Где-то во времени - Мэтисон (Матесон) Ричард - Страница 48

Внутри конверта находилась белая карточка размером примерно четыре на пять дюймов, на которой были напечатаны слова: «Администрация отеля "Дель Коронадо" надеется, что вы почтите своим присутствием (далее написано от руки) в пятницу, 20 ноября, в восемь тридцать». Внизу было приписано: «В Бальном зале – "Маленький священник". В главной роли мисс Элиза Маккенна». Я с благодарностью улыбнулся. Она позаботилась о приглашении.

Я торопливо распечатал другое письмо, стараясь не повредить печать, но у меня не получилось. Оно действительно было от нее. Признаюсь, я был поражен ее безупречным почерком. Где она научилась такой каллиграфии? Мои каракули способны лишь оскорбить ее зрение.

Притом написанные ею на бумаге слова оказались гораздо более живыми – и определенными, – чем в разговоре со мной. Неужели эта свобода высказываний объяснялась тем, что я не смущал ее своим присутствием? Вероятно, в 1896 году письма – единственное средство выражения эмоций для женщины.

«Ричард, пожалуйста, извини меня за такой конверт. (Я забыл упомянуть, что он был слегка помятым.) Он оказался у меня единственным. Можешь судить, насколько часто я пишу мужчинам.

Прости, если в этом письме выражение эмоций чересчур непосредственно. С момента нашей встречи на берегу я нахожусь в состоянии какого-то folie lucide – все чувства обострены, вижу все до странного ясно, каждый звук отчетлив и резок, каждая картина ярко запечатлевается в памяти. Короче говоря, с момента нашей встречи я сильнее чувствую окружающее.

Наверное, я была очень бледной, когда посмотрела на тебя, после того как мы впервые вместе вошли в гостиницу вчера вечером. Должно быть, так оно и было. Мне казалось, у меня в жилах нет крови. Я чувствовала себя слабой и почти не материальной – такой же, как сегодня днем в моем вагоне, – уверена, ты это заметил.

Признаюсь, что, несмотря на обостренное восприятие, вызванное твоим появлением в моей жизни, я поначалу считала тебя не более чем весьма удачливым и хитроумным охотником за состоянием – прости, что говорю это! Делаю это лишь потому, что хочу, чтобы ты все знал. Прости господи мою подозрительную натуру – но я подозревала даже Мэри (мою портниху, помнишь?) в том, что вы с ней сговорились, чтобы меня одурачить. Сто раз прошу за это прощения. Я бы могла этого и не говорить, но надо быть честной.

Пока мы были сегодня вместе, я чувствовала, что меня переполняет такое счастье, в котором мои эмоции едва не захлебнулись. Вот сейчас я сижу в своей комнате и пишу тебе, но это чувство до сих пор не покидает меня – хотя волны, слава Создателю, утихли, превратившись в неослабный движущийся поток. Хочу, чтобы ты знал, что, несмотря на мое неровное поведение на прогулке, я получила удовольствие. Нет, это слишком слабо сказано. Ты должен знать, что я была тронута. И так сильно, что расставание с тобой наполнило меня грустью, вставшей на пути моему потоку счастья. В каком же смущении я сегодня пребываю!

Я все время думаю о своих недостатках. От одной крайности, когда я выискивала (признаюсь, безуспешно) твои недостатки, перешла к другой – выискиванию лишь собственных. Для того чтобы заслужить твою преданность, я должна стать гораздо лучше, чем сейчас, – я осознаю это ясно.

Ричард, никогда раньше у меня не было романтических отношений. Я уже говорила тебе об этом и повторю в письме. У меня никогда никого не было, и я рада, так рада этому. Я никогда по-настоящему не верила – если не считать детских мечтаний, – что какой-либо мужчина заставит меня испытать такое. Что ж, дорогой мистер Колъер, я начинаю замечать ошибки, совершенные мной в жизни.

Женщины вроде меня, органически не способные за всю жизнь посвятить себя более чем одному мужчине, или самые счастливые из женщин, или самые несчастные. Я и то и другое одновременно. То, что ты меня любишь, и то, что во мне постоянно растет чувство к тебе, наделяет меня счастьем.

Мои смутные грезы заставляют страдать.

