Описание Отечественной войны в 1812 году - Михайловский-Данилевский Александр Иванович - Страница 98

В Москве, как и во всей коренной России, не нашлось предателей, над которыми должно греметь проклятию в потомстве. Из 200 000 жителей Москвы только один 23-летний молодой человек подвергся законному осуждению за составление пасквильного сочинения. По рассмотрении дела Сенатом оказалось, что и этот молодой человек «поступил из одной ветрености» [301] .

Народ возненавидел иностранцев и обижал их на улицах, равно как и тех, кто говорил на иностранных языках, а не по-Русски. В Москве жило тогда 3000 Французов; Правительство оказывало им возможную защиту. Где найдется земля, в которой такое число Французов, бывших в городе, угрожаемом нашествием Французской армии, могли бы жить не только спокойно, но даже занимаясь торговлей и промыслами? Из них только 43, замеченных особенно по дурному поведению и вредному образу мыслей [302] , «выборная каналья из каналий» [303] , были отправлены водою в Саратов. В числе их находились актеры, ремесленники, аферисты и 14 воспитателей юношества, учителей и гувернеров. Высылка Французских бездельников из Москвы не была мерой, принятой начальством произвольно, но основывалась на Высочайшем положении, состоявшемся 2 Июля, в лагере при Дриссе, об иностранцах вообще. Сим положением определялось: 1) В губерниях оставить только тех иностранцев, в благонадежности которых Губернатор примет на себя ответственность, что они ни личными внушениями, ни другими средствами не могут подать повода к нарушениио спокойствия или к совращению с пути Русских подданных. 2) Всех иностранцев, которые окажутся неблагонадежными, выслать за границу морем. 3) Тех из них, коих отправление за границу сочтется неуместным, по уважению, что разглашениями в чужих краях о внутреннем нашем положении они могут подать повод к неблагоприятным и невыгодным для России последствиям, выслать во внутренние губернии.

В печатных объявлениях, написанных простым, но сильным слогом, Граф Ростопчин беседовал с жителями и сообщал им известия из армии. Главное достоинство его объявлений, или, как их называли, афишек, состояло в том, что они согревали теплую любовь к Престолу и возбуждали к неприятелю ненависть и презрение. Несправедливо возражали, что слог афишек был неприличен в обнародованиях от имени Главнокомандующего столицей. Просвещенные люди не имели надобности в побуждениях на подвиг, внушаемый святым долгом любви к Отечеству, а потому простонародные объявления должны были в сердцах низших сословий воспалять Русское молодечество. Для образца приведем следующее объявление; из него можно судить, в каком смысле написаны были и другие: «Слава Богу! Все у нас в Москве хорошо и спокойно. Хлеб не дорожает, и мясо дешевеет. Одного всем хочется, чтобы злодея побить, и то будет. Станем Богу молиться, да воинов снаряжать, да в армию их отправлять. А за нас пред Богом заступники: Божия Матерь и Московские Чудотворцы, пред светом милосердый Государь наш Александр Павлович, а пред супостаты христолюбивое воинство; а чтобы скорее дело решить, Государю угодить, Россию одолжить и Наполеону насолить, то должно иметь послушание, усердие и веру к словам начальников, и они рады с вами и жить, и умереть. Когда дело делать, я с вами; на войну идти, перед вами, а отдыхать, за вами. Не бойтесь ничего; нашла туча, да мы ее отдуем; все перемелется, мука будет, а берегитесь одного: пьяниц да дураков; они распустя уши шатаются, да и другим в уши врасплох надувают. Иной вздумает, что Наполеон за добром идет, а его дело кожу драть: обещает все, а выйдет ничего. Солдатам сулит Фельдмаршальство, нищим золотые горы, а всех ловит за виски, да в тиски, и пошлет на смерть; убьют либо там, либо тут. А для сего и прошу, если кто из наших или из чужих станет его выхвалять и судить и то и другое, то, какой бы он ни был, за хохол да на съезжую: тот, кто возьмет, тому честь, слава и награда, а кого возьмут, с тем я разделаюсь, хоть пяти пядей будь во лбу; мне на то и власть дана, и Государь изволил приказать беречь матушку Москву, а кому ж беречь мать, как не деткам! Ей-Богу, братцы, Государь на вас, как на Кремль надеется, а я за вас присягнуть готов. Не введите в слово. А я верный слуга Царский, Русский барин и православный Христианин. Вот моя и молитва: Господи Царю Небесный! продли дни благочестивого земного Царя нашего! Продли благодать Твою на православную Россию, продли мужество Христолюбивого воинства, продли верность и любовь к Отечеству православного Русского народа! Направь стопы воинов на гибель врагов, просвети и укрепи их силой Животрящего Креста, чело их охраняюща, и сим знамением победиши».

