Последний день матриархата - Машков Владимир Георгиевич - Страница 13

На переменке все стало ясно. Мою новую прическу никто и не заметил. Меня окружили девчонки и с деланным сочувствием стали ощупывать, словно врачи безнадежно больного.

– Косточки вроде целы.

– Глазоньки еще видят.

– А головка варит или нет?

Я рассвирипел и отпихнул их.

– Что вы пристали к человеку?!

Девчонки отпрянули, а потом снова взяли меня в кольцо.

– Смотрите, – ехидно протянула Лялька, – он дерется, как лев.

Девчонки дружно засмеялись, а Света пожалела меня:

– Бедный носик – ему больше всего досталось.

Я в испуге схватился за свой нос. Что за ерунда – столько дней подряд изгаляться над моим носом.

– Ха-ха! – передразнил я девчонок. – Так смешно, что плакать хочется.

– Как тут не заплакать, – с постным лицом промолвила Алла, – если девчонка, в которую ты безумно влюблен, расквасила тебе нос.

Я похолодел. Девчонки так и покатились со смеху и быстро разбежались. Так вот оно что! Девчонки узнали, что Наташа разбила мне нос. Но кто им сказал? Наташа? Нет, никогда не поверю.

Ее братец – больше некому. Да, он единственный человек, который знал тайну разбитого носа. Но каким образом братец мог рассказать девчонкам?

Так я стал всеобщим посмешищем. То есть буквально все надо мной смеялись. Мальчишки показывали на меня пальцами и хохотали. Девчонки шушукались и хихикали.

А мне хотелось одного – удрать из школы, сломя голову, не разбирая дороги. Но я удержался, хотя мне было очень плохо.

Раньше каждую переменку Наташа исчезала от меня, а я носился за ней как угорелый по школе, рыскал во дворе. Теперь все было наоборот. Едва звенел звонок, я срывался с места и удирал. Мне не хотелось видеть никого из одноклассников, а больше всего Наташу.

Я преодолел не одну сотню метров, я опускался и взлетал по лестницам. Попутно я узнал, какая большая наша школа. Если сложить все коридоры вместе, получится половина экватора.

Теперь мне надо было придумать, как улизнуть от Наташи после уроков. А что она увяжется за мной, я ни капельки не сомневался.

Я промучился весь урок в поисках выхода. Минут за пять до конца урока меня осенило. Вы смеетесь надо мной, какой я побитый. Так я из этого извлеку для себя выгоду.

Последний урок была история, а историчкой у нас была директор.

– Елизавета Петровна, – я поднял руку. – Я плохо себя чувствую, наверное, заболел. Отпустите меня домой.

Чтобы придать достоверность своим словам, я застонал. По классу побежали смешки.

– Ребята, не вижу повода для веселья, – строго сказала директор. – Вашему товарищу больно, а вы…

Лучше бы Елизавета Петровна этого не говорила, потому что весь класс так и покатился со смеху.

– Иди, Кирилл, – отпустила меня Елизавета Петровна, – а с вами ребята, я вынуждена буду поговорить…

Я быстро сложил книги в сумку и покинул класс. На улице я вздохнул полной грудью. Наконец-то этот кошмар кончился.

Куда мне податься? Домой неохота. На стадион? Только не туда. Не очень веселые воспоминания связаны у меня со стадионом. Пойду в парк. Там сейчас мало народу, а мне как раз никого не хочется видеть.

Я свернул на покрытую булыжником улицу и направился к мостику, перекинутому через речку. На мостике я остановился и поглядел на рыбаков, сидевших на льду.

Неожиданно кто-то ловким движением стащил у меня с плеча сумку. Я обернулся – передо мной стояла смеющаяся Наташа.

– Как ты здесь очутилась? – я был ошеломлен.

Наташа вдоволь полюбовалась произведенным эффектом, а потом объяснила:

– Я испугалась, у тебя был такой несчастный вид, и попросила Елизавету Петровну: «Можно я провожу Кирилла, а то он сам не дойдет».

– Ты так и сказала: «… а то он сам не дойдет»? – едва дыша, прошептал я.

– Так и сказала, – ответила Наташа и спросила: – Тебе плохо?

– Лучше не бвыает, – мрачно заметил я, – а что было после того, как ты сказала?

– Ничего, Елизавета Петровна меня отпустила, и вот я здесь.

