Лагерь на озере чикомасов - Клепов Василий Степанович - Страница 7

Я, как мог, успокоил Бориса, и мы пошли с ним разыскивать червей. Земля вокруг озера чёрная, черви должны быть.

Но как мы ни копали – докопались даже до воды – червей не было.

Мы пошли вдоль озера, тщательно осматривая каждую кучку старой травы.

– По-моему, вон там есть как раз то, что мы ищем, – Боря указал в сторону озера, где в камышах виднелась бурая кочка прошлогодней завали.

Я сразу полез в камыш. Из-под ног выбуривала грязная вода. Я проваливался по колено. А когда добрался до кучи… У меня невольно вырвался радостный крик. Передо мной лежало гнездо какой-то птицы, наполненное крупными яйцами. Пока Боря спешил ко мне, я считал яйца. Четырнадцать штук! Интересно, что это за птица? Может, выпь или дергач?

– Давай поищем. Птица здесь, Боря. Я всё время смотрел сюда, и никто не взлетал.

Мы стали искать в камыше. Вдруг я вспомнил про книги, которые дал мне Вениамин Георгиевич. «Определитель птичьих гнезд» – вот что нам нужно!

Я сбегал за книжкой, и мы стали быстро листать её, рассматривая рисунки. Может, это дергач или, как выражаются орнитологи, коростель? Нет, в книге написано, что коростель устраивает гнездо в неглубокой ямке на земле и аккуратно выстилает его сухими стебельками, иногда осокой и мхом. Наконец я нашёл рисунок, очень похожий на то, что лежало перед нами.

«Лысуха, – прочитал я. – Обитает на водоёмах, густо заросших камышом и тростником. Гнёзда устраивает среди густых прошлогодних зарослей куги, камыша и тростника. Они своим основанием касаются водной поверхности».

– Боря, это лысуха, – сказал я и протянул Боре книжку.

– И по срокам подходит, – согласился он. – Видишь, выводит птенцов в конце июня – первой половине июля. Хорошо бы посмотреть лысуху.

Мы снова принялись за розыски. Вокруг меня всё время вертелась маленькая жёлтая птичка, а лысухи не было.

Вдруг Боря позвал меня. Я помчался к нему. Забравшись далеко в камыш, Борис рассматривал какую-то лодку. Мы влезли в неё, попытались оттолкнуть и только тут заметили, что она прикована тяжёлой цепью к чему-то лежащему глубоко в няше. Мы долго пыхтели, стараясь вытянуть цепь из тины, но так ничего и не добились.

– Хороша лодочка, да не возьмёшь, – сказал Боря. – Вот бы на ней порыбачить.

Червей мы так и не нашли. Я звал Борю пойти за червями на ферму, но он заупрямился: «У, далеко идти. Лучше будем ловить на кузнечиков и стрекоз».

Я всё же помчался на ферму. До неё было километра два. Без дороги, по колючей сухой траве, из которой то и дело выпархивали птицы, я добежал до кукурузного поля. Оно стояло высокой зелёной стеной. Мне удалось приметить едва заметную тропинку, и я устремился по ней. Шёл, шёл и шёл, а передо мной – только жирные стебли с огромными зелёными листьями да здоровенные початки, завёрнутые в тонкую, чуть просвечивающую кожицу. В довершение ко всему я потерял тропинку.

Я выбрал едва заметную борозду на земле и стал придерживаться её. Вышел из кукурузы и увидел Федину ферму. Около сарая толпились телята, и какой-то мальчик бегал за ними, щёлкал кнутом и загонял скот в сарай.

– Каких червей тебе надо? – спросил Федя.

– Известно, каких. Навозных.

Мальчик усмехнулся, посмотрел на Федю и, ничего не сказав, отправился в дальний угол сарая.

– Навозные черви – это чепуха! На них, кроме чикомасов да плотвичек, ничего не выудишь. Зелёные черви – вот это да! На них не только сазана, а и сома ловят.

Я, конечно, захотел иметь и тех и других червей.

Наказав мальчику покопаться в навозе, Федя взял лопату, и мы пошли в пологую низину недалеко от сарая.

– А куда собирать будем? – остановился Федя.

Я вытащил из кармана коробочку.

– Ну, что ты, – ухмыльнулся Федя и, передав мне лопату, сходил в сарай и вернулся с порядочным мешком, тряхнул им в воздухе. – Вот в таком их ещё можно держать!

Федя стал копать под травой, и я удивился: в каждой лопате земли было по нескольку штук больших, каких-то очень крепких, зеленоватых червей.

