Клад - Маслюков Валентин Сергеевич - Страница 1

Валентин Маслюков

Клад

(Рождение волшебницы-1)

* * *

Город почернел, грязные улочки превратились в канавы, в покрытых рябью, во вздутых ветром лужах моталась сорванная с крыш солома. Всюду лилась вода: вода низвергалась с неба, струилась с полей шляпы, с наброшенной на плечи рогожи, капала с бороды, сочилась за шиворот. Пронизанный брызгами шквал внезапно ударял в лицо – борясь с ветром, прохожий горбился и торопился укрыться, бросив недолгий взгляд в сторону бухты, где качали оголенными мачтами корабли. А дома вода подтекала за порог, дребезжали ставни, огонь в очаге припадал к полу и метался, как больной.

День за днем валили тучи, и далеко за морем, где рождалась непогода, давно должны были кончиться запасы дождя и ветра, но, видно, разверзлась бездна: тучи ползли, стесняя друг друга, ослабевший было дождь припускался с нерастраченной силой.

И люди увидели змея. Потревоженный ненастьем, он поднялся из пучин и, почти не взмахивая распластанными крыльями, плыл по ветру; сквозь серую хмарь в разрывах туч мерцала грязно-розовая чешуя. Случайные очевидцы стояли, оторопело подставив себя дождю да прихватив рукой шапку.

В обморочном сиянии чешуи, рассказывали старики, в переменчивом, розовом сиянии, которое источает Смокова чешуя, чудятся призрачные дворцы, оживают диковинные звери и проявляется облик ушедших из жизни людей. Когда не найдешь сил отвернуться – с ума сбредишь. Так толковали седые хранители преданий, удержавшие до старческих лет удивительно твердый рассудок и, значит, – это очевидно! – никогда Смока вблизи не видевшие. С незапамятных времен медлительный, косный в привычках змей не находил причин покидать заповедные глубины моря, и люди льстили себя надеждой, что он окончательно оброс мхом.

А два дня спустя обрушился берег. С раскатистым грохотом обвалилось саженей триста крутого обрыва за Медвежьим Носом. Это невиданное прежде потрясение тверди обратило все мысли и взоры к морю.

На взбаламученном его просторе беспокойная старуха Колча приметила в близости к берегу корабль. Крутобокий красный корабль она заметила прежде всяких «портовых крыс», прежде мальчишек, прежде рыбаков Корабельной слободы и корабелов, прежде городского головы и его стражников – прежде всех. И это было немаловажное обстоятельство, потому что корабль с опрокинутой за борт мачтой и бортом к волне означал поживу.

Колча растерянно засеменила. Оглядываясь на оставшуюся без присмотра халупу за скалами Лисьего Носа, она теряла из виду корабль и должна была снова оборачиваться к морю навстречу сбивающему с ног ветру. Жизненный опыт подсказывал Колче, что с подарком таких размеров ей не сладить – большой изукрашенный корабль с не совсем еще утонувшими моряками никак нельзя будет скрыть от людей и вся эта куча добра разойдется по рукам даром – без всякой пользы. Пока что старуха не могла сладить даже с собственным платком – стоило повернуться спиной к ветру, свисающий ниже пояса угол его вздымался и с мокрым хлопком захлестывал голову.

Она двинулась по оголенной вершине сопки, подгадывая место, куда относит судно. Вымокшая, заляпанная глиной юбка путалась в ногах, деревянные башмаки скользили на раскисшей тропе, но старуха, утешаясь мыслью, что корабельщикам приходится еще туже, храбро боролась с дождем и ветром. Останавливаясь перевести дух, она видела сквозь пелену водной пыли корабль – все ближе к черте прибоя. Можно было разглядеть наклонную мачту на носу и заднюю, вынесенную за кормовые ограждения; уже видны были люди, они суетились на пляшущей палубе, валили за осевший в волну борт увязанные веревками тюки и бочки. Обрушенный в воду парус полоскался в обрывках спутанных канатов, несколько матросов, взмахивая неразличимыми топорами, рубили основание толстой, как большое дерево, мачты.

Хватаясь за кусты на каменистом спуске, старуха заскользила и наконец упустила корабль из виду. Впору было и о себе подумать: когда падения нельзя было избежать, Колча плюхнулась задом и поехала, истошно взвизгивая, чтобы затормозить, – через мгновение поворот тропинки сбросил ее на поросли кизила. Исцарапанная, замурзанная красной глиной, но не особенно пострадавшая, старуха получила тут возможность бросить взгляд на добычу – саженей за сто от берега, где море вздымалось, вдребезги шибая о подводную гряду, корабль ударился днищем и сокрушительный вал накрыл кузов.

