Пират - Марысаев Евгений Клеоникович - Страница 4

Рысь замерла в чуткой боязливой стойке, немигающе глядела на избы. Деревня и тайга вокруг деревни этак с версту от изб были запретным местом для рыси. Прошлой голодной зимою притянул ее туда псовый запах. Добыть собаку не составляло особого труда. Она подстерегла ее на задворках. Но когда тащила в зубах окровавленного полугодовалого щенка, из жилья выбежали двуногие существа. Они преследовали ее, кричали и размахивали руками. Затем раздался выстрел – будто перекаленный морозом лед на реке лопнул.

Ожгло правую ляжку. Нога повисла в воздухе. Пришлось бросить добычу. Спасла зверя плотная таежная стена. Теперь к перемене погоды раненая нога побаливала, рысь прихрамывала...

Долго она стояла на взлобке, глядела на деревню. Все пугало ее: тревожно пахнущие гарью белые дымы из труб, огненные глаза окон в избе на отшибе, звуки музыки. Но там была легкая, хотя одновременно и опасная добыча: жестковатое собачье мясо с неприятным запахом, и это непреодолимо влекло туда голодную, отощавшую самку.

Она спустилась со взлобка, крадучись перешла реку и очутилась на заснеженной, бугристой от невидимых камней косе. И вдруг сильная пахучая струя шибанула в нос. Запах исходил от пушистой елки, утвердившейся на кромке косы и высокого берега. Из-под елки раздалось злобное рычание. Рысь торпедой ринулась туда, с ходу пробила стену из пушистых веток. Лежавшая на снегу собака, странно, даже не вскочила, а только замотала узкой мордой и оскалила зубы. Прикончить ее не составило труда. Рысь выволокла Ласку на открытое место, огляделась. Опасности не было. И разорвала ее.

Жрала она жадно, быстро, давясь и срыгивая. Когда голод был утолен, хищник схватил зубами ополовиненную тушу. Только сделал несколько шагов, как вдруг совсем рядом раздался... то ли писк, то ли слабое поскуливание. Рысь бросила добычу на снег, метнулась в еловый шатер. Там лежал щенок, слепой, только родившийся, еще не облизанный. На свет божий успел появиться лишь он. Пятеро его братьев и сестер так и остались навсегда в материнской утробе.

Рысь перевернула его лапой на снегу, обнюхала. Запах щенка остро напомнил ей запах ее рысят: вся только родившаяся таежная тварь пахнет одинаково – молоком.

Часом раньше это обстоятельство едва ли бы остановило хищника. Закон тайги жесток: не насытишься ты, тобою насытятся другие. Но сейчас рысь была совсем не голодна. Она фыркнула, схватила ополовиненную тушу и поспешила в свою нору кормить рысят.

Она на малое время подарила щенку жизнь. Ведь на морозе это совершенно беспомощное существо ждала неминуемая гибель.

Рысь бежала к норе, вздернув голову, чтобы добыча не волочилась по снегу, чуяла только один сильнейший запах – запах псины и поэтому не могла издалека почуять свежий соболиный след. Но вот она возле своей норы. Бросила добычу. Возле входа снег был утоптан, умят. Рысь обнюхала разбросанные повсюду небольшие темные предметы – это были лапки и головы ее рысят, они чуть слышно пахли молоком – и метнулась в нору.

Нора, расположенная под выворотнем кедрача, была пуста.

С грозным рычанием самка забегала вокруг, шарахаясь из стороны в сторону, уткнулась в соболиный след. След оборвался возле лиственницы. Уходил соболек верхом, хорошо запутал след– долго кружил над норой,– и рысь вскоре потеряла его.

... Она смутно понимала, зачем вновь пришла сюда, на взлобок.

Деревня спала крепким предутренним сном. Погас свет в избе на отшибе, не рвали тишину ритмичные джазовые аккорды. Дым из труб стал тоньше, прозрачнее, он исходил лишь от раскаленных углей. Даже собаки не брехали.

Рысь спустилась к реке, крадучись (она боялась открытого места) перешла на тот берег. Приблизилась к елке, вошла в шатер из хвойных веток.