Я рассказал Феде о рыбе, которую кто-то украл, а он только рассмеялся:

– Украл! Да это ондатра лакомится… Она всегда так: то рыбу с кукана снимет, то сетку прогрызет.

Скоро мы шли обратно. На спине у меня лежал мешок с червями, наполовину перемешанными с землёй.

– А чья это кукуруза, Федя?

– Что, хороша? – улыбнулся он. – В этом году решили посеять. Телят будем подкармливать.

– А сколько их у тебя?

– Без малого четыре сотни.

Когда мы вошли в сарай, телята лежали и все, как по команде, жевали.

У входа в сарай стоял небольшой домик с одним оконцем.

– Вот здесь мы и живём. Дома-то со Стёпкой почти не бываем, только зимой.

Из разговора с Федей я узнал, что Фединых отца, мать и старшего брата убили фашисты. До тринадцати лет Федя жил у бабушки, а потом бабушка умерла, и он вернулся в свой дом.

– В это время я был уже на ногах, – говорил Федя. – В колхозе зарабатывал неплохо. А тут зашёл к нам в село один бездомный мальчишка… Я не выдержал – взял его к себе. Так и живём со Стёпкой до сих пор.

Я посмотрел на Стёпку. Он сидел в тени около домика, шевеля губами, читал книжку. Вдруг под глазами у него собрались морщинки, и он рассмеялся щербатым ртом.

– Ты чего смеёшься, Стёпка? – спросил я, невольно улыбаясь.

– Да очень смешно вот тут… Мать пошла с Геком в лес, а Чука оставила дома. А он спрятался в сундук, – мальчик снова залился хохотом, – да так и уснул. Вот чудак! Который раз уж читаю, а дойду до этого места – смех разбирает.

В лагерь я возвращался в самый разгар дня. Солнце стояло почти над головой. Было до того жарко, что даже птицы на лугу и те замолкли. У нашей палатки вился дымок. «Ну, Боря кухарничает, – подумал я, – наверно, рыбы наловил».

Каково же было мое удивление, когда я увидел у костра раскрасневшегося Юру! Он сидел на корточках перед огнём и готовился опускать в котелок картошку.

– Ты что это варишь, Юра? – спросил я, заглядывая в котелок, и с изумлением воскликнул: – Мясо?

Юра рассказал, что когда мы с Борей отправились за червяками, мимо палатки прошмыгнул рыжий человек в измятой, приплюснутой к голове кепочке. Потом Юра услышал выстрел и выскочил из палатки. Метрах в двухстах над камышами виднелся дымок. С озера поднялись две утки, одна из них закувыркалась и упала почти у палатки. Юра побежал к месту выстрела, но тот, кто стрелял, уже скрылся в камышах.

– Ты понимаешь, Иван, ведь это браконьерство! – возмущался Юра, отмахивая локтем волосы со лба. – А ведь есть же закон об охране природы… Нельзя стрелять, когда птица на яйцах сидит! Ох, попался бы мне этот браконьер!

– А что бы ты с ним сделал? – спросил я.

– Что? Утопил бы! Нет, не утопил, а повёл бы его в село и сдал в сельсовет…

– А он не пошёл бы. Наставил бы на тебя ружьё и сказал: «Цыц! Пристрелю!»

– Э, нет. Не забывай, он все-таки знает, что преступник. Пошёл бы в сельсовет как миленький.

Я откинул полог палатки, чтобы положить в тень мешок с червями и вскрикнул от неожиданности. В палатке сидели черепаха и зелёная лягушка, а прямо перед ними хищно извивался уж… До того искусно сделал чучела Юра, что можно было подумать, будто и черепаха, и уж, и лягушка живые.

– Что, хорошо? – подбежал раскрасневшийся то ли от огня, то ли от удовольствия Юра.

– Замечательно! Где это ты научился?

– Где! В кружке по зоологии. Года два мучился, наверно.

– Здорово! А Боря куда ушёл?

– Да где же быть этому Омбре муй афикто? Наверно, всё ещё червей ищет.

– Ну, зачем ты так, Юрка? Ни к чему эта твоя поговорка.

– Что, и пошутить нельзя?

– Нет, ты должен извиниться… Ты посмотри на него, он даже заикаться стал сильнее…

Тут мы увидели Бориса. Он торопливо шагал с удочкой, а на кукане у него висели какие-то большие рыбы.

– Вот это класс! – преувеличенно радуясь, заговорил Юра. – То нет ничего, а то сразу и дичь, и рыба…

Боря поймал нескольких крупных язей и ещё одну какую-то большую рыбу – не то голавля, не то краснопёрку.