Духовенство, в проповедях, врачевало унылые души. Как говорили пастыри церкви, может послужить примером следующий отрывок из проповеди, произнесенной Преосвященным Августином, 28 Июля, в Успенском Соборе: «Храбрый Российский народ! воззри на святые гробы опочивающих здесь угодников Божиих. Нетленные телеса их, сии залоги любви и чудодействиа Божия, вверены благочестию твоему. Восстани, восстани на охранение Святыни, благоговейно тобою чтимыя, восстани на защищение алтарей Бога твоего. Поборай по Господе, и Господь поборет по тебе. Вооружись на спасение достояния своего, жен и детей своих; приими щит веры и упования на Бога спасающего; облецыся в броню правды и мужества. Не предаждь законов отеческих; верностью к Царю посрами лесть врага, мужеством сокруши силы его. Россияне! Аще будете с Господем, дерзайте, стойте и зрите спасение, еже от Господа: Господь бо поборет по вас!»

Взятие Смоленска огромило Москву, как будто для врагов отверзся путь в столицу. Таково было и на всю Россию влияние известия о падении Смоленска. Вот собственные слова Государя: «Потеря Смоленска произвела ужасающее моральное действие на всю Империю» [304] . «Народ, – доносил Граф Ростопчин, – менее испуган, нежели раздражен; он видит себя унижеинным и готов отмстить за свою обиду. Москва и верные ее жители соединятся с армиями на защиту наследия Вашего Величества и Вашей славы. Никто не согласится пережить вечный стыд» [305] . Каждый день, с утра до вечера, во все заставы, кроме Дорогомиловской, тянулись вереницы карет, колясок, повозок и нагруженных телег. Бывали дни, в которые на иной заставе прописывали по 2000 выезжавших экипажей. На барках также отправляли имущество. «Я взял свои меры, – продолжает Граф Ростопчин, – чтобы ничего здесь не осталось, если неприятель дойдет до Москвы, но начну укладывать, когда неприятель будет около Вязьмы. Народ Вашего Величества может служить примером верности и повиновения». Как непреложное доказательство, что Смоленск уже во власти врагов, прибыла в Москву икона Смоленской Божией Матери, и поставлена сперва в первой от въезда церкви Св. Василия Неокесарийского, откуда потом понесли ее два Архимандрита в Успенский Собор. Впереди шли хоругви; за ними духовенство. Синодальные певчие пели канон Божией Матери. Из каждой церкви, мимо которой следовало шествие, духовенство выходило на сретение с Крестами; звонили в колокола; народ восклицал: «Матерь Божия, спаси землю Русскую!»

Пала Вязьма. Для отвоза из Москвы казенного имущества вытребованы подводы из всех уездов, кроме прилегавших к Смоленской губернии, где они были нужны для армии. Присутственные места и учебные заведения тронулись из Москвы в Казань; оставался только Сенат. На улицах всюду видны были отправлявшиеся обозы; в домах раздавался стук укладываемых вещей. Министры и начальники различных управлений посылали из Петербурга одно приказание за другим о мерах предосторожности и способах отправления. Неограниченна была заботливость общей Матери Русских сирот, Императрицы Марии Феодоровны, о заведениях Ея Величества. Без сердечного умиления нельзя читать распоряжений Ее. Вот между прочим собственноручные строки Государыни к Начальнику Опекунского Совета, Сенатору Лунину: «Не скрываю душевной Моей скорби о злополучных обстоятельствах, принуждающих вас, с заведениями, которыми я столько утешалась, искать убежища вне священных стен Москвы, но да будет воля Того, Кто испытует Веру нашу в Него. Уверьте всех родителей, что дети их для нас святой залог, которых мы будем защищать как наших собственных» [306] .