать. Но ты знаешь все, ты учился всему. Как было дело с императором Юлианом?

Сделав большой глоток, Вольф ответил:

– С крестным отцом прекрасной Ипатии? Пожалуй, он был назарей. Он лучше многих понимал учение Ария. Конечно, как римский император он боялся настоящих христиан, так как для них мир и господство не так важны, как царство на небе, к тому же Юлиан ненавидел предводителей церкви, которые начали из новой веры ковать очередное ярмо для рабов государства. Таким образом, он щадил истинных христиан и преследовал епископов, скрывавших слово освободителя и основавших новое государство лишь для собственного блага. Тогда епископы обманули истинных христиан и натравили их на бедного императора.

Старый солдат склонился над своим сыном и воскликнул:

– Вольф, тут ничего не поможет. Ты все прочитал в своих книгах. Ты, конечно, понял, о чем говорил Библий; в своих книгах ты нашел, почему вот этот лук покрыт кровью. Скажи мне, ты ведь знаешь, что я застрелил императора?

Старик крича упал на колени:

– Да, да, да, да! Я сделал это, потому что он разжаловал меня перед полком, потому что все христиане хотели этого, потому что этого требовал Афанасий. Этим луком, на рассвете… Он жил после этого два часа. Я же – двадцать лет!

– Мать знала это?

– Ты этого не знаешь? Впрочем, этого ведь нет в книгах. Я нашел ее по ту сторону Альп, она была дочерью князя, и я взял ее по праву войны. Она жила в моей палатке и в моем доме, но, клянусь Спасителем, я был ее рабом. Все было напрасно. Она не хотела меня. Однажды ночью, уже после персидского похода, я был вне себя, и она схватила вот этот кинжал, тогда я рассвирепел и рассказал ей, чью кровь пролил когда-то. Не знаю почему, но с тех пор она стала моей женой, была очень ласковой. А вскоре перешла в христианство. Может быть, она полюбила меня за тот поступок. Мы, бедные глупцы, никогда ничего не знаем. Но она была дочерью князя и могла читать христианские книги… Через некоторое время родила мне тебя, ты вырос и становился красивым и сильным. Вскоре я посвятил тебя нашей церкви, но когда я узнал, что епископ – еретик и истинная вера только у Библия, жена попросила моего разрешения сходить с тобой на свою родину. Она хотела, судя по ее словам, посмотреть: живы ли ее родственники, и как им живется. Думаю, она искала тебе княжество на своей родине. Пять лет я прожил один. Пять лет искала она для тебя немецкое княжество. Домой она вернулась, усталая и бледная, и спустя несколько лет умерла. Знаешь, она называла тебя Ули.

Вольф, ради матери, не покидай меня. Я не знаю, зачем я совершил убийство!

Старый солдат откинул с лица седые пряди, чтобы лучше видеть глаза Вольфа, а потом вдруг рассмеялся и прижал сына к своей груди.

Глава IV

НОВЫЙ АРХИЕПИСКОП

Выборы нового архиепископа были назначены на начало сентября. Когда во время одного из своих припадков гнева Феофил умер, казалось естественным, что его преемником станет один из членов какой-нибудь народной партии. Пока старый архиепископ боролся со смертью, в обществе вспоминали его жестокие слова и еще более жестокие поступки. Будучи юношей, во время одной большой предвыборной кампании, он схватился за нож. Достигнув своего высокого положения, Феофил неслыханным доселе образом оскорблял и притеснял враждебные партии, а преследуя свои честолюбивые планы, не щадил ни жизней отдельных лиц, ни благополучия всего города. Этот архиепископ первый в своей беспощадной ненависти ввел такую ожесточенную предвыборную борьбу, первый научил избирателей побеждать противников, как на войне, голодом и оружием. Конечно, честолюбию жителей египетской столицы льстило сознание того, что избранный ими (все равно какими путями) человек становится одним из важнейших лиц в государстве. На церковных соборах александрийский архиепископ имел решающий голос. Почитатели называли его патриархом, и даже его соперники из Рима и Константинополя чувствовали, что должны прислушиваться к его мнению. Большинство считало, что Александрия стала столицей христианского мира, и александрийские епископы могут, как наместники Бога на земле, предписывать всем христианам, как им следует веровать, думать и поступать. Последнее не только давало пищу гордости и высокомерию жителей нильской столицы, но и обещало им в будущем значительные доходы. О пользе всего этого, с точки зрения спасения души, разговоры не поднимались.

Во время приготовлений к выборам большое значение придавали словам наместника, который на одном обеде среди старейших коммерсантов города отметил, что Александрия поддержит свою высокую репутацию, но именно поэтому новый архиепископ должен быть человеком уступок и мира, так как времена кровавых предвыборных схваток миновали, правительство не станет поддерживать фанатика.

Тем самым он намекал на архиерея Тимофея, человека времен Ария, сына раба, пробившегося в верхи, который, хотя и перешел в эпоху кровавого Феофила на сторону господствовавшей партии, но не сделался откровенным перебежчиком, а, напротив, старался тайком поддерживать старых сотоварищей. Трудно было сказать: делал ли он это из боязни их мести или по доброте; достаточно было того, что Тимофей имел большой успех среди бедных выборщиков предместий, а если бы его поддержало и правительство, то большинство было обеспечено.

Правоверная партия казалась настолько испуганной, что ее кандидат вначале совсем не осмеливался выступать. Только за неделю до выборов на всех уличных перекрестках появились объявления, в которых племянник кровавого Феофила, по имени Кирилл, выставлял свою кандидатуру на высокую должность, обещал своей родной Александрии и ее населению, от патриция до последнего бедняка, золотые горы, а в конце повторял, как свои собственные, слова наместника. Он утверждал, что хочет только мира между различными партиями и, как плодов такого мира, – мощи и значимости для Александрии.