Детство и юность Катрин Шаррон - Клансье Жорж Эммануэль - Страница 30

— Восемь, сударь.

— Восемь лет, — протянул он, словно не понимая, — восемь лет… — И добавил как бы про себя: — Ну конечно, леченье мальчугана обходится дорого…

Катрин сдвинула свои тонкие брови. Что ему нужно, этому старику? Чего он вмешивается не в свои дела?

— Мой брат сам зарабатывает деньги!..

— Зарабатывает деньги? — недоверчиво переспросил старик. — Как же он их зарабатывает, раз не может ходить?

— Он вырезает веретена.

— Веретена?

Что за глупая манера повторять всякий раз то, что ему говорят?

Старый рабочий, казалось, удивился еще больше. Он вытащил из-под блузы большие часы, взглянул на них.

— О-ла-ла! — проворчал он. — Для разговоров уже нет времени!

Он дал Катрин медное су, потрепал ее по щеке.

— До скорого свиданья, дочка!

Спустя несколько дней в тот же час он снова зашел в трактир.

— Вам теплого вина, сударь? — спросила Катрин. — Я сбегаю за хозяйкой…

— Не надо, — сказал старик.

Тяжелой морщинистой рукой он вытер лицо, припудренное, как обычно, белой фарфоровой пылью.

— Эти веретена, которые мастерит твой брат, они настоящие?

— Ну конечно! — гордо ответила Катрин. — Красивее их не найдется во всей округе.

— А у тебя здесь нет ни одного, чтобы мне показать?

— Нет…

Старик явно огорчился.

— О! — воскликнула вдруг Катрин. — Может, я покажу вам одно… Подождите минуточку!

Она кинулась к Лартигам, попросила у Жюли веретено, которое Франсуа вырезал для нее. Старик повертел веретено в руках.

— Понимаете, — сказала Катрин, — это самое первое его веретено. С тех пор они получаются у него еще красивее.

— А чем он вырезает их?

— Как — чем? Ножом.

— У него искусные руки. Но за день он небось много не нарежет?

— Одно или два, самое большее. Старик вернул Катрин веретено:

— И он зарабатывает этим несколько су?

— Ну да.

— А мог бы зарабатывать и побольше, — вполголоса, словно разговаривая сам с собой, пробормотал старик. — У твоего брата обе ноги больны? — внезапно спросил он. — Или одна?

— Одна.

— А другая здоровая?

— Совсем здоровая.

— Он там, наверху? — Старик указал пальцем на потолок.

— Нет, теперь там квартира хозяйки, а мы переехали в дом-на-лугах.

— Ну ладно, дочка, не огорчайся. Все будет в порядке. Он надвинул на лоб кепку и ушел. Дни, а затем недели прошли со времени этого разговора, но старик больше не показывался. Катрин рассказала брату про «чудного старикана», и Франсуа насторожило назойливое любопытство незнакомца.

— Может, он тоже собирается вытачивать веретена? — сердито пробормотал юный мастер.

Катрин совсем забыла о старом рабочем, как вдруг однажды вечером, возвратившись домой, увидела его за столом вместе со своими родителями.

Девочка так изумилась, что уронила на дощатый пол растрепанную книжку, которую хозяйка дала ей для брата. Старик весело рассмеялся:

— Удивляешься, что я здесь, Кати? Потому что теперь я знаю, что тебя зовут Кати. С дядюшкой Батистом ничему удивляться не следует. Вот увидишь!

Ну, дочка, садись-ка рядом со мной и ешь свой суп.

Отец и Франсуа с простодушным восхищением взирали на незнакомца. Но мать держалась настороженно и сдержанно; всякий раз, когда старик, обращаясь к ней, говорил: «Мадам Шаррон», она бросала на него недоверчивый взгляд.

Дядюшка Батист болтал без умолку, рассказывая одну за другой разные фабричные истории. Собравшись наконец уходить, он вынул из кармана своей блузы две тонкие фарфоровые чашечки, завернутые в синюю бумагу, и вручил одну Катрин, а другую Франсуа.

— Это тебе, Кати, в благодарность за подогретое вино и добрые слова, а это тебе, Франсуа, за твое мастерство.

Он крепко пожал руку отцу, церемонно раскланялся с матерью и ушел, посмеиваясь в седые усы.

— Есть же на свете добрые люди… — вздохнул Жан Шаррон, когда шаги старика смолкли в отдалении.