Даже в этот момент я чувствую загадочность нашей встречи; даже сейчас спрашиваю себя, откуда ты явился. Нет, обещаю не спрашивать об этом. Когда будешь готов, скажешь мне, – и, конечно, это значит меньше того, что ты сейчас здесь. Начиная с этого дня я стану искренне верить в чудеса.

С этого дня я чувствую, как находят выход мои эмоции. И все же до чего они противоречивы. В одно мгновение я жажду поведать миру буквально все о своих чувствах. В следующее мне хочется ревниво оберегать их и держать при себе. Надеюсь, я не свожу тебя с ума. Постараюсь быть последовательной и больше не метаться, подобно сбившейся с пути планете. Ибо, в конце концов, я нашла свое солнце.

Мне пора заканчивать, чтобы прийти в себя и успокоить эту лихорадку – завершить приготовления к спектаклю, потом попытаться немного отдохнуть. Я попросила, чтобы тебе доставили приглашение. Если не получишь его, спроси, пожалуйста, у портье. Я распорядилась поставить для тебя отдельное кресло в первом ряду – уверена, что это ошибка. Если я взгляну на тебя хоть раз, то, несомненно, забуду все слова роли.

Что ж, придется рискнуть. Хочу, чтобы ты был как можно ближе ко мне.

Этот ужасный человек вломился к нам как раз в пот момент, когда я собиралась произнести слова, которые, была уверена, не скажу за всю жизнь ни одному мужчине. Теперь я их напишу. Можешь всегда требовать от меня их соблюдения, ибо это всегда будет правдой.

Я люблю тебя.

Элиза».

А теперь представьте себе одурманенного любовью мужчину, который сидит на кровати, ни на что не обращая внимания, и перечитывает письмо вновь и вновь – пока у него на глазах не заблестят слезы, – настолько переполненный счастьем, что в голову ему приходит лишь одна фраза: «Господи, благодарю тебя за нее».

Было без пятнадцати семь, когда я вошел в холл, направляясь в Большой коронный зал. Наверху, на балконе второго этажа, струнный оркестр исполнял какой-то марш, и мне было так хорошо, что я едва не зашагал в его ритме. Я улыбнулся от удовольствия, увидев на той стороне холла неожиданную вещь: «Часовой улов» (так было написано на табличке) – рыбу, «пойманную на блесну в глубоком месте». По меньшей мере странно было видеть в холле великолепного отеля подвешенную таким образом громадную рыбину.

Усевшись за стол, я увидел, что никого из труппы за ужином нет. Без сомнения, все они были в своих номерах или в Бальном зале и готовились к спектаклю. Но я не страдал оттого, что был один. Я все больше чувствовал себя частью этого окружения. Совершенно другое ощущение по сравнению со вчерашним вечером.

Я заказал консоме, филе цыпленка, хлеб, сыр и вино и сидел в ожидании, с удовольствием оглядывая зал и бесстыдно подслушивая разговоры. Я едва не расхохотался, услышав, как мужчина за соседним столиком говорит своему приятелю: «Она выросла и все еще растет! Черт возьми, кто-то должен это остановить!» Судя по виду, они были коммивояжерами.

Давясь от сдерживаемого смеха, я повернулся, чтобы взглянуть на них, и увидел, что оба коренасты и приземисты. Мне так только кажется или действительно люди этой эпохи в среднем мельче нас? Похоже, так и есть. Я возвышаюсь над большинством встреченных мужчин.

Вот еще произнесенные этими мужчинами фразы – одни смешные, другие познавательные, третьи совершенно необъяснимые. Я записал то, что удалось вспомнить. «Этот мальчишка – прирожденный артист». (В смысле актер или притворщик?) «Кафры[52] играют на понижение, но есть шанс сорвать небольшой куш». (Эта попадает в категорию необъяснимых.) «А ты знаешь, что на крышу этой гостиницы ушло два миллиона штук гонта?» (Познавательно.) «Это Мекка, говорю тебе, Мекка». (По поводу гостиницы.)

Один из мужчин сказал что-то о прогрессе цивилизации, находящейся сейчас в состоянии «абсолютного расцвета». Я задумался об этом и о том, с каким выражением это было сказано.