Путь вниз - Мэтисон (Матесон) Ричард - Страница 15

Пошарив вокруг себя, Скотт нащупал толстую, холодную, как лед, булавку.

Взял ее в руки и, ощутив ее тяжесть, удивился тому, как легко орудовал ею вчера. Возможно, помог страх. Обеими руками Скотт поднял булавку и поместил ее у правого бедра. Выбираясь из швейной коробки и двигаясь по уходящей из-под ног, как зыбучие пески, горе белья к прорехе в стенке картонки, Скотт правой рукой волочил за собой булавку. Ее он сможет без труда схватить двумя руками и снова использовать как оружие, если появится паук. Впервые за много недель у него появилось ощущение относительной безопасности.

Подойдя к отверстию. Скотт осторожно высунулся и посмотрел сначала вверх, потом по сторонам и, наконец, вниз. Паука нигде не было видно.

Скотт задышал чуть спокойнее. Просунул булавку в отверстие и, задержавшись лишь на миг, сбросил ее вниз. Булавка звякнула об пол и, откатившись на несколько футов, замерла. Торопливо Скотт выскользнул из картонки и прыгнул вниз. Когда он приземлился на пол, вновь с хрипотцой запыхтел водяной насос. Скотт, застигнутый врасплох этим звуком, схватил булавку в руки и встал так, будто изготовился отбивать нападение паука.

Но никто на него не нападал. Он опустил свое сияющее копье и, снова переложив его к правому бедру, направился к водогрею.

Выйдя из огромной тени топливного бака, он попал в бледный свет угасающего дня. За затянутыми тонкой дымкой окнами царил полный покой.

Скотт прошел мимо больших колес косилки, поглядывая настороженно, не притаился ли за ними паук.

Наконец он вышел на открытое пространство и направился к находившемуся уже недалеко от него водогрею. Скотт посмотрел на холодильник, и перед его мысленным взором встала газета, лежавшая там, наверху. И еще раз он пережил приступ ярости, случившийся с ним во время вторжения в его дом корреспондентов. Его поставили в туфли, которые были ему велики уже на пять размеров, и Берг сказал:

– Вот, дружище, ты как будто вспоминаешь то время, когда мог их носить.

Потом его ставили рядом с Бет, Лу, рядом с висящим на двери комплектом его старой одежды. Потом он стоял рядом с развернутой рулеткой, а огромная рука Хаммера, влезающая в кадр, показывала на отметку его роста. Потом его осматривали нанятые газетой для фотосъемок врачи. История его болезни перекраивалась на потеху миллионам читателей, в то время как он каждый день переживал душевные муки, метался ночью по постели и говорил себе, что расторгнет подписанный с газетой контракт, независимо от того, нужны ли деньги или нет, возненавидит его Лу за этот поступок или нет.

Но, как бы там ни было, контракт он не расторг. И получал все новые предложения: о выступлениях по радио и на телевидении, на сцене и в ночных клубах. Предложения о выступлении со статьями, приходившие от самых разных журналов, исключая наиболее солидные, и от бойких газетенок типа «Глоб пост». Перед его домом стали собираться толпы зевак, иногда даже выпрашивавших автограф. Религиозные фанатики зазывали его к себе, в личных беседах с ним и по почте призывая принять их сомнительную веру. Приходили письма с непристойными предложениями от разочаровавшихся в нормальных половых связях женщин – и мужчин…

Когда Скотт подошел к бетонной приступке, на нем не было лица. Какое-то время он постоял, все еще думая о прошлом. Наконец взгляд его опять прояснился и устремился вперед. Скотт двинулся дальше, все время помня о том, что, возможно, паук подкарауливает его наверху.

Скотт медленно забрался на надстройку, держа наготове булавку, и оглядел внимательно свое ночное убежище. Там никого не было.

Со вздохом облегчения он перекинул через край надстройки булавку и проследил, как она покатилась по бетонной поверхности и, столкнувшись с его кроватью, остановилась. После этого он спустился вниз за пакетом с печеньем.

За три раза он перенес все кусочки печенья в кучку рядом со своей кроватью. Теперь Скотт сидел и грыз кусочек печенья размером со свой кулак, мечтая о воде. Он не осмелился сходить к водяному насосу, потому что уже темнело и даже булавка не гарантировала полной безопасности.

