Невероятный уменьшающийся человек - Мэтисон (Матесон) Ричард - Страница 4

Разумеется, это была только иллюзия, но с некоторых пор его мучили тысячи иллюзий. Например, что это не он уменьшается, а мир вокруг него увеличивается или что все предметы сохраняют свою природу и назначение лишь для людей нормального роста.

Для него же — и с этим Скотт не мог решительно ничего поделать — масляный обогреватель перестал быть обогревательным прибором, но фактически превратился в гигантскую башню, в недрах которой бушевало волшебное пламя. И шланг был уже не шлангом для поливки цветов, а неподвижно дремлющей, свернувшейся в огромные ярко-красные кольца змеей. Стена в три четверти высоты погреба рядом с обогревателем стала стеной скалы; площадка, посыпанная песком, — ужасной пустыней, по барханам которой ползал не паук размером с человеческий ноготь, но ядовитый монстр ростом почти со Скотта.

Реальность стала относительной. И с каждым новым днем Скотт все больше убеждался в этом.

Через шесть дней реальность для него и вовсе перестанет существовать. Но не смерть будет тому причиной, а простое до ужаса исчезновение. Ведь когда роста в нем не останется и дюйма, можно ли будет говорить о какой-нибудь реальности?

И все же он продолжал жить.

Скотт изучающе осматривал отвесные стенки холодильника, задавая себе один и тот же вопрос: как он заберется наверх, к печенью?

От неожиданного грохота он подпрыгнул и принялся озираться. Сердце бешено забилось в груди. Но это всего-навсего вновь ожил, весь сотрясаясь, масляный обогреватель. Механизм работал с таким грохотом, что пол ходил ходуном, а ноги Скотта немели от пробегавшей по ним вибрации. Скотт с усилием сглотнул слюну. Его жизнь сродни жизни в джунглях, где каждый шорох предупреждает о притаившейся опасности.

Сумерки сгущались. В темноте опасность многократно усиливалась. И Скотт поспешил пересечь пространство погреба, ставшее едва ли не ледяным от вечерней прохлады. В халате, похожем на палатку, он весь трясся от холода. На эту немудреную одежонку ушла одна тряпочка, Скотт проделал в ней дырку для головы, а затем связал свободные по бокам концы ткани узлами. Одежда, в которой он когда-то прямо-таки свалился в погреб, лежала теперь грязной грудой рядом с водогреем. Ее Скотт носил, пока это было хоть сколько-нибудь возможно: закатывал манжеты и рукава, затягивал потуже пояс брюк — в общем, придумывал всякие ухищрения, пока вещи не превратились в мешки, стеснявшие движения. И тогда Скотт сделал для себя халат, но спастись от холода в нем можно было только под водогреем.

Его шаги сменились нервным подпрыгиванием: вдруг захотелось побыстрее сойти с чернеющего пола. Взгляд на мгновение упал на верхний край скалы — и Скотт вздрогнул всем телом: ему привиделся паук.

То, что это была всего лишь тень, он разглядел уже на бегу. И опять — с бега на нервный шаг.

«Привыкнуть к крадущемуся по пятам ужасу? — мелькнуло в голове. — Но возможно ли это?»

Вернувшись под нагреватель, Скотт надвинул на свою кровать картонную крышку и, оградив себя таким образом от возможного нападения паука, прилег отдохнуть.

Его все еще пробирала дрожь. В нос ударял едкий запах пересохшего картона, и казалось, что вот-вот наступит удушье. Но это была очередная иллюзия — иллюзия, от которой он страдал каждую ночь.

Скотт пытался заснуть. До печенья он попробует добраться завтра, когда рассветет. А может быть, и вовсе бросит любые попытки и, несмотря на все страхи, просто будет ждать, когда голод и жажда сделают то, что он не смог сделать сам, — положат конец всем его мучениям.

«Чепуха! — с остервенением подумал Скотт. — Если я до сих пор еще не смирился с роком, то теперь и подавно не соглашусь на это».

64 дюйма

Луиза вела голубой «форд» по гладкому до блеска широкому шоссе, которое, описывая дугу, вело от Куинз-бульвар к Кросс-Айленд-парку. Тишину в машине нарушал лишь шум работающего двигателя: запас ничего не значащих фраз истощился, уже когда они, вынырнув из тоннеля Мидтаун, проехали с четверть мили, а пять минут назад Скотт придушил спокойно лившуюся из приемника мелодию, яростно ткнув пальцем в блестящую кнопку выключателя.