Нет, Наташа определенно с Луны свалилась – ничего не понимает. Представляю, что там было после того, как Наташа вызвалась проводить меня. Какой поднялся хохот. Правда, Елизавета Петровна не дала им разгуляться, но потом, когда урок кончился, мальчишки и девчонки позубоскалили всласть, перемыли наши косточки.

Мы брели уже по аллее. Наш парк когда-то был самым настоящим лесом. А потом город окружил лес и превратил его в парк. Лесные дорожки стали асфальтированными аллеями, вдоль которых были расставлены скамейки.

Мы с Наташей очутились на дикой аллее. Она была совсем как лесная тропинка. Мы шли, спотыкаясь о корни деревьев, вдоль и поперек исполосовавших аллею. Под нашими ногами хрустел ледок.

Наташа как взяла у меня сумку, так и несла сразу две – мою и свою.

– Отдай, – попросил я. – Я сам понесу.

– Ты сегодня больной, – напомнила Наташа и добавила: – И совсем неразговорчивый.

Я ничего не сказал, а, сунув руки в карманы, пошел вперед.

– И вообще удираешь от меня целый день, как заяц, – в Наташином голосе прозвучала обида. – А мне надо с тобой поговорить, – Наташа повернулась ко мне боком. – Я не знаю, что со мной происходит. Я сегодня другая, чем была вчера. А завтра я буду совсем иной… Мне кажется, что я меняю кожу.

– Кошки не меняют кожу, – буркнул я.

Я знаю, – сказала Наташа, и в ее зеленых глазах появились слезы, – но мне больно и хочется плакать.

Я растерялся и не знал, что ответить Наташе.

– Ой, мама, – воскликнула Наташа, плюхнула сумки прямо на землю и кинулась к аллее, на которую выходила наша тропинка.

Не сделав и двух шагов, Наташа остановилась. Я подошел к ней.

Наташина мама прогуливалась не одна. С нею был мужчина в светлом плаще и коричневом берете.

– Кто это? – спросила Наташа у меня, словно я и вправду обязан был знать все. Но на этот раз Наташа не ошиблась. Мужчина в берете показался мне удивительно знакомым. А когда я навел на мужчину свои подзорные трубы, свои бинокли, а попросту очки, я узнал папу.

– Это мой папа, – не то сообщил, не то с некоторым недоумением произнес я.

– И правда, похож, – подтвердила Наташа, но навстречу маме не побежала.

Мой папа галантно держал Наташину маму под руку. И, не умолкая, говорил. До меня долетел ровный, точно шум водопада, гул папиного голоса. Свободной рукой папа беспрерывно жестикулировал, живописными мазками рисуя перед взором своей собеседницы воздушные замки. Как завороженная Наташина мама внимала моему папе.

Они прошли буквально в десяти шагах от нас и не заметили собственных детей.

Насколько мне известно, мой папа до сегодняшнего не был даже знаком с Наташиной мамой. Что же произошло?

– А кто твой папа? – Наташа проявила любопытство к моему родителю.

– Мой папа выступает по телевизору, – гордо объявил я и удивился: – Неужели ты его ни разу не видела?

Наташа покачала головой:

– А мой папа называет тех, кто работает на телевидении, болтунами, но твоего папу он не упоминал.

– Что ты все – папа да папа, – сказал я, – а мама кто у тебя?

– Библиотекарь.

– Мечта, а не работа, – протянул я.

– Я вдруг вспомнил, что в комнате, где мне были устроены трехсерийные испытания, я не заметил ни одной книжки. Конечно, это комната Наташиного братца. Все правильно, сын в папу, а дочка в маму.

– Скажи, – спросил я Наташу, – а твой братец не ябеда?

– Он дерзкий, задиристый, драчливый, – Наташа с лукавой улыбкой перечисляла недостатки своего братца, – но не ябеда. Я ручаюсь.

Наташа подняла руку, словно давала клятву. Внезапно лицо ее изменилось. Наташа снова стала похожей на своего братца.

– Мне это уже начинает действовать на нервы, – Наташа глядела поверх моей головы. – Сейчас я им задам.

– Кому? – спрашиваю я и оборачиваюсь, хотя уже догадываюсь, кого сейчас увижу.

И точно. Притаившись в кустах, – одни лишь шапочки на виду – за нами наблюдают девчонки. Вспугнутые Наташей, они с визгом убежали. Наташа помчалась за ними, но вскоре вернулась.