Закончив есть, Скотт надвинул на свою кровать крышку коробки и с тихим стоном откинулся на губку. Он все еще чувствовал дикую усталость, потому что короткий сон в картонке почти совсем не прибавил ему сил.

Вспомнив о своем календаре. Скотт нащупал руками дощечку и кусочек угля. Небрежно поставил отметку. В темноте он мог перечеркнуть какую-нибудь другую отметку и внести путаницу в календарь. Но все это было уже неважно. В календаре значились среда, четверг, пятница и суббота.

А дальше уже ничего не будет.

Лежа в темноте, Скотт дрожал. Как и смерть, его конец было невозможно себе представить. Нет, его уход еще непостижимее. О смерти имелось хотя бы какое-то общее представление; она была частью жизни, хотя и самой таинственной ее частью. Но с кем и когда случалось вот такое, как с ним, уменьшение до полного исчезновения.

Он повернулся на бок и подложил под голову руку. Если бы он мог хоть с кем-нибудь поделиться своими переживаниями. Если бы только с ним рядом была Лу и он мог бы смотреть на нее, касаться ее. И даже если бы она не догадывалась о его присутствии, ему все равно было бы много легче. Но он был одинок.

Скотт опять вспомнил о газетных сплетнях по поводу его недуга, вспомнил и то, как ему было противно участвовать в организованном газетой отвратительном спектакле и как, придя от всего этого в дикую ярость, он патологически возненавидел всю свою исковерканную жизнь. И в своей ярости он дошел до того, что однажды сорвался в город, влетел к редактору газеты, прорычал ему в лицо, что контракт разорван, и, слабея от душившей его ненависти, выбежал на улицу.

42 дюйма

В двух милях от Болдуина с сухим, как ружейный выстрел, хлопком лопнула шина.

Охнув от неожиданности, Скотт вцепился руками в руль. «Форд» накренился, и за ним потянулся широкий след от лопнувшей шины. Отчаянным усилием Скотт резко завернул машину вправо, оставив позади слева ограничительный барьер, который едва не протаранил своим «фордом». Руль ходил ходуном, и Скотт стал прижиматься к обочине.

Проехав еще сто пятьдесят метров, он затормозил и выключил зажигание.

Побелевшие и дрожащие от напряжения руки, сжатые так, словно он все еще держал ими руль, упали Скотту на колени. Какое-то время он сидел так, сверля свирепым взглядом дорогу и не говоря ни слова.

Неожиданно он разразился бранью.

– Ах ты, сукин сын. – От приступа ярости по спине у него пробежала дрожь.

– Давай еще, – произнес он уже вполне спокойно, но голос его все же выдавал готовый вырваться наружу взрыв бешенства. – Давай еще. Так ее.

Говорю же. Давай еще, ну же. – Он клацнул зубами.

– Мало одной шины, – глухо проговорил Скотт сквозь сжатые зубы. – Чтоб заглох этот генератор. Вдребезги этот радиатор. Чтоб ее разнесло, эту чертову машину! – выплеснулась на ветровое стекло бушующая ярость.

С закрытыми глазами, в полном изнеможении он откинулся на спинку сиденья.

Через несколько минут Скотт поднял дверную ручку и толкнул дверцу. На него налетел холодный ветер. Подняв ворот куртки, он вытащил из машины ноги и сполз с сиденья.

Он упал на гравий лицом вниз, успев, однако, выставить вперед руки.

Чертыхаясь, быстро встал и что было силы бросил через дорогу камень. «Вот пошла невезуха. Не удивлюсь, если камень влетит в стекло проезжающей машины да засветит какой-нибудь пожилой даме в глаз, – в раздражении подумал он. – Эта чертова невезуха!»

Скотт стоял, весь дрожа, и глядел на свою машину, безнадежно завалившуюся на спущенную шину. «Здорово, – подумал он, – просто здорово.

Как я, черт возьми, смогу заменить ее?» Скотт нервно заскрежетал зубами.

Он был не в силах теперь сделать даже этого. Ну и, разумеется, Терри не смогла сегодня присмотреть за детьми, значит, Лу осталась дома. Все как назло.