И теперь Скотт сидел, уставившись в лобовое стекло мрачным, ничего не видящим взглядом. Его одолевали тягостные раздумья.

Подавленность свалилась на него еще задолго до того, как Луиза приехала за ним в Центр. С этим чувством он начал бороться, как только сказал врачам о своем намерении покинуть больницу. Да и если уж дело на то пошло, с того момента, когда он переступил порог Медицинского центра, с ним все чаще стали случаться совершенно выбивающие из колеи приступы раздражительности.

Страх перед бременем финансовых проблем был одной из причин таких приступов, а еще глубже в душе поселился ужас перед ожидавшей в скором будущем бедностью, если не нищетой. Каждый день, прожитый на грани нервного срыва, каждый день, не давший никаких результатов обследования, обострял раздражительность.

А тут еще и Луиза не только выказала недовольство его решением покинуть Центр, но и не смогла скрыть потрясение, увидев, что муж стал на три дюйма ниже ее. Выдержать такое оказалось выше сил Скотта. С той минуты, как жена вошла в палату, он почти все время молчал. То немногое, что он все же произнес, было произнесено тихим, отрешенным голосом и несло на себе печать недосказанности.

Вдоль шоссе потянулись богатые, но без претензии на роскошь, как и принято на Ямайке, земельные участки.

Погруженный в раздумья о пугавшем его будущем, Скотт не замечал их.

— Что? — откликнулся он, чуть вздрогнув.

— Я спросила, завтракал ли ты.

— А, да. Около восьми утра, кажется.

— Хочешь есть? Может, остановимся где-нибудь?

— Нет, не надо.

Бросив украдкой взгляд на жену, он прочел на ее лице выражение напряженной нерешительности.

— Послушай, скажи наконец то, что хочешь! — Скотт едва не сорвался на крик. — Скажи Бога ради — и гора с плеч.

Он увидел, как Лу нервно сглотнула и гладкая кожа на ее шее собралась в складку.

— Что сказать?

— Конечно. — Скотт резко кивнул головой. — Так и надо. Лучше всего делать вид, будто это я во всем виноват. И к тому же я идиот, которому безразлично, что за напасть на него свалилась. Я...

Он осекся, не успев закончить свою мысль. Нахлынувшая из глубины души волна раздражительности, невысказанные страхи — все это вкупе свело на нет всякие попытки прийти в сильный гнев. Человека в положении Скотта, мучающегося под гнетом непроходящего ужаса, самообладание посещает ненадолго: придет на мгновение-другое и вновь покинет.

— Ты знаешь, как я переживаю, — вздохнула Лу.

— Конечно, знаю! — запальчиво отозвался Скотт. — Однако тебе не приходится платить по счетам!

— Ну вот, я же говорила, что ты сразу начнешь думать о работе.

— Бессмысленно спорить об этом. Твои заработки положения не спасут, и мы совершенно погрязнем в долгах. — Он устало пожал плечами. — В конце концов, какая разница? Они все равно ничего не нашли.

— Скотт, доктор сказал, что, возможно, для этого понадобятся целые месяцы! Врачи из-за тебя не успели даже закончить обследование. Как ты можешь...

— А что, они считают, я должен делать? — выпалил Скотт. — По-прежнему позволять им забавляться с собой? Да ты ведь не была там, ты ничего не знаешь. Они же со мной — как дети малые с новой игрушкой! Уменьшающийся человек! Боже всесильный! Уменьшающийся... Да у них при виде меня глаза загораются, как... Да что там! Ничего, кроме моего «невероятного катаболизма», их не интересует.

— Все это, по-моему, пустяки, — спокойно возразила Лу. — Это же одни из лучших в стране врачей.

— И одни из самых дорогих, — в пику жене заметил Скотт. — Если я их так чертовски заинтересовал, почему же они не позаботились о предоставлении мне права на бесплатное обследование? Кого-то из них я даже спросил об этом. Ты бы видела! Он взглянул на меня, будто я посягнул на честь его матери.

Лу молчала. От прерывистого дыхания ее грудь вздрагивала.