Щенок лежал не шевелясь, не поскуливая – казалось, без признаков жизни. Самка обнюхала щенка и вдруг принялась жадно облизывать его, согревать беспомощное существо теплом языка и дыхания. Она почуяла едва теплившуюся жизнь, иначе бы не делала этого. Беспрестанно переворачивала лапой и лизала, лизала без устали, в страстной исступленности. От него явственней пахнуло молоком. Тогда она легла, мордой затолкала щенка к теплым сосцам, закрыла сверху складками живота. Лежала, ждала. И устойчивое тепло медленно, очень медленно возвратило щенку жизнь. Сначала он слабо ворохнулся. Потом чуть слышно проскулил. Рысь расслабила мышцы живота, чтобы щенку было посвободнее. Тот инстинктивно уткнулся в сосок, зачмокал жадно, взахлеб.

Если бы человек сейчас видел рысь, он бы понял, что она пребывает в счастливейшем состоянии. Вся она как бы обмякла. Глаза ее медленно закрывались и так же медленно открывались. «Уррр... Уррр...» – мягко и бархатно урчала рысь и все старалась лечь так, чтобы ненароком не причинить щенку боль.

Но чу! Зверь встрепенулся, весь обратился в слух. В деревне залаяла собака, ей отозвалась другая, третья. Лай был злобный, заливистый. Похоже, что лайки почуяли близость хищника.

Рысь поспешно поднялась, схватила щенка поперек спины (не зубами, а мышцами губ) и побежала в тайгу. Щенок всю дорогу скулил не переставая. Успокоился, он лишь тогда, когда в темной звериной норе вновь отыскал губами вкусный теплый сосок.

III

Рысь полностью заменила щенку мать, она считала его своей кровью и плотью, родным детенышем. Она приносила ему пищу, главным образом птицу, которую ей было сподручнее, легче добыть, чем зверя. Никогда не забывая то, что однажды произошло с рысятами, зверь не оставлял надолго нору без присмотра. Порыщет, порыщет неподалеку и бежит проведать: цел ли щенок?... Рысь играла с ним, перекатывая с живота на спину и наоборот, легонько покусывала уши, ласкала, облизывала голенький розовый живот. Но она же начинала потихоньку готовить щенка к беспощадному таежному существованию, учила пока главной науке – осторожности. Ведь выживает не сильный и бесстрашный, а прежде всего разумно осторожный зверь. Самка не могла знать, что у щенят такого возраста появляется рефлекс, который великий Павлов назвал «Что такое?» Любопытство к окружающему миру начисто отметает инстинкт самосохранения. Все-то несмышленышу хочется обнюхать, попробовать на зуб. Неоправданная боязнь мира наступит несколько позже, где-то в трехмесячном возрасте, и тогда его придется не учить, а, напротив, отучать от осторожности. Иначе он вырастет трусом.

Щенка очень интересовало, откуда мать приносит ему пищу, куда уходит каждый день, что находится там, за пределами норы? Оттуда всегда так заманчиво струился неяркий свет и пахло чем-то колко-бодрящим, вкусным. Попытки выяснить все эти вопросы в присутствии матери оканчивались тем, что рысь с недовольным рычанием откатывала, иногда, рассердившись, отбрасывала щенка вглубь норы. Как-то мать задержалась на охоте дольше обычного и не прибегала проведать щенка: на месте ли он? Собака успела вздремнуть, поиграть с заячьей костью (у нее росли и «чесались» зубки), погонять лапой и мордой по всей норе кедровую шишку, а ее все не было и не было. Щенок заскулил и даже всплакнул. Потом медленно начал подползать к выходу из норы. Такой заманчивый и такой запретный свет ближе, ближе. Он ослеплял, и щенок щурился, было больно глазам. И вдруг узкие стены и потолок норы пропали, остался один пол, широкий до бесконечности земляной пол! Пес удивленно покрутил головою, как бы не доверяя зрению. Куда же все это подевалось?! Вместо стен и потолка были деревья, прозрачные пахучие сгустки воздуха, бездонная голубизна неба, а там, на головокружительной высоте, сияло что-то очень яркое и круглое, которое невозможно было как следует рассмотреть...

Внимание щенка привлек островок грязно-серого снега. Он замотал хвостом: что такое? Коснулся неотвердевшей подушечкой зернистого снега и тут же отдернул лапу. Холодно! Затем по мягкой влажной перине из прелых прошлогодних листьев прошел, не переставая вилять хвостом, к лиственнице. Что такое? Ствол был твердым, шершавым; опершись о него передними лапами, показав миру розовый живот, щенок быстро-быстро заработал ими (кроме зубов, у него «резались» и оттого «чесались» коготки). Очень даже удобно!