— Может, и есть, — ответила мать, — да только думается мне, что слишком уж смело явиться без приглашения в дом к незнакомым людям.

Катрин смотрела как зачарованная на цветы, которыми была расписана ее чашка. Ей казалось, что мать напрасно не доверяет старику. Франсуа, как видно, думал то же самое, потому что тут же возразил:

— Ну и пусть… Лишь бы он пришел снова!

Но мать была по-прежнему настроена скептически:

— Не горячись, сынок! Разные байки, которые он тебе здесь рассказывал, наверное, сплошная выдумка. Недаром говорят, что все фабричные — болтуны и малость не в себе…

— Тогда зачем же он заявился к нам? Байки рассказывать?

— Кто их разберет, этих рабочих? Может, просто хотел пустить пыль в глаза!

— Какие байки? — спросила Катрин.

Он работает формовщиком на фабрике, — ответил ей Франсуа. — Обещал прийти в воскресенье и вместе с отцом наладить токарный станок, чтоб я мог крутить его здоровой ногой.

— Крутить станок? А что это такое?

— Ну, это такая машина, на ней деревянный круг, который вертится быстро-быстро. Я укрепляю на круге кусок дерева и, пока круг вертится, могу как хочу резать дерево ножом. Фрр! — стружки так и полетят во все стороны!

Дядюшка Батист уверяет, что на таком станке я сумею вытачивать десять, а может, даже двадцать веретен в день, и они будут ровнее и аккуратнее, чем теперешние.

— Ну, ну, — заметила мать, — не очень-то забивай себе голову, сынок, а то, пожалуй, и не заснешь. Может, он вообще больше к нам не придет, этот ваш распрекрасный дядюшка Батист!

Но он пришел. И действительно соорудил вместе с отцом токарный станок для Франсуа.

Затем он научил Франсуа равномерно и плавно вертеть круг и обрабатывать ножом крутящийся волчком кусок дерева. Стружки летели вихрем, Франсуа насвистывал, веретена выстраивались рядком на подоконнике, стройные и изящные.

— Скоро ты начнешь загребать деньги лопатой, — уверял мальчика своим хрипловатым простуженным голосом дядюшка Батист. — Кати не придется служить в трактире, а вам, сударыня, ходить по чужим домам.

Теперь мать встречала старого фабричного приветливо, но по-прежнему твердила мужу и детям, что не слишком-то верит болтовне старика.

— Не так уж легко нам выкарабкаться из нужды, — вздыхала она.

Мать оказалась права. Хотя Франсуа мастерил теперь свои веретена во много раз быстрее, заказов у него стало меньше. Дом-на-лугах стоял слишком далеко от Ла Ноайли, и многие молодые горожанки не решались на столь долгое путешествие. К тому же в конце зимы Мария Пиру решила прикрыть свое вечно пустовавшее заведение. Она расхвалила Катрин за примерное поведение, подарила ей на прощание ячменный леденец и отпустила домой.

Радость девочки была недолгой. Все свободное время она проводила рядом с братом, глядя, как летят стружки с вертящегося круга. Франсуа задумал сделать складное веретено. После многих неудачных попыток он однажды вечером вдруг закричал торжествующе:

— Кати, я добился своего, гляди-ка!

И высоко поднял над головой свое новое творение: разборное веретено из трех частей.

— Теперь все девчонки Ла Ноайли будут драться за такие веретена!

Но пока делать было нечего: наступившая оттепель залила водой поля и луга, окутала окрестности густым туманом. Дороги тонули в непролазной грязи.

Время от времени дядюшка Батист заходил проведать своего ученика; ободрял его, советовал работать еще тщательнее и аккуратнее.

— Дело пойдет, сынок, — уверял он.

Однажды старик остался пообедать с Шарронами. Покончив с едой, он поманил к себе Катрин:

— Проводи меня, малышка, я покажу тебе что-то красивое.

Катрин послушно пошла за ним. Они вышли на шоссе, ведущее к городу, и скоро свернули направо, на красно-белую мощеную дорогу. Катрин сразу узнала ее: это была дорога на фарфоровую фабрику. Дядюшка Батист шел быстро, и девочка с трудом поспевала за ним.

Наконец они вышли на просторную площадь, тоже вымощенную красным и белым, как и дорога к фабрике. Высокие кучи угля окаймляли ее слева; справа тянулось двухэтажное кирпичное здание, крытое плоской коричневой черепицей.