Схлынула пена – на запрокинутой палубе не оставалось людей. И тотчас новая волна ударила в красный борт, взлетели брызги. Слышался доносившийся сквозь грохот прибоя треск, кузов корабля вздрагивал и поворачивался, уже разломленный, но к берегу не смещался; в перепутанных снастях моталась обломленная мачта.

Кое-как спустившись, Колча приметила между гребнями волн ящик. Вернее, сундук. Настоящий большой сундук с запертой крышкой. Переброшенный через неистовый ад камней, о которые разбивалось море, он колыхался на раскатистой, но пологой зыби.

Алчная дрожь прохватила Колчу, сундук ударился о песок – она ринулась в воду. Убегающая волна тянула в пучину, но старуха успела поймать боковую ручку сундука и тогда уже стала тонуть; наглотавшаяся воды старуха держалась намертво, и в этом случае жадность служила сходной заменой благоразумию: Колча держала сундук, но и сундук держал Колчу. Она успела перевести дух, когда полный взбаламученного песка поток приподнял ее и увлек под гребень нарастающей волны. Волна преощутительно огрела ее по макушке чем-то твердым.

Это был башмак. Собственный Колчин башмак своевольно носился в чуждой ему стихии. Вечно придавленный к земле деревянный башмак обнаружил вдруг завидные мореходные качества: перекрутившись в пене, неизменно становился он, так сказать, на ровный киль и взлетал навстречу опасности. Отплевываясь, Колча извернулась поймать беглеца, да только второй башмак соскользнул с ноги. Выпустив – лишь на мгновение! – сундук, она пыталась перехватить и этого – новый вал, вспучивая юбки, подхватил ее и, как рыхлую груду водорослей, швырнул на отмель.

– Ах ты, безмозглая деревяшка! Липовое же ты отродье! – надсадно откашливаясь, просипела Колча. Она сидела на гальке, сжимая в руках по башмаку, забитые песком сивые космы ее топорщились вокруг головы наподобие змеиного клубка.

Между тем – прошло, должно быть, время пока старуха пришла в себя – волны забросили сундук на песок и неспешно его там ворочали. Едва Колча сообразила, что не надо тащить сундук, если удастся открыть крышку, едва Колча отхаркалась, откашлялась, натянула безмозглую деревяшку на ногу и жестоко ею притопнула – набежали два дюжих парня, подхватили сундук и вынесли его на сушу. Лихие парни в высоких сапогах и коротких куртках, в одинаковых шапочках со спущенными ушами имели, судя по всему, на Колчин сундук свои собственные виды, расходившиеся с предварительными расчетами и соображениями старушки.

Резво подхватившись, Колча задрала юбки и, припрыгивая на одном башмаке, кинулась на того из охальников, кто подставил спину. Он не ожидал нападения и только охнул, когда увесистый башмак крепко чмокнул в затылок. Второй охальник, с чернявой бородкой, невольно попятился; Колча вспрыгнула на сундук, бросила башмак в чернявого – тот увернулся, уселась и, растопырив руки, облапила добычу.

– Вашего тут нет! Что в сундуке – мое!… Не подходи! – взвизгнула она, крепче вцепляясь в крышку.

– Послушай, Колча! – сказал Поплева – а это был именно Поплева, тот, что принял старухину ярость затылком и теперь в некотором изумлении потирал зашибленное место. – Вот что, дрянная ты старушенция, – с упреком сказал Поплева, – как ты думаешь, чего это ради стану я терпеть, когда меня колошматят чем только ни попадя?! Ради каких коврижек стану я это выносить?

– Что в сундуке, то мое! – повторила Колча, уклоняясь от ответа.

– Нет, Колча, – убедительно сказал Поплева. Широкое лицо его с маленькими глазами и маленьким вздернутым носом все еще хранило на себе следы потрясения. – Нет, Колча, – проговорил Поплева, стараясь не упустить осенившую его мысль, – я чувствую, хорошо это чувствую, – он осторожно потрогал затылок, – не по справедливости будет, когда тебя трахнут по голове, а ты будешь стоять пень пнем… И вот что я тебе скажу, дрянная ты старушенция, вот тебе мое слово: одерживай! Так я тебе скажу: одерживай! Одерживай, старуха, не так круто к ветру! Круто ты забираешь! Ой, круто!