Синее море, белый пароход - Машкин Геннадий Николаевич - Страница 22

Они постояли с Семеном, покурили, перекинулись несколькими словами, и отец вновь взял рупор. Он нацелил его на серый катер у причала и загрохотал:

— Рыбин, что у тебя с новым мотором?

— У Рыбина всегда мотор как часики, — высунулся из рубки хмурый дружок отца. Он был все в том же японском пуловере.

— Надо обкатать! — закричал отец.

— Хоть до Владивостока, — ответил Рыбин и позвал нас рукой по локоть в мазуте.

Я подошел к краю пирса и прыгнул на горячую палубу.

— Юрик, — сказал я, стараясь не глядеть на брата, — оставайся с папой. Он тебе даст рупор покричать.

— Ишь ты, прыткий, — отозвался отец, подходя к катеру. — Сам устроился, а нас не хочет брать.

У меня заныло в затылке. Значит, и отец и Рыбин поплывут с нами… Конечно, он разведчик и скрутит Кимуру, если потребуется. Ну, а вдруг Кимура все-таки не поджигал? Нет, долой, долой, долой жалость! Надо быть, как отец. Иначе не отомстить… В конце концов, нужно отчитаться перед ребятами в письме.

Семен с Юриком под мышкой прыгнул на палубу.

— Сбегал бы, Василий, посмотрел метеосводку, — сказал он.

— Можно ли теперь доверять японцам? — отозвался отец. — Да и долго ли нам сходить до островка?

— Ладно. — Семен махнул рукой. — Без Кимуры они там все наоборот предсказывают.

Отец тоже прыгнул на катер, который от толчка задрожал, как живое существо. Косматые отблески волн взлетели со стенки до стекол рубки.

— Давайте быстрей, — сказал я.

— Ничего, сынок, от нас не уйдут, — ответил отец и подмигнул. Потом глаза его сузились и стали как два прямых кинжальчика.

Мне с отцом говорить сейчас не хотелось. Я открыл дверь кубрика. Здесь было прохладно и пахло масляной краской. Я растянулся на скрипучей сетчатой полке и потрогал свой нос. Он горел, словно меня ткнули лицом в крапиву.

За перегородкой впереди затарахтел мотор. Я видел в иллюминатор, как от нас отваливается веревочная груша на бетонной стенке. Катер развернулся носом к выходу и понесся навстречу маяку. Башня маяка напоминала ладью на шахматной доске. Капля воды ударила в стекло и поползла. Мы взбурунили открытое море. На стене закачалась половинка бинокля, висевшая на длинном ремешке.

Я поднялся и вышел на палубу.

Над морем визгливо резали воздух чайки. Они ругали рабочих, которые ремонтировали волнолом и согнали птиц с насиженных мест. Я вспомнил, как убил тут журавля, и поежился. Журавль точно живой у меня перед глазами. И в сердце опять засвербило… Может, Кимура все-таки не поджигал Рыбина?.. Ну нет, невиновные не поплыли бы по морю в шлюпочке…

Японцы махали нам белыми косынками. Юрик орал им с мостика в рупор: «Сайонара!»

Отец сидел под мачтой на бухте. А Семен — прямо на палубе, поджав ноги по-японски.

— Кури, — сказал отец, протягивая Семену портсигар.

— Свой есть, — ответил Семен и достал из кармана синий кисет.

— Значит, брезгуешь? — спросил отец.

— Брезгую, — согласился Семен.

— А я думал, ты все-таки друг мне, — сказал отец, и треугольник морщин обозначился на его буром переносье.

— Барыги твои друзья, — ответил Семен, закручивая цигарку.

— Чего же ты плывешь с нами?! — выкрикнул отец, подскочил на бухте и согнулся, точно хотел кинуться на Семена.

А тот спокойно сплюнул под сапоги отца, в складках которых дробилось солнце.

— Это ты с нами плывешь, — ответил Семен и поднял на меня глаза. — Верно, вояка?

У отца кожа натянулась на скулах.

Я понял, что мне лучше спрятаться, и отошел к двери кубрика.

Меня стало поташнивать. Море казалось мертвым, а катер все же раскачивался: то нос вверх, то корма. Вода, зеленая, как лягушачья кожа, зыбилась за бортом. Небо прямо по нашему курсу быстро покрывалось серебристыми мочалками. И там же из моря выпирал помаленьку островок, напоминающий вулкан.

Я разинул рот и сделал несколько глубоких вздохов. Тошнота вроде прошла. Тогда я зашел опять в кубрик, лег на сетку и закрыл глаза.

14

— Гера, — толкал меня Юрик под бок острым кулачком, — проснись… «Оранжад» покажи — где?

Я раскрыл глаза. Бинокля на стене не было. Над левым иллюминатором висели скалы. Чайки падали с них на катер, проносились у самого борта и взмывали вверх на упругих крыльях. Они кричали так, что заглушали стук мотора.

— Еще ничего не видели? — спросил я Юрика.

— Нет, — ответил брат, глядя на меня исподлобья. — Одни чайки.

Я спрыгнул с сетки, затянул ремень на новую дырочку и выскочил на палубу.

Катер буровил пенистое ожерелье острова. Из-за сопки, похожей на вулкан, вытягивалась темная кошачья лапа с серебристыми когтями.

Отец и Семен стояли поодаль друг от друга.

— Не возвратиться ли? — сказал Семен отцу, и совсем не дружеским голосом. — Погода мне начинает не нравиться.

— Черт с ними, с этими японцами, Вася! — закричал Рыбин из рубки. — Я поворачиваю.

— Обожди, — резко отозвался отец. Он разглядывал побережье и сопки в половину бинокля, все время подкручивая его. — Остров переплюнуть можно. Куда тут они могли спрятаться?

Семен смотрел на берег из-под левой руки. Тень падала лишь на один глаз. Но вот «кошачья лапа» схватила солнце, и нас всех накрыла тень, а по воде пошла мелкая рябь. Я оглянулся. Тень накрывала море, гнала ослепительную синеву к горизонту, потом к верхушкам сахалинских сопок.

Я склонился за борт, вглядываясь в берег. Мы все не спускали глаз с береговой полосы. И все равно чуть не проскочили шлюпку. Она стояла среди бурых огромных камней. Мачты на ней не было. Юрик увидел ее первый и закричал с мостика:

— Вон лодка!.. Гера, она с «Оранжада»?

Отец кивнул Рыбину. Тот сбавил ход и положил катер на правый борт. К самому берегу нельзя было подойти из-за камней. Тогда отец выпрыгнул на камень, с него — в воду. Ему оказалось по грудь. Он пошел к шлюпке, подняв вверх правую руку.

— А может, оставим это дело, Вась? — вскрикнул Рыбин, высунувшись из рубки. Его глазки тревожно следили за отцом, а кончик языка то и дело скользил по губам.

Мы с Семеном тоже соскочили на плоский камень. Отец подобрался к шлюпке и толкнул ее нам. Мы прыгнули в нее и подтянулись за конец к берегу.

— Гера, а я? — крикнул Юрик.

— Пока подожди, — ответил я и приложил палец к губам.

На песчаной полоске темнели елочки следов. Я узнал отпечатки маленьких дзори Сумико. Пока я рассматривал их, отец и Семен ушли вперед.

Отец шел пригнувшись. Сапоги его покрылись песком. Мокрая одежда обвисла.

— Осторожно, Васька, — сказал ему Семен, догоняя. Из-под его подметок летел песок. Клёши надувались ветром. — Никакого самовольства… Миром дело да ладом решать будем, слышишь?

Отец отмахнулся, как от комара, и что-то буркнул в ответ успокоительное.

Я засунул руку в карман. Первым мне попался божок. Я пощупал его сколотый нос, опустил на самое дно и взамен крепко стиснул картонную гильзу ракеты.

— Ага-а-а! — зарычал вдруг отец и бросился к большому кусту черемухи.

Я припустил за ним и втиснулся между отцом и Семеном.

Под кустом, в зеленой прохладе, спали беглецы. Сумико уткнулась в кимоно на груди своего отца. По лицу Ивао полз муравей. Ивао смел его сонной рукой и перевернулся. Кимура потрогал его, словно боялся во сне потерять племянника.

— Хорошо спят, — сказал Семен, — жалко будить.

Отец присел на корточки рядом с Кимурой и толкнул его в плечо. Кимура что-то буркнул и опять засвистел носом. Отец потормошил его сильнее. Кимура расклеил закисший глаз и в ту же секунду прикрылся ладонью, точно защищаясь от штыка.

— Ано-нэ, вставай! — сказал Семен. — Пойдем назад.

— Зачем пойдем? — спросил Кимура хриплым голосом.

— Твоя расскажешь, как сжег дом. — Отец гвоздил его своими зрачками.

— Я не жег никакой дом, капитан, — ответил Кимура, садясь.

— Может, он сам загорелся? — хмыкнув, спросил отец.

Кимура сгорбился. Рябинки на его лице темнели